к примеру, куда делся кушак, которым была удушена последняя жертва? Может, эту загадку нам специально подбросили в качестве отвлекающего маневра — чтоб мы, ломая над ней голову, потратили на нее все наши силы? То же с письмом — какая разница, кто его стащил из мастерской? Тем более, думаю, оно лежало на видном месте — покойник все сделал, чтоб оно было немедленно обнаружено в случае его смерти. А оказалось не столь важно, как мы поначалу думали. Мы отдали его на экспертизу. Графологический анализ показал, что письмо липовое. Лена его не писала. Тонкая подделка — одновременная имитация почерка и стиля.
Тут мы все вытаращились на Бориса Павловича.
— Этого не может быть! — дурным голосом крикнул Саша.
— Столбенею, — поддержал его я.
— Представьте себе. У наших экспертов было с чем сравнивать — мы нашли в мастерской еще три ее письма — настоящих. Нет, нет, ничего такого, — успокоил Борис Павлович Сашу. — Три путевых письма — одно с Волги, два с Байкала. Или наоборот, не помню. Вот они и послужили шпаргалкой навыворот, антишаблоном для экспертизы. Плюс чернила — свежие, а не трехнедельной давности. Письмо подложное.
— Кто тогда его написал? — растерянно спросил Саша и повернулся к Гале: — Ты?
— Совсем ополоумел! — сказал я. — Убийца — куда ни шло, но на фальшивомонетчицу она не тянет. Кто среди нас был главный плут и шалун? Отмочил напоследок! Поразительно, что никто не усомнился в подлинности письма. Клюнули как один. Что касаемо меня — недооценка сразу же двух гениев: сначала имитатора, а потом сыщика. — И я поклонился Борису Павловичу.
— Дело не во мне, а в вас, — отфутболил он мой комплимент. — От кого я узнал вчера о мистификаторских наклонностях вашего приятеля? Оказалось, он копировал, подделывал, пародировал не только картины старых мастеров, но и чужие письма, чужие голоса, даже деньги. Подделку «Данаи», несомненно, надо рассматривать в этом же контексте, как очередной его розыгрыш, хотя его лебединой песнью стало это подметное письмо, которым он указывал на своего убийцу, одновременно мстя ему. Скажу честно, ваш вчерашний рассказ о его фальсификациях и мистификациях потряс меня. Это как раз та помощь, которой я от вас добивался и в которой вы мне отказывали. Для меня это было свежее знание, оно засело у меня в активной памяти как гвоздь, в то время как для остальных старое, пассивное, мертвое. Вот вы им и не воспользовались. На что и рассчитывал фальсификатор, подбрасывая письмо. По жанру это письмо-донос. И написал он его в ночь убийства, как только вернулся домой, за час, самое большее полтора, до смерти, до прихода своего убийцы, на всякий случай.
— Почему вы так решили? — спросила Галя.
— Да потому, что ему неоткуда было знать о том, что Лена беременна. Даже если он спал с ней, Лена бы ему об этом не сообщила. Она никому не сообщила. Это стало известно только после вскрытия тела, о чем был проинформирован один-единственный человек — муж жертвы. От него Никита и узнал, а вернувшись в мастерскую, не откладывая сочинил поддельное письмо, опасаясь быть убитым той же ночью Если хотите, это его завещание, последний, посмертный розыгрыш, своего рода реванш.
— Реванш за что? — спросил я.
— Реванш за неудачу. Вряд ли бы он стал писать это письмо, если б Лена с ним спала. Зачем? Потому и написал, что она отвергла его домогательства.
— Это уже не графологический, а психологический анализ, — сказал я, веря и радуясь, что Лена ему так и не дала, будто я ей муж, а не Саша.
— У нас в конторе работают разные специалисты, — уклончиво сказал Борис Павлович.
— Если это была подделка, почему он тогда написал, что Лена беременна от меня? — спросил Саша.
Похоже, он ни за что не хотел расстаться с посмертной запиской от Лены.
— Подделка — как дважды два четыре. Никаких сомнений у наших экспертов не вызывает. А что беременна от вас, а не от него, написал, чтоб еще больше вас уязвить. Это он был тонким психологом, а не мы. Будь Лена жива, самое тяжелое вам было бы узнать, что она беременна не от вас. И совсем наоборот, когда мертва — не только она, но и ребенок, ваш ребенок, Саша. Это во-первых. А во-вторых, будучи тонким стилизатором, он написал так для правдоподобия. Уже сам ваш вопрос, Саша, — доказательство верности его расчета. Он и себя не пощадил ради правдоподобия, нарисовав нелицеприятный автопортрет и приписав его Лене. Вот что пишет мнимая Лена о настоящем Никите: «То, что тогда произошло у тебя в мастерской, — мерзко, отвратно, потому что безжеланно. Не говоря уж о любви — никакой. Ни с твоей, ни с моей стороны. Не люблю тебя и никогда не любила, а себя ненавижу за это. Сама не знаю, как произошло. Ты-то понятно — из подлянки, из ненависти к Саше, всю жизнь ему завидовал — его любви, его самодостаточности, его таланту, а у тебя ничего нет. Талант без индивидуальности — нонсенс, а ты — сплошная посредственность. И жить можешь только за счет других — Рембрандта или Саши, тебе все равно, лишь бы был талантлив. Вот ты и присасываешься. Как пиявка. Упырь — вот ты кто!»
— Упырь и есть! — сказала Галя.
— Чтобы так о самом себе писать? — удивился Саша.
— Он все про себя знал, — сказал я. — И что завистник, и что мизантроп, и что шут гороховый, и что посредственность, пусть даже выдающаяся. Незаурядная заурядность. Талант без индивидуальности. Будучи говном, возвел говнистость в принцип. Ничего святого за душой. Таким и остался до конца. А больше всех ненавидел себя. Потому и написал, что поделом: вынес себе смертный приговор.
— И один из вас привел его в исполнение.
— Хоть он и был уверен, что его убьет убийца Лены, но в действительности это была отчужденная форма самоубийства, — сказал я, оправдывая Сашу.
— Он ждал своего убийцу и знал, кто он, — сказал Борис Павлович. — Это были вы, Саша. Он ждал вас той ночью. И вы пришли. Пришли его убить. И тем не менее в убийце он ошибся. Хоть настоящий убийца и использовал его страх перед убийцей мнимым. Вы могли его убить, Саша. И хотели убить. К счастью для вас опоздали. Это именно вы первым наткнулись на труп в мастерской.
— Два убийства — два убийцы? — спросил я. Борис Павлович кивнул головой:
— И вам это известно не хуже, чем мне.
— Начнем с первого, — предложил я, оттягивая время. — Сначала оригинал, а потом копия.
Галя вдруг встала. Вид у нее был совершенно потерянный. Смотрела она только на Сашу. И плакала.
— Так все-таки это ты? — спросил я ее.
— Лену убил я, — сказал Саша.
— Опять он за свое! — рассердился я.
— Опять ты за свое! — крикнула Галя. — Не верьте ему! Он снова на себя наговаривает. У него всегда чувство вины перед всеми.
— Как говорят матадоры, настал час истины, — сказал я.
— Лену убил я, — повторил Саша твердо. — Не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. И могу рассказать, как было. Да, подозревал в измене. Особенно после того, как позировала Никите. Сам ее заставил, а потом с ума сходил. Трагедии взалкал. Князь Вяземский не о Жуковском, а обо мне написал: «Сохрани, Боже, ему быть счастливым: с счастием лопнет струна его лиры». Столько лет требовал от нее признания в измене, а когда она решила признаться, испугался. Последние дни была сама не своя и все норовила со мной всерьез поговорить. А я, догадываясь о чем, всячески уклонялся, избегал. А в тот день она меня просто преследовала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Тут мы все вытаращились на Бориса Павловича.
— Этого не может быть! — дурным голосом крикнул Саша.
— Столбенею, — поддержал его я.
— Представьте себе. У наших экспертов было с чем сравнивать — мы нашли в мастерской еще три ее письма — настоящих. Нет, нет, ничего такого, — успокоил Борис Павлович Сашу. — Три путевых письма — одно с Волги, два с Байкала. Или наоборот, не помню. Вот они и послужили шпаргалкой навыворот, антишаблоном для экспертизы. Плюс чернила — свежие, а не трехнедельной давности. Письмо подложное.
— Кто тогда его написал? — растерянно спросил Саша и повернулся к Гале: — Ты?
— Совсем ополоумел! — сказал я. — Убийца — куда ни шло, но на фальшивомонетчицу она не тянет. Кто среди нас был главный плут и шалун? Отмочил напоследок! Поразительно, что никто не усомнился в подлинности письма. Клюнули как один. Что касаемо меня — недооценка сразу же двух гениев: сначала имитатора, а потом сыщика. — И я поклонился Борису Павловичу.
— Дело не во мне, а в вас, — отфутболил он мой комплимент. — От кого я узнал вчера о мистификаторских наклонностях вашего приятеля? Оказалось, он копировал, подделывал, пародировал не только картины старых мастеров, но и чужие письма, чужие голоса, даже деньги. Подделку «Данаи», несомненно, надо рассматривать в этом же контексте, как очередной его розыгрыш, хотя его лебединой песнью стало это подметное письмо, которым он указывал на своего убийцу, одновременно мстя ему. Скажу честно, ваш вчерашний рассказ о его фальсификациях и мистификациях потряс меня. Это как раз та помощь, которой я от вас добивался и в которой вы мне отказывали. Для меня это было свежее знание, оно засело у меня в активной памяти как гвоздь, в то время как для остальных старое, пассивное, мертвое. Вот вы им и не воспользовались. На что и рассчитывал фальсификатор, подбрасывая письмо. По жанру это письмо-донос. И написал он его в ночь убийства, как только вернулся домой, за час, самое большее полтора, до смерти, до прихода своего убийцы, на всякий случай.
— Почему вы так решили? — спросила Галя.
— Да потому, что ему неоткуда было знать о том, что Лена беременна. Даже если он спал с ней, Лена бы ему об этом не сообщила. Она никому не сообщила. Это стало известно только после вскрытия тела, о чем был проинформирован один-единственный человек — муж жертвы. От него Никита и узнал, а вернувшись в мастерскую, не откладывая сочинил поддельное письмо, опасаясь быть убитым той же ночью Если хотите, это его завещание, последний, посмертный розыгрыш, своего рода реванш.
— Реванш за что? — спросил я.
— Реванш за неудачу. Вряд ли бы он стал писать это письмо, если б Лена с ним спала. Зачем? Потому и написал, что она отвергла его домогательства.
— Это уже не графологический, а психологический анализ, — сказал я, веря и радуясь, что Лена ему так и не дала, будто я ей муж, а не Саша.
— У нас в конторе работают разные специалисты, — уклончиво сказал Борис Павлович.
— Если это была подделка, почему он тогда написал, что Лена беременна от меня? — спросил Саша.
Похоже, он ни за что не хотел расстаться с посмертной запиской от Лены.
— Подделка — как дважды два четыре. Никаких сомнений у наших экспертов не вызывает. А что беременна от вас, а не от него, написал, чтоб еще больше вас уязвить. Это он был тонким психологом, а не мы. Будь Лена жива, самое тяжелое вам было бы узнать, что она беременна не от вас. И совсем наоборот, когда мертва — не только она, но и ребенок, ваш ребенок, Саша. Это во-первых. А во-вторых, будучи тонким стилизатором, он написал так для правдоподобия. Уже сам ваш вопрос, Саша, — доказательство верности его расчета. Он и себя не пощадил ради правдоподобия, нарисовав нелицеприятный автопортрет и приписав его Лене. Вот что пишет мнимая Лена о настоящем Никите: «То, что тогда произошло у тебя в мастерской, — мерзко, отвратно, потому что безжеланно. Не говоря уж о любви — никакой. Ни с твоей, ни с моей стороны. Не люблю тебя и никогда не любила, а себя ненавижу за это. Сама не знаю, как произошло. Ты-то понятно — из подлянки, из ненависти к Саше, всю жизнь ему завидовал — его любви, его самодостаточности, его таланту, а у тебя ничего нет. Талант без индивидуальности — нонсенс, а ты — сплошная посредственность. И жить можешь только за счет других — Рембрандта или Саши, тебе все равно, лишь бы был талантлив. Вот ты и присасываешься. Как пиявка. Упырь — вот ты кто!»
— Упырь и есть! — сказала Галя.
— Чтобы так о самом себе писать? — удивился Саша.
— Он все про себя знал, — сказал я. — И что завистник, и что мизантроп, и что шут гороховый, и что посредственность, пусть даже выдающаяся. Незаурядная заурядность. Талант без индивидуальности. Будучи говном, возвел говнистость в принцип. Ничего святого за душой. Таким и остался до конца. А больше всех ненавидел себя. Потому и написал, что поделом: вынес себе смертный приговор.
— И один из вас привел его в исполнение.
— Хоть он и был уверен, что его убьет убийца Лены, но в действительности это была отчужденная форма самоубийства, — сказал я, оправдывая Сашу.
— Он ждал своего убийцу и знал, кто он, — сказал Борис Павлович. — Это были вы, Саша. Он ждал вас той ночью. И вы пришли. Пришли его убить. И тем не менее в убийце он ошибся. Хоть настоящий убийца и использовал его страх перед убийцей мнимым. Вы могли его убить, Саша. И хотели убить. К счастью для вас опоздали. Это именно вы первым наткнулись на труп в мастерской.
— Два убийства — два убийцы? — спросил я. Борис Павлович кивнул головой:
— И вам это известно не хуже, чем мне.
— Начнем с первого, — предложил я, оттягивая время. — Сначала оригинал, а потом копия.
Галя вдруг встала. Вид у нее был совершенно потерянный. Смотрела она только на Сашу. И плакала.
— Так все-таки это ты? — спросил я ее.
— Лену убил я, — сказал Саша.
— Опять он за свое! — рассердился я.
— Опять ты за свое! — крикнула Галя. — Не верьте ему! Он снова на себя наговаривает. У него всегда чувство вины перед всеми.
— Как говорят матадоры, настал час истины, — сказал я.
— Лену убил я, — повторил Саша твердо. — Не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. И могу рассказать, как было. Да, подозревал в измене. Особенно после того, как позировала Никите. Сам ее заставил, а потом с ума сходил. Трагедии взалкал. Князь Вяземский не о Жуковском, а обо мне написал: «Сохрани, Боже, ему быть счастливым: с счастием лопнет струна его лиры». Столько лет требовал от нее признания в измене, а когда она решила признаться, испугался. Последние дни была сама не своя и все норовила со мной всерьез поговорить. А я, догадываясь о чем, всячески уклонялся, избегал. А в тот день она меня просто преследовала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52