Судя по тому, что я никогда прежде об этом не слышал, Бакстер старался скрывать свое заболевание. Но если он думал, что я стану болтать об этом во всеуслышание или, хуже того, насмехаться над ним, хорошего же мнения он был обо мне!
Уортингтон на время незаметно исчез, и я остался наедине с Ллойдом Бакстером. Бакстер расхваливал распорядительский ланч и обсуждал достоинства разных тренеров, противопоставляя их бедолаге Прайаму Джоунзу.
— Но ведь не его вина, что Таллахасси упал в Челтнеме, — мягко заметил я.
— Это была вина Мартина! — резко ответил Бакстер. — Он не удержал равновесия во время прыжка. Он был чересчур самоуверен.
Мартин мне говорил, что, если владелец лошади чем-то недоволен, «это» — что бы «это» ни было — практически всегда оказывается виной жокея. «Стрелочник виноват». Мартин только философски пожимал плечами.
— Бывают, конечно, и другие владельцы, — говорил он. — Работать на них — одно удовольствие. Они понимают, что лошади тоже могут ошибаться; когда что-то случается, они говорят: «Ну что ж, это скачки»; они способны утешать жокея, который только что проиграл скачку века… И уж поверь мне, Ллойд Бакстер не из их числа. Если я проигрываю на его лошади, виноват всегда я.
— Но ведь если лошадь падает, это уж точно не тренер виноват? — спокойно сказал я Бакстеру, пока он перебирал тренеров. — Так что я не стал бы винить Прайама Джоунза за то, что Таллахасси упал и проиграл Кофейную скачку.
— Надо было лучше тренировать лошадь.
— Но ведь этот конь уже показал, что прыгать он умеет! — возразил я. — Он выиграл несколько скачек.
— Я хочу сменить тренера, — упрямо повторил Ллойд Бакстер. Я понял, что это дело принципа и он не уступит.
Помимо ланча, распорядители предоставили Бакстеру билет в гостевую ложу. Мы уже стояли у входа, и Ллойд Бакстер уже извинился за то, что вынужден меня покинуть, как вдруг один из распорядителей, шедший следом за нами, свернул с пути и направился ко мне.
— Это же вы стекольщик? — жизнерадостно прогудел он. — Моя жена — большая ваша поклонница! Ваши безделушки стоят у нас по всему дому. Какую чудную лошадь вы для нее сделали — вы еще приезжали к нам устраивать подсветку, помните?
Я вспомнил лошадь и дом достаточно отчетливо, чтобы меня тоже пригласили в гостевую ложу. Нельзя сказать, чтобы Бакстера это обрадовало.
— Жена говорит, этот молодой человек — настоящий гений! — рассказывал распорядитель Бакстеру, провожая нас в ложу. Гений тем временем изо всех сил боролся со слабостью.
На лице у Бакстера было отчетливо написано, что мнение жены распорядителя его мало интересует. Но, возможно, оно все-таки повлияло на отношение Бакстера ко мне. Во всяком случае, когда утихли крики болельщиков после финиша очередной скачки, он слегка коснулся моей руки, показывая, что хочет мне что-то сказать. Это немало меня удивило. Однако заговорил он не сразу — по-видимому, колебался. Я решил ему помочь.
— Я вот все думаю, — мягко начал я, — не могли ли вы видеть того человека, который заходил ко мне в магазин во время празднования Нового года. То есть я знаю, что вам сделалось нехорошо, но до этого и после того, как я вышел на улицу, в магазин никто не заходил?
После длительного молчания Бакстер чуть заметно кивнул.
— Кто-то вошел в эту вашу длинную галерею. Я помню, что он спросил вас, а я сказал, что вы на улице. Но я не разглядел его как следует, потому что у меня глаза… временами мое зрение выкидывает такие фокусы…
Он не договорил. Я поддержал угасающий разговор:
— У вас есть таблетки…
— Конечно, есть! — раздраженно ответил он. — Но я забыл их принять, потому что весь день пошел наперекосяк — начать с того, что я ненавижу эти крохотные воздушные такси, и потом, я хочу сменить тренера.
Он умолк, но молчание его было столь красноречиво, что и павиан бы понял.
Я спросил, не мог ли бы он, несмотря на фокусы своего зрения, описать этого посетителя.
— Не мог бы, — коротко сказал Бакстер. — Я ответил, что вы на улице, а очнулся уже в больнице.
Он опять замолчал. Я уже начал думать, что больше я от него ничего не услышу, когда он смущенно добавил:
— Наверно, мне следует поблагодарить вас за молчание. Ваша нескромность могла бы стать для меня причиной крупных неприятностей.
Я пожал плечами.
— А какой смысл?
Некоторое время Бакстер вглядывался в мое лицо, как до этого я вглядывался в его. Результат меня удивил.
— Вы не больны? — осведомился он.
— Да нет. Просто устал. Не выспался.
Видимо, он решил не развивать эту тему и вместо этого сказал:
— Тот человек, который приходил, был худощавый, с белой бородой, лет за пятьдесят.
Мне показалось маловероятным, чтобы вор мог выглядеть так, и Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил, чтобы убедить меня:
— Когда я его увидел, я еще подумал о Прайаме Джоунзе. Он уже много лет собирается отрастить бороду. Я ему каждый раз говорю, что он будет похож на водяного.
Я едва не рассмеялся, представив себе Прайама с бородой. Пожалуй, Бакстер был прав.
Бакстер сказал, что человек с бородой показался ему похожим на профессора. На лектора из университета.
— Он что-нибудь еще сказал? — уточнил я. — Был ли он похож на обычного покупателя? Упоминал ли он о стекле?
Ллойд Бакстер ничего не помнил.
— Может, он что-то и говорил, но у меня все спуталось. Со мной часто бывает, что все вокруг кажется мне неправильным. Это своего рода предупреждение. Часто я могу с этим совладать или, по крайней мере, приготовиться… но в тот вечер все произошло слишком быстро.
Я подумал, что Бакстер чрезвычайно откровенен со мной. Я такого не ожидал.
— Этот бородач, — сказал я, — он, должно быть, видел начало вашего… хм… приступа. Почему же он вам не помог? Как вы думаете, он просто не знал, что делать, и сбежал от греха подальше, как обычно бывает, или же он воспользовался случаем и удрал с добычей — с теми деньгами в мешке?
— И с видеокассетой, — добавил Бакстер. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от изумления. Наконец я спросил:
— С какой видеокассетой?
Бакстер нахмурился.
— Он спросил про видеокассету.
— И вы ее ему отдали?
— Нет. Да. Или нет. Не знаю.
Очевидно, воспоминания Ллойда Бакстера о том злосчастном вечере в Бродвее представляли собой беспорядочную мешанину реальности и бреда. Вполне возможно, профессор с белой бородой существовал только в его воображении.
За следующие десять минут, что мы провели в самом тихом и спокойном месте на ипподроме — на балконе гостевой ложи распорядителей между скачками, — мне удалось убедить Ллойда Бакстера обменяться подробными воспоминаниями о последних минутах 1999 года. Но сколько он ни старался, в его памяти по-прежнему всплывал образ сухопарого человека с белой бородой, который, по всей видимости — если это было именно тогда и именно там, — вроде бы спросил про видеокассету…
Бакстер старался как мог. Его отношение ко мне переменилось радикально, так что из противника он сделался союзником.
В частности, он признался, что изменил свое отношение к нашей с Мартином дружбе. Раньше бы он такого никогда не сказал.
— Я вижу, что ошибался в вас, — хмуро буркнул он. — Мартин говорил, что опирается на вас, а я считал само собой разумеющимся, что дело обстоит наоборот.
— Мы учились друг у друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Уортингтон на время незаметно исчез, и я остался наедине с Ллойдом Бакстером. Бакстер расхваливал распорядительский ланч и обсуждал достоинства разных тренеров, противопоставляя их бедолаге Прайаму Джоунзу.
— Но ведь не его вина, что Таллахасси упал в Челтнеме, — мягко заметил я.
— Это была вина Мартина! — резко ответил Бакстер. — Он не удержал равновесия во время прыжка. Он был чересчур самоуверен.
Мартин мне говорил, что, если владелец лошади чем-то недоволен, «это» — что бы «это» ни было — практически всегда оказывается виной жокея. «Стрелочник виноват». Мартин только философски пожимал плечами.
— Бывают, конечно, и другие владельцы, — говорил он. — Работать на них — одно удовольствие. Они понимают, что лошади тоже могут ошибаться; когда что-то случается, они говорят: «Ну что ж, это скачки»; они способны утешать жокея, который только что проиграл скачку века… И уж поверь мне, Ллойд Бакстер не из их числа. Если я проигрываю на его лошади, виноват всегда я.
— Но ведь если лошадь падает, это уж точно не тренер виноват? — спокойно сказал я Бакстеру, пока он перебирал тренеров. — Так что я не стал бы винить Прайама Джоунза за то, что Таллахасси упал и проиграл Кофейную скачку.
— Надо было лучше тренировать лошадь.
— Но ведь этот конь уже показал, что прыгать он умеет! — возразил я. — Он выиграл несколько скачек.
— Я хочу сменить тренера, — упрямо повторил Ллойд Бакстер. Я понял, что это дело принципа и он не уступит.
Помимо ланча, распорядители предоставили Бакстеру билет в гостевую ложу. Мы уже стояли у входа, и Ллойд Бакстер уже извинился за то, что вынужден меня покинуть, как вдруг один из распорядителей, шедший следом за нами, свернул с пути и направился ко мне.
— Это же вы стекольщик? — жизнерадостно прогудел он. — Моя жена — большая ваша поклонница! Ваши безделушки стоят у нас по всему дому. Какую чудную лошадь вы для нее сделали — вы еще приезжали к нам устраивать подсветку, помните?
Я вспомнил лошадь и дом достаточно отчетливо, чтобы меня тоже пригласили в гостевую ложу. Нельзя сказать, чтобы Бакстера это обрадовало.
— Жена говорит, этот молодой человек — настоящий гений! — рассказывал распорядитель Бакстеру, провожая нас в ложу. Гений тем временем изо всех сил боролся со слабостью.
На лице у Бакстера было отчетливо написано, что мнение жены распорядителя его мало интересует. Но, возможно, оно все-таки повлияло на отношение Бакстера ко мне. Во всяком случае, когда утихли крики болельщиков после финиша очередной скачки, он слегка коснулся моей руки, показывая, что хочет мне что-то сказать. Это немало меня удивило. Однако заговорил он не сразу — по-видимому, колебался. Я решил ему помочь.
— Я вот все думаю, — мягко начал я, — не могли ли вы видеть того человека, который заходил ко мне в магазин во время празднования Нового года. То есть я знаю, что вам сделалось нехорошо, но до этого и после того, как я вышел на улицу, в магазин никто не заходил?
После длительного молчания Бакстер чуть заметно кивнул.
— Кто-то вошел в эту вашу длинную галерею. Я помню, что он спросил вас, а я сказал, что вы на улице. Но я не разглядел его как следует, потому что у меня глаза… временами мое зрение выкидывает такие фокусы…
Он не договорил. Я поддержал угасающий разговор:
— У вас есть таблетки…
— Конечно, есть! — раздраженно ответил он. — Но я забыл их принять, потому что весь день пошел наперекосяк — начать с того, что я ненавижу эти крохотные воздушные такси, и потом, я хочу сменить тренера.
Он умолк, но молчание его было столь красноречиво, что и павиан бы понял.
Я спросил, не мог ли бы он, несмотря на фокусы своего зрения, описать этого посетителя.
— Не мог бы, — коротко сказал Бакстер. — Я ответил, что вы на улице, а очнулся уже в больнице.
Он опять замолчал. Я уже начал думать, что больше я от него ничего не услышу, когда он смущенно добавил:
— Наверно, мне следует поблагодарить вас за молчание. Ваша нескромность могла бы стать для меня причиной крупных неприятностей.
Я пожал плечами.
— А какой смысл?
Некоторое время Бакстер вглядывался в мое лицо, как до этого я вглядывался в его. Результат меня удивил.
— Вы не больны? — осведомился он.
— Да нет. Просто устал. Не выспался.
Видимо, он решил не развивать эту тему и вместо этого сказал:
— Тот человек, который приходил, был худощавый, с белой бородой, лет за пятьдесят.
Мне показалось маловероятным, чтобы вор мог выглядеть так, и Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил, чтобы убедить меня:
— Когда я его увидел, я еще подумал о Прайаме Джоунзе. Он уже много лет собирается отрастить бороду. Я ему каждый раз говорю, что он будет похож на водяного.
Я едва не рассмеялся, представив себе Прайама с бородой. Пожалуй, Бакстер был прав.
Бакстер сказал, что человек с бородой показался ему похожим на профессора. На лектора из университета.
— Он что-нибудь еще сказал? — уточнил я. — Был ли он похож на обычного покупателя? Упоминал ли он о стекле?
Ллойд Бакстер ничего не помнил.
— Может, он что-то и говорил, но у меня все спуталось. Со мной часто бывает, что все вокруг кажется мне неправильным. Это своего рода предупреждение. Часто я могу с этим совладать или, по крайней мере, приготовиться… но в тот вечер все произошло слишком быстро.
Я подумал, что Бакстер чрезвычайно откровенен со мной. Я такого не ожидал.
— Этот бородач, — сказал я, — он, должно быть, видел начало вашего… хм… приступа. Почему же он вам не помог? Как вы думаете, он просто не знал, что делать, и сбежал от греха подальше, как обычно бывает, или же он воспользовался случаем и удрал с добычей — с теми деньгами в мешке?
— И с видеокассетой, — добавил Бакстер. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от изумления. Наконец я спросил:
— С какой видеокассетой?
Бакстер нахмурился.
— Он спросил про видеокассету.
— И вы ее ему отдали?
— Нет. Да. Или нет. Не знаю.
Очевидно, воспоминания Ллойда Бакстера о том злосчастном вечере в Бродвее представляли собой беспорядочную мешанину реальности и бреда. Вполне возможно, профессор с белой бородой существовал только в его воображении.
За следующие десять минут, что мы провели в самом тихом и спокойном месте на ипподроме — на балконе гостевой ложи распорядителей между скачками, — мне удалось убедить Ллойда Бакстера обменяться подробными воспоминаниями о последних минутах 1999 года. Но сколько он ни старался, в его памяти по-прежнему всплывал образ сухопарого человека с белой бородой, который, по всей видимости — если это было именно тогда и именно там, — вроде бы спросил про видеокассету…
Бакстер старался как мог. Его отношение ко мне переменилось радикально, так что из противника он сделался союзником.
В частности, он признался, что изменил свое отношение к нашей с Мартином дружбе. Раньше бы он такого никогда не сказал.
— Я вижу, что ошибался в вас, — хмуро буркнул он. — Мартин говорил, что опирается на вас, а я считал само собой разумеющимся, что дело обстоит наоборот.
— Мы учились друг у друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58