Она писала:
«…Если все, что вы творите с моей дочерью, результат вашей душевной болезни, то прошу Господа об исцелении. Если это запланированная подлость, то мне вас очень жаль. Вы, который могли оставить детям огромное духовное наследие, растлеваете их души вирусом бесчестья и предательства. Очень сожалею, что своим возможностям и талантам вы нашли столь непристойное применение. Уверена, что мое мнение для вас ничего не значит, но хочу сказать (с огромным сожалением), что вы – мое самое сильное разочарование…»
Взглянув на дату, Герберт сразу сообразил, что письмо было написано в день вручения Анне иска на три миллиона. Он тут же сел за ответ.
«Уверяю вас, что ваше представление о происходящем искажено неполнотой информации. К сожалению, ваша дочь не оставляет мне выбора действовать так, как я действую. Более того, я не испытываю враждебности ни к вам, ни к ней. Если вы желаете разобраться в происходящем и услышать мнение обеих сторон, я с радостью отвечу на ваши вопросы.
Анна давно планировала разрушить мое дело, планомерно создавая конкурирующий бизнес. Ее необъяснимая жажда власти затмевает ей разум. Она довела состояние дел в компании до того, что мне пришлось вложить даже деньги из моей и Эльзиной пенсионной программы, но и это не произвело на Анну никакого впечатления. За три месяца, не давая рекламы и говоря вам, что проводит время на работе, а сама болтаясь черт знает где, она спустила и эти деньги.
Прижатый к стенке, я прекратил работу ее офиса, и тогда она унесла все содержимое нашего сейфа и все бухгалтерские документы.
Как только Анна и ее друзья перестали у нас работать, дело стало расцветать: стабильно, без всяких спадов. Но вдруг Анна стала утаскивать у нас из – под носа наших клиентов, пользуясь нашими же разработками, в которых ею не было сделано ни йоты.
Ну и что же мне делать? Вы мудрый человек… Что мне делать? Дать Анне разорить меня полностью?
Позволить ей уводить моих клиентов? Когда я познакомился с вашей дочерью, я был состоятельным человеком, теперь я по уши в долгах, хотя иногда мне приходится работать по 18 часов в сутки. Я не могу сказать, что Анна – мое самое большое разочарование, ибо я видел ее поведение, приведшее к тому, что назревало уже несколько лет. Она нерациональна в своем желании подавлять и контролировать других людей, никогда не учитывая их интересов и помня только о своих, которые, в свою очередь, по сути нерациональны и разрушительны.
Все эти годы Анна получала огромные деньги, она пользовалась практически полной свободой и наивысшим уважением с моей стороны, но это не остановило ее от попытки разрушить наш бизнес.
Мы имеем несчастье наблюдать типичную сказку о золотой рыбке. Наша Анна возжелала стать царевной морскою, и чтобы я был у нее на посылках…
Я с радостью продолжу с вами этот диалог и считаю ваше письмо ко мне проявлением мужества и мудрости.
Ну а болезнь… Куда ж без нее, милой… А у кого ее нет? В мою душевную болезнь немалую лепту внесла ваша дочь… Я все-таки терпел ее наглость и хамство чуть ли не пять лет. Мне искренне жаль вас и всех ваших домочадцев, потому что вам приходится терпеть это всю жизнь…»
Он надеялся, что мать Анны станет мостиком примирения, – ведь все, что Герберту было нужно, это чтобы Анна искренне покаялась и, как в детском саду, пообещала, что больше не будет… В начале каждой войны есть маленький моментик, крошечная точечка, в которой, кажется, еще можно все изменить, повернуть вспять. Возможно, это тоже лишь назойливая иллюзия, но так хочется, чтобы неизбежность конфликтов была опровергнута… Он по-своему любил семью Анны, уважал ее мать, и ему было больно причинять этим приятным и невинным людям такое горе. По совести говоря, Герберт неплохо относился и к самой Анне, у которой, похоже, наметилось раздвоение личности. В обычном общении она была терпима, хоть и скучна, но стоило ей обратиться к делам, как из обычной женщины вырывался монстр, который, в представлении Адлеров, иногда умудрялся затмевать все небо.
Прерывание человеческих связей – не самое мудрое решение. Не зря говорят: «держи друзей близко, а врагов еще ближе». И недаром Мартин Лютер Кинг говорил: «Мы будем помнить не слова наших врагов, а молчание друзей!» Любое молчание, как это ни странно, является большим проявлением враждебности, чем самая отборная брань. Страшнее молчания друзей может быть только молчание врагов…
«Вот Лакшми Вишну Мишра – совершенно чужой человек, а стоило провести с ним пару часов, и стал он роднее и понятнее, чем иные из тех, с кем проводишь всю жизнь. Как это объяснить? Уж не земное ли воплощение индийского бога Вишну я повстречал? Вишну кушал вишню… Хотя Вишну, кажется, должен быть четырехрукий. Впрочем, в земном своем воплощении он вполне мог явиться мне в человеческом обличье, как Кришна или Будда…»
На Энжелу индус произвел меньшее впечатление, чем на отца. Какой-то куцый и совершенно темный, к тому же совсем немолодой… Так уж устроена женская головка, что всех представителей мужественного пола невольно оценивает, примеряет, даже если это старик, даже если это совсем некстати.
Теперь Энжела жила одинокой, но странно нравящейся ей жизнью. Она съехала с квартиры, на которой проживала со Стюардом, и сняла себе другую: просторную, в два этажа, хотя и в мрачноватом сером доме. Ей было больно возвращаться после работы на старое место, туда, где, как ей казалось раньше, она была счастлива и любима… Новый дом дарил ей ощущение отстраненности от прежней жизни.
Новый ухажер Эдди, появившийся по мановению волшебной палочки при активном содействии родителей, был студентом, боксером, короче, простым сильным парнем, высоким и неотразимым, как летчик из французского авиационного полка «Нормандия-Неман». Он и правда бредил небом, пацаном примкнул к организации «Королевские воздушные кадеты», и когда говорил о полетах, от него невозможно было отвести глаз. Но Энжеле он не нравился. Ее сердце было закрыто, в нем до сих пор проживал невзрачный и местами весьма пакостливый Стюард, хотя признаться в этом она не могла ни себе, ни своим родителям. Эдди казался ей властным, не в меру насмешливым и очень недалеким, хотя, скорее всего, это было не так. Просто тот самый разрыв со своей первой любовью, последствий которого столь опасалась Эльза, прошел для Энжелы гладко лишь внешне, а там, внутри, укрытые даже от нее самой, кипели противонаправленные порывы, стонали закрывающиеся двери, не желая закрываться и оставлять Стюарда вовне.
Как-то незаметно они снова начали переписываться. Стюард, разумеется, признал себя во всем виноватым и начал медленно и планомерно пытаться возвратить хотя бы крошечку прежних отношений. Узнав, что у Энжелы новый ухажер, Стюард пришел в кипучую ярость и пообещал разделаться с соперником, но, увидев огромного молодого боксера, благоразумно дал уговорить себя «не делать глупостей».
Эдди чувствовал себя облапошенным. Ему редко отказывали женщины, но Энжела была, как глухая стена, хотя и не торопилась отпустить его на все четыре стороны. Сначала ему казалось, что это простое жеманство, но в конце концов он понял, что на эту башню бесполезно глядеть с ожиданием счастья… Он потускнел и начал воспринимать Энжелу как некий нарыв, от которого больно, но ничего не поделаешь, надо терпеть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
«…Если все, что вы творите с моей дочерью, результат вашей душевной болезни, то прошу Господа об исцелении. Если это запланированная подлость, то мне вас очень жаль. Вы, который могли оставить детям огромное духовное наследие, растлеваете их души вирусом бесчестья и предательства. Очень сожалею, что своим возможностям и талантам вы нашли столь непристойное применение. Уверена, что мое мнение для вас ничего не значит, но хочу сказать (с огромным сожалением), что вы – мое самое сильное разочарование…»
Взглянув на дату, Герберт сразу сообразил, что письмо было написано в день вручения Анне иска на три миллиона. Он тут же сел за ответ.
«Уверяю вас, что ваше представление о происходящем искажено неполнотой информации. К сожалению, ваша дочь не оставляет мне выбора действовать так, как я действую. Более того, я не испытываю враждебности ни к вам, ни к ней. Если вы желаете разобраться в происходящем и услышать мнение обеих сторон, я с радостью отвечу на ваши вопросы.
Анна давно планировала разрушить мое дело, планомерно создавая конкурирующий бизнес. Ее необъяснимая жажда власти затмевает ей разум. Она довела состояние дел в компании до того, что мне пришлось вложить даже деньги из моей и Эльзиной пенсионной программы, но и это не произвело на Анну никакого впечатления. За три месяца, не давая рекламы и говоря вам, что проводит время на работе, а сама болтаясь черт знает где, она спустила и эти деньги.
Прижатый к стенке, я прекратил работу ее офиса, и тогда она унесла все содержимое нашего сейфа и все бухгалтерские документы.
Как только Анна и ее друзья перестали у нас работать, дело стало расцветать: стабильно, без всяких спадов. Но вдруг Анна стала утаскивать у нас из – под носа наших клиентов, пользуясь нашими же разработками, в которых ею не было сделано ни йоты.
Ну и что же мне делать? Вы мудрый человек… Что мне делать? Дать Анне разорить меня полностью?
Позволить ей уводить моих клиентов? Когда я познакомился с вашей дочерью, я был состоятельным человеком, теперь я по уши в долгах, хотя иногда мне приходится работать по 18 часов в сутки. Я не могу сказать, что Анна – мое самое большое разочарование, ибо я видел ее поведение, приведшее к тому, что назревало уже несколько лет. Она нерациональна в своем желании подавлять и контролировать других людей, никогда не учитывая их интересов и помня только о своих, которые, в свою очередь, по сути нерациональны и разрушительны.
Все эти годы Анна получала огромные деньги, она пользовалась практически полной свободой и наивысшим уважением с моей стороны, но это не остановило ее от попытки разрушить наш бизнес.
Мы имеем несчастье наблюдать типичную сказку о золотой рыбке. Наша Анна возжелала стать царевной морскою, и чтобы я был у нее на посылках…
Я с радостью продолжу с вами этот диалог и считаю ваше письмо ко мне проявлением мужества и мудрости.
Ну а болезнь… Куда ж без нее, милой… А у кого ее нет? В мою душевную болезнь немалую лепту внесла ваша дочь… Я все-таки терпел ее наглость и хамство чуть ли не пять лет. Мне искренне жаль вас и всех ваших домочадцев, потому что вам приходится терпеть это всю жизнь…»
Он надеялся, что мать Анны станет мостиком примирения, – ведь все, что Герберту было нужно, это чтобы Анна искренне покаялась и, как в детском саду, пообещала, что больше не будет… В начале каждой войны есть маленький моментик, крошечная точечка, в которой, кажется, еще можно все изменить, повернуть вспять. Возможно, это тоже лишь назойливая иллюзия, но так хочется, чтобы неизбежность конфликтов была опровергнута… Он по-своему любил семью Анны, уважал ее мать, и ему было больно причинять этим приятным и невинным людям такое горе. По совести говоря, Герберт неплохо относился и к самой Анне, у которой, похоже, наметилось раздвоение личности. В обычном общении она была терпима, хоть и скучна, но стоило ей обратиться к делам, как из обычной женщины вырывался монстр, который, в представлении Адлеров, иногда умудрялся затмевать все небо.
Прерывание человеческих связей – не самое мудрое решение. Не зря говорят: «держи друзей близко, а врагов еще ближе». И недаром Мартин Лютер Кинг говорил: «Мы будем помнить не слова наших врагов, а молчание друзей!» Любое молчание, как это ни странно, является большим проявлением враждебности, чем самая отборная брань. Страшнее молчания друзей может быть только молчание врагов…
«Вот Лакшми Вишну Мишра – совершенно чужой человек, а стоило провести с ним пару часов, и стал он роднее и понятнее, чем иные из тех, с кем проводишь всю жизнь. Как это объяснить? Уж не земное ли воплощение индийского бога Вишну я повстречал? Вишну кушал вишню… Хотя Вишну, кажется, должен быть четырехрукий. Впрочем, в земном своем воплощении он вполне мог явиться мне в человеческом обличье, как Кришна или Будда…»
На Энжелу индус произвел меньшее впечатление, чем на отца. Какой-то куцый и совершенно темный, к тому же совсем немолодой… Так уж устроена женская головка, что всех представителей мужественного пола невольно оценивает, примеряет, даже если это старик, даже если это совсем некстати.
Теперь Энжела жила одинокой, но странно нравящейся ей жизнью. Она съехала с квартиры, на которой проживала со Стюардом, и сняла себе другую: просторную, в два этажа, хотя и в мрачноватом сером доме. Ей было больно возвращаться после работы на старое место, туда, где, как ей казалось раньше, она была счастлива и любима… Новый дом дарил ей ощущение отстраненности от прежней жизни.
Новый ухажер Эдди, появившийся по мановению волшебной палочки при активном содействии родителей, был студентом, боксером, короче, простым сильным парнем, высоким и неотразимым, как летчик из французского авиационного полка «Нормандия-Неман». Он и правда бредил небом, пацаном примкнул к организации «Королевские воздушные кадеты», и когда говорил о полетах, от него невозможно было отвести глаз. Но Энжеле он не нравился. Ее сердце было закрыто, в нем до сих пор проживал невзрачный и местами весьма пакостливый Стюард, хотя признаться в этом она не могла ни себе, ни своим родителям. Эдди казался ей властным, не в меру насмешливым и очень недалеким, хотя, скорее всего, это было не так. Просто тот самый разрыв со своей первой любовью, последствий которого столь опасалась Эльза, прошел для Энжелы гладко лишь внешне, а там, внутри, укрытые даже от нее самой, кипели противонаправленные порывы, стонали закрывающиеся двери, не желая закрываться и оставлять Стюарда вовне.
Как-то незаметно они снова начали переписываться. Стюард, разумеется, признал себя во всем виноватым и начал медленно и планомерно пытаться возвратить хотя бы крошечку прежних отношений. Узнав, что у Энжелы новый ухажер, Стюард пришел в кипучую ярость и пообещал разделаться с соперником, но, увидев огромного молодого боксера, благоразумно дал уговорить себя «не делать глупостей».
Эдди чувствовал себя облапошенным. Ему редко отказывали женщины, но Энжела была, как глухая стена, хотя и не торопилась отпустить его на все четыре стороны. Сначала ему казалось, что это простое жеманство, но в конце концов он понял, что на эту башню бесполезно глядеть с ожиданием счастья… Он потускнел и начал воспринимать Энжелу как некий нарыв, от которого больно, но ничего не поделаешь, надо терпеть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41