Учись, Петя, у старших. И они повели профессора обратно в зал.
***
Суд шел себе и шел. Катился по наезженной колее. Робкие попытки профессора объяснить, что он – не Гоша, что он – профессор Брикман Д. И. и может это доказать, демонстрируя знания, Гоше недоступные, успеха не имели. Единственное, чего добился профессор, так это еще одного штрафа за развязное поведение в общественном месте.
Публика была очарована. Им давно не приходилось видеть такого забавного подсудимого. После очередного заседания старушки по беспроволочному телеграфу разнесли информацию о неординарности заседания, и зал быстро заполнился разномастным, бездельным народом.
Судьи приосанились. Не так уж часто банальный процесс о банальном наезде банального уголовника на человека поднимался в глазах аудитории до уровня суперпроцессов о мошенничестве в особо крупных размерах или изнасиловании извращенными методами с последующими тяжкими последствиями.
Председательствующая дама достала блестящую пудреницу и припудрила усики на верхней губе. Длинный начальник АХО (административно-хозяйственной части) поправил галстук и вытер ладони носовым платком. Хозяйка кулинарии извлекла маленький флакончик с духами, гордо взглянула на соседку и надушила себя между пухлыми грудями. На это вызывающее действие младшей по чину судья ответила целым рядом разнообразных движений, но духов не нашла и ограничилась тем, что вновь порадовала присутствующих зрелищем своей пудреницы и попудрила на сей раз кончик крупного и потного носа.
Профессор на пополнение в зале никак не отреагировал. Он, похоже, даже и не заметил прибавления зрителей. Но в зал он поглядывала. Его внимание тревожила дородная женщина, постоянно смотревшая в его сторону. Когда их взгляды пересекались, женщина качала головой, подмигивал, пыталась кокетливо улыбаться. Когда он последний раз смотрел на нее, женщина делала рукой жест, будто что-то клала в ящик стола. Этот жест постоянно крутился в сознании профессора.
Профессор вновь, украдкой, взглянул в ее сторону. И женщина, сморщившись от негодования, что ее не понимают, вновь сделала упомянутый жест.
Чисто механически Дормидон Исаакович посмотрел вниз, под ограждение небольшого возвышение, на котором и стояла гладкая от тысяч задниц скамья подсудимых. Он взглянул вниз и увидел сложенный кусок бумаги, на манер тех, какими обменивался он сам с девчонками в седьмом классе на уроках.
Профессор проявил море изобретательности. Он закашлялся, полез за платком, уронил его, извинился, нагнулся, поднял платок вместе с бумажкой и стал напряженно думать, как эту записку прочитать? Воспоминания школьных идиллий помогли ему решить и эту проблему. Он независимо расправил бумажку среди тетради, в которой ему разрешили делать записи по ходу заседания, и впился в нее глазами.
«Люблю! Цалую один милион рас! Буду ждать столет! Жду ответа как соловей лета! Твоя Фрося!!» – было написано там корявыми буквами и с ужасными орфографическими ошибками.
Никогда еще к профессору не обращались с такой искренностью и прямотой. Даже записка Иришки-ябеды, полученная им в незабываемое время седьмого класса, записка, в которой Иришка приглашала его на каток, присовокупив, что он симпатичный мальчик, не могла идти ни в какое сравнение с этим обнаженным криком души некой Фроси.
Профессор посмотрел в ее сторону и кивнул головой: «прочел, мол, спасибо».
Фрося расцвела и послала ему воздушный поцелуй. Бдительная судья усекла непорядок среди зрителей и сделала замечание:
– Очищу зал судебного заседания и оштрафую. С подсудимым запрещено переговариваться.
На Фросю стаей змееящуров набросились бабки и прочие отдыхающие. Фрося сникла.
Профессор сделал над собой усилие и переключил внимание на скороговорку судьи. И вовремя!
– Исходя из вышеизложенного, – бубнила судья, – обвинение в части наезда ввиду неосторожности, а равно – нарушений правил дорожного движения, представляется несостоятельным. Измерение тормозного пути, показания очевидцев происшествия, данные экспертизы, произведенной представителями государственной автоинспекции свидетельствуют о том, что наезд произошел по вине пострадавшего, вышедшего на дорожную полосу на красный свет светофора для пешеходов. Водитель, проезжая перекресток, начал экстренное торможение, которое при допустимой скорости, которую он успел развить, (порядка 30 км в час), протекало до момента наезда на пешехода, коим и оказался гражданин Брикман Д. И.
Из дальнейшего бормотания профессор узнал, что обвинение остается в силе в фактах угона (хищения) транспортного средства (самосвала) и управления дорожно-транспортным средством (искомым самосвалом) в нетрезвом состоянии (см. документ № 7 судмедэкспертизы).
Профессор вздохнул облегченно. Он знал, что простой советский народный суд отыщет истину даже в навозной куче. Оставались, конечно, сложности пребывания в миру в здоровом, но неэстетичном, облике Гоши. Но это уже были мелкие проблемы. Особенно, если их сравнивать с предполагаемым, более чем десятилетним, сроком.
Бедный профессор. Очарованный судебными коллизиями, он совсем забыл, что чай, сигареты и прочие льготы были предоставлены ему следователем отнюдь не даром.
Рассеянно ставя росписи на протоколах, записывая под диктовку следователя «явки с повинной», Дормидон Исаакович обвинил себя во многих грехах, из которых «кража личного имущества путем проникновение в квартиру пострадавшего через окно с применением технических средств» были самыми мягкими.
Теперь предстояла расплата. И совершенно напрасно Дормидон Исаакович подмигивает очаровательной искусительнице Фросе в седьмом ряду, прикидывает сексуальные возможности Гошиного тела. Он сейчас напоминает мне подсудимого из анекдота, который, выйдя с суда, спросил сотоварищей по несчастью:
– Ну, как?
– Пять лет, – ответил один.
– Семь лет, – сказал другой. А у тебя?
– А у меня – вышка. Теперь вас охранять буду.
Но уже вечер. Перерыв до завтра. Все будет завтра: и полный зал, как на концерте Аллы Пугачевой, и обещающие улыбки из седьмого ряда милой Феклы, бывшей любовницы грубого Гоши, и справедливый народный суд, и, не менее справедливый, приговор.
– Почему вы проставили на квитанции о получении штрафа дату понедельника? – спросил ГАИшника шофер в пятницу.
– Не хочется омрачать вам выходные дни, – ответил ГАИшник. Потом посуровел и добавил: – Я не ГАИшник, я – ГБДДешник.
Поэтому последуем его примеру, не будем омрачать профессору сегодняшний вечер. Пусть он сядет себе спокойно в «воронок», выйдет из него в тюремном дворе, пройдет по гулким коридорам следственного изолятора, держа руки за спиной, остановится перед родной камерой, встав лицом к стене, прислушается к лязгу ключей и засовов, войдет в ее смачное тепло, услышит вопросы, возьмет в руки огромную кружку с чифиром…
А потом, переполненный едой и советами, ляжет он на тощий тюремный матрасик, прислушается к разнокалиберному и разнозвучному пуканию и рыганию, задремлет тихонечко, сон какой-никакой увидит из прошлой жизни.
Не будем ему мешать. Спи спокойно, дорогой товарищ Дормидон Исаакович.
33. Лирическое отступление
Лирическое отступление – форма авторской речи, отвлекающееся от сюжетного описания событий для их комментирования и оценки или по иным поводам, прямо не связанным с действием произведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
***
Суд шел себе и шел. Катился по наезженной колее. Робкие попытки профессора объяснить, что он – не Гоша, что он – профессор Брикман Д. И. и может это доказать, демонстрируя знания, Гоше недоступные, успеха не имели. Единственное, чего добился профессор, так это еще одного штрафа за развязное поведение в общественном месте.
Публика была очарована. Им давно не приходилось видеть такого забавного подсудимого. После очередного заседания старушки по беспроволочному телеграфу разнесли информацию о неординарности заседания, и зал быстро заполнился разномастным, бездельным народом.
Судьи приосанились. Не так уж часто банальный процесс о банальном наезде банального уголовника на человека поднимался в глазах аудитории до уровня суперпроцессов о мошенничестве в особо крупных размерах или изнасиловании извращенными методами с последующими тяжкими последствиями.
Председательствующая дама достала блестящую пудреницу и припудрила усики на верхней губе. Длинный начальник АХО (административно-хозяйственной части) поправил галстук и вытер ладони носовым платком. Хозяйка кулинарии извлекла маленький флакончик с духами, гордо взглянула на соседку и надушила себя между пухлыми грудями. На это вызывающее действие младшей по чину судья ответила целым рядом разнообразных движений, но духов не нашла и ограничилась тем, что вновь порадовала присутствующих зрелищем своей пудреницы и попудрила на сей раз кончик крупного и потного носа.
Профессор на пополнение в зале никак не отреагировал. Он, похоже, даже и не заметил прибавления зрителей. Но в зал он поглядывала. Его внимание тревожила дородная женщина, постоянно смотревшая в его сторону. Когда их взгляды пересекались, женщина качала головой, подмигивал, пыталась кокетливо улыбаться. Когда он последний раз смотрел на нее, женщина делала рукой жест, будто что-то клала в ящик стола. Этот жест постоянно крутился в сознании профессора.
Профессор вновь, украдкой, взглянул в ее сторону. И женщина, сморщившись от негодования, что ее не понимают, вновь сделала упомянутый жест.
Чисто механически Дормидон Исаакович посмотрел вниз, под ограждение небольшого возвышение, на котором и стояла гладкая от тысяч задниц скамья подсудимых. Он взглянул вниз и увидел сложенный кусок бумаги, на манер тех, какими обменивался он сам с девчонками в седьмом классе на уроках.
Профессор проявил море изобретательности. Он закашлялся, полез за платком, уронил его, извинился, нагнулся, поднял платок вместе с бумажкой и стал напряженно думать, как эту записку прочитать? Воспоминания школьных идиллий помогли ему решить и эту проблему. Он независимо расправил бумажку среди тетради, в которой ему разрешили делать записи по ходу заседания, и впился в нее глазами.
«Люблю! Цалую один милион рас! Буду ждать столет! Жду ответа как соловей лета! Твоя Фрося!!» – было написано там корявыми буквами и с ужасными орфографическими ошибками.
Никогда еще к профессору не обращались с такой искренностью и прямотой. Даже записка Иришки-ябеды, полученная им в незабываемое время седьмого класса, записка, в которой Иришка приглашала его на каток, присовокупив, что он симпатичный мальчик, не могла идти ни в какое сравнение с этим обнаженным криком души некой Фроси.
Профессор посмотрел в ее сторону и кивнул головой: «прочел, мол, спасибо».
Фрося расцвела и послала ему воздушный поцелуй. Бдительная судья усекла непорядок среди зрителей и сделала замечание:
– Очищу зал судебного заседания и оштрафую. С подсудимым запрещено переговариваться.
На Фросю стаей змееящуров набросились бабки и прочие отдыхающие. Фрося сникла.
Профессор сделал над собой усилие и переключил внимание на скороговорку судьи. И вовремя!
– Исходя из вышеизложенного, – бубнила судья, – обвинение в части наезда ввиду неосторожности, а равно – нарушений правил дорожного движения, представляется несостоятельным. Измерение тормозного пути, показания очевидцев происшествия, данные экспертизы, произведенной представителями государственной автоинспекции свидетельствуют о том, что наезд произошел по вине пострадавшего, вышедшего на дорожную полосу на красный свет светофора для пешеходов. Водитель, проезжая перекресток, начал экстренное торможение, которое при допустимой скорости, которую он успел развить, (порядка 30 км в час), протекало до момента наезда на пешехода, коим и оказался гражданин Брикман Д. И.
Из дальнейшего бормотания профессор узнал, что обвинение остается в силе в фактах угона (хищения) транспортного средства (самосвала) и управления дорожно-транспортным средством (искомым самосвалом) в нетрезвом состоянии (см. документ № 7 судмедэкспертизы).
Профессор вздохнул облегченно. Он знал, что простой советский народный суд отыщет истину даже в навозной куче. Оставались, конечно, сложности пребывания в миру в здоровом, но неэстетичном, облике Гоши. Но это уже были мелкие проблемы. Особенно, если их сравнивать с предполагаемым, более чем десятилетним, сроком.
Бедный профессор. Очарованный судебными коллизиями, он совсем забыл, что чай, сигареты и прочие льготы были предоставлены ему следователем отнюдь не даром.
Рассеянно ставя росписи на протоколах, записывая под диктовку следователя «явки с повинной», Дормидон Исаакович обвинил себя во многих грехах, из которых «кража личного имущества путем проникновение в квартиру пострадавшего через окно с применением технических средств» были самыми мягкими.
Теперь предстояла расплата. И совершенно напрасно Дормидон Исаакович подмигивает очаровательной искусительнице Фросе в седьмом ряду, прикидывает сексуальные возможности Гошиного тела. Он сейчас напоминает мне подсудимого из анекдота, который, выйдя с суда, спросил сотоварищей по несчастью:
– Ну, как?
– Пять лет, – ответил один.
– Семь лет, – сказал другой. А у тебя?
– А у меня – вышка. Теперь вас охранять буду.
Но уже вечер. Перерыв до завтра. Все будет завтра: и полный зал, как на концерте Аллы Пугачевой, и обещающие улыбки из седьмого ряда милой Феклы, бывшей любовницы грубого Гоши, и справедливый народный суд, и, не менее справедливый, приговор.
– Почему вы проставили на квитанции о получении штрафа дату понедельника? – спросил ГАИшника шофер в пятницу.
– Не хочется омрачать вам выходные дни, – ответил ГАИшник. Потом посуровел и добавил: – Я не ГАИшник, я – ГБДДешник.
Поэтому последуем его примеру, не будем омрачать профессору сегодняшний вечер. Пусть он сядет себе спокойно в «воронок», выйдет из него в тюремном дворе, пройдет по гулким коридорам следственного изолятора, держа руки за спиной, остановится перед родной камерой, встав лицом к стене, прислушается к лязгу ключей и засовов, войдет в ее смачное тепло, услышит вопросы, возьмет в руки огромную кружку с чифиром…
А потом, переполненный едой и советами, ляжет он на тощий тюремный матрасик, прислушается к разнокалиберному и разнозвучному пуканию и рыганию, задремлет тихонечко, сон какой-никакой увидит из прошлой жизни.
Не будем ему мешать. Спи спокойно, дорогой товарищ Дормидон Исаакович.
33. Лирическое отступление
Лирическое отступление – форма авторской речи, отвлекающееся от сюжетного описания событий для их комментирования и оценки или по иным поводам, прямо не связанным с действием произведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74