На этот раз толчок лишь встряхнул меня. Я проделал все еще раз. Цепь не поддавалась.
После этого, чтобы дать передышку рукам, я опять занялся пластырем, и, спустя некоторое время, мне удалось сорвать его совсем. Наконец-то я мог открыть рот.
Я крикнул.
Никто не явился. Мой крик, отразившийся от стен кладовой, показался самому мне очень громким, но я боялся, что ветер его заглушит, Долго я орал и вопил. Безрезультатно.
Вот тут-то, примерно через час, после того как Кемп-Лор уехал, я одновременно испугался и разозлился.
Испугался потому, что руки потеряли чувствительность. Я весь содрогался от холода, кровь с трудом доходила до задранных вверх рук. А из-за того, что я еще опирался на них всей своей тяжестью, веревка жестоко впилась в запястья. Если я останусь тут на всю ночь, к утру мои руки омертвеют. Мрачная перспектива. Воображение рисовало мне беспощадные картины. Омертвение. Гангрена. Ампутация, «Он этого не хотел», — подумал я вдруг. Такая жестокость невозможна. Я вспомнил, какое удовлетворение прозвучало в его голосе. «Теперь с тобой покончено!» Но я считал, он имел в виду только завтрашний день. Не всю жизнь.
То, что я разозлился, добавило мне сил и решимости. Я не позволю, ни за что на свете не позволю, чтобы это сошло ему с рук. Цепь должна быть разорвана!
Я вновь закрутил ее до отказа и рванул. От боли дух перехватило. Но я приказал себе не быть младенцем. Ослабил цепь и рванул снова. Ослабил и рванул. Оттолкнулся от крюков, потом попытался согнуть их. Цепь громыхала, но держалась.
Я начал проделывать это ритмически. Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Снова и снова шесть рывков и передышка. Пока я не начал всхлипывать.
«Может, такое упражнение хоть согреет меня», — с последним проблеском юмора подумал я. Но это было слабым утешением. При том что руки и плечи страшно болели, к затылку будто приложили раскаленные докрасна щипцы. А веревка от каждого движения все больше и больше сдирала кожу и впивалась в запястье.
Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Передышки стали длиннее. Каждый, кто попробовал бы плакать с пластырем на глазах, узнал, что слезы попадают в нос. Я вздохнул, и они пролились в рот. Соленые. Мне уже надоел этот вкус.
Шесть рывков и передышка. Я не перестану. Я отказываюсь остановиться, Шесть рывков. Передышка. Шесть. Передышка.
Я раскрутил цепь и снова закрутил ее в другую сторону, Может, быть, так проще оборвать ее, и моим усталым мышцам станет полегче. Но я ошибся и в том и в другом, В итоге я снова закрутил ее по-старому.
Время шло, Я устал. От слепоты у меня кружилась голова. Стоило мне отвлечься, и я начинал раскачиваться, ноги подгибались, а от этого рукам становилось только хуже.
Рывок... Ну почему проклятая цепь не рвется!.. Рывок... Я решил не сдаваться и бороться до конца, хотя постепенно все нарастало омерзительное искушение прекратить это мучительное дерганье — просто повиснуть, потерять сознание и обрести покой. Временный, обманчивый, бесполезный, опасный покой.
Я все продолжал дергать. Казалось, прошло множество часов. Я то всхлипывал, то ругался, а иногда, может быть, и молился.
Когда это наконец случилось, я даже не был готов. Минуту назад я собирал остатки воли для новой серии рывков. А в следующее мгновение после судорожного, отчаянного усилия кувырком полетел на пол, и крюк, все еще привязанный к рукам, загрохотал следом.
Минуту или две я еще не верил. Голова кружилась, я совершенно потерял ориентировку. Но подо мной был твердый, пахнущий пылью пол такой реальный, влажный, вселяющий уверенность.
Когда в голове чуточку прояснилось, я встал на колени, чтобы кровь прилила к рукам.
Кисти рук я зажал между ног, пытаясь согреть их. Они напоминали куски мороженого мяса — пальцы не шевелились и не ощущали ничего.
Теперь, когда на них не было нагрузки, веревка, которой они связаны, врезалась не так сильно и кровь могла бы прилить к пальцам.
Возможность держать руки вниз принесла мне такое невообразимое облегчение, что я на какое-то время забыл, как мне холодно, какой я мокрый и как еще далеко до той минуты, когда я смогу согреться и обсохнуть. Я был почти весел, как будто выиграл главную битву, Оглядываясь назад, я понимаю, что так оно и было.
Глава 12
Стоять на коленях вскоре стало неудобно. Я начал передвигаться по полу, пока не добрался до стены, Оперся о нее спиной и уселся, подняв колени вверх.
Пластырь все еще крепко держался на глазах. Я терся о веревку, связывающую руки, пытаясь его снять. Но безрезультатно. Крюки сковывали меня и били по лицу, В конце концов я бросил это и снова сосредоточился на попытках отогреть руки, то зажимая их между ног, то постукивая по коленям, чтобы восстановить кровообращение.
Через некоторое время я понял, что могу двигать пальцами. Я все еще их не чувствовал, но движение — это был огромный шаг вперед, и я засмеялся от радости.
Подняв руки к лицу, попытался содрать пластырь ногтем большого пальца. Палец скользнул по щеке, дотронулся до края пластыря, но когда я подтолкнул локоть, бессильно согнулся. Я попытался снова. Ведь я не смогу выбраться из кладовой, пока не обрету зрение.
Я наклонил голову и взял в рот большой палец правой руки, чтобы его согреть, Через каждые несколько минут я пробовал поддеть краешек пластыря и наконец достиг того, что палец тянул и не сгибался. Мне оставалось лишь зацепить уголок, но даже на это ушла уйма времени.
В конце концов удалось подцепить ногтем кусок, достаточно большой, чтобы я мог зажать его между кистей. И после нескольких фальстартов, сопровождаемых отборными ругательствами, я наконец содрал упрямый пластырь.
Ослепительный лунный свет лился сквозь распахнутую дверь и окно, расположенное рядом. Ярко поблескивая, с потолка свисало дюймов двенадцать крепкой оцинкованной цепи. Я взглянул на свои руки: крюки блеснули отраженным светом. Ничего удивительного, что так трудно было ее разорвать. Цепь и крюки были почти новыми. Вовсе не те старые ржавые цепи, какие я представлял себе, Это потрясло меня. Слава богу, что я не знал.
Мои кисти, включая и тот палец, который я пытался отогреть, были почти такими же белыми, как рукава рубашки.
Как нейлоновый шнур, которым обмотаны крюки. Только запястья темнели.
Я вытянул ноги, Второй нейлоновый шнур бежал от одной лодыжки к другой. Пальцы не могли справиться с узлами. Карманы были предусмотрительно вытряхнуты — ни ножа, ни спичек. И в кладовой не было ничего, чем можно перерезать веревки. Я неуклюже встал, опираясь на стенку, и медленно двинулся к двери. Нога обо что-то ударилась, и я взглянул вниз. На самом краю лунного пятна валялось сломанное звено цепи. Много же неприятностей доставил мне этот странно выгнутый кусок серебристого металла.
Дойдя до двери, перебрался через порог. Тускло-серое ведро стояло там. Оглядел залитый лунным светом двор буквой "Г", Справа от меня четыре денника, а под прямым углом еще два. За ними — водопроводный кран, а на земле — предмет, который я очень рад был видеть: скребок для сапог — укрепленная в цементе пластинка тонкого металла.
Пока мелкими шажками добрался до скребка, резкий ветер выдул остатки тепла из моего тела. Стоя на одной ноге, опершись о стенку, перекинул веревку через скребок. И, туго натянув, начал тереть ее о пластинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
После этого, чтобы дать передышку рукам, я опять занялся пластырем, и, спустя некоторое время, мне удалось сорвать его совсем. Наконец-то я мог открыть рот.
Я крикнул.
Никто не явился. Мой крик, отразившийся от стен кладовой, показался самому мне очень громким, но я боялся, что ветер его заглушит, Долго я орал и вопил. Безрезультатно.
Вот тут-то, примерно через час, после того как Кемп-Лор уехал, я одновременно испугался и разозлился.
Испугался потому, что руки потеряли чувствительность. Я весь содрогался от холода, кровь с трудом доходила до задранных вверх рук. А из-за того, что я еще опирался на них всей своей тяжестью, веревка жестоко впилась в запястья. Если я останусь тут на всю ночь, к утру мои руки омертвеют. Мрачная перспектива. Воображение рисовало мне беспощадные картины. Омертвение. Гангрена. Ампутация, «Он этого не хотел», — подумал я вдруг. Такая жестокость невозможна. Я вспомнил, какое удовлетворение прозвучало в его голосе. «Теперь с тобой покончено!» Но я считал, он имел в виду только завтрашний день. Не всю жизнь.
То, что я разозлился, добавило мне сил и решимости. Я не позволю, ни за что на свете не позволю, чтобы это сошло ему с рук. Цепь должна быть разорвана!
Я вновь закрутил ее до отказа и рванул. От боли дух перехватило. Но я приказал себе не быть младенцем. Ослабил цепь и рванул снова. Ослабил и рванул. Оттолкнулся от крюков, потом попытался согнуть их. Цепь громыхала, но держалась.
Я начал проделывать это ритмически. Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Снова и снова шесть рывков и передышка. Пока я не начал всхлипывать.
«Может, такое упражнение хоть согреет меня», — с последним проблеском юмора подумал я. Но это было слабым утешением. При том что руки и плечи страшно болели, к затылку будто приложили раскаленные докрасна щипцы. А веревка от каждого движения все больше и больше сдирала кожу и впивалась в запястье.
Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Передышки стали длиннее. Каждый, кто попробовал бы плакать с пластырем на глазах, узнал, что слезы попадают в нос. Я вздохнул, и они пролились в рот. Соленые. Мне уже надоел этот вкус.
Шесть рывков и передышка. Я не перестану. Я отказываюсь остановиться, Шесть рывков. Передышка. Шесть. Передышка.
Я раскрутил цепь и снова закрутил ее в другую сторону, Может, быть, так проще оборвать ее, и моим усталым мышцам станет полегче. Но я ошибся и в том и в другом, В итоге я снова закрутил ее по-старому.
Время шло, Я устал. От слепоты у меня кружилась голова. Стоило мне отвлечься, и я начинал раскачиваться, ноги подгибались, а от этого рукам становилось только хуже.
Рывок... Ну почему проклятая цепь не рвется!.. Рывок... Я решил не сдаваться и бороться до конца, хотя постепенно все нарастало омерзительное искушение прекратить это мучительное дерганье — просто повиснуть, потерять сознание и обрести покой. Временный, обманчивый, бесполезный, опасный покой.
Я все продолжал дергать. Казалось, прошло множество часов. Я то всхлипывал, то ругался, а иногда, может быть, и молился.
Когда это наконец случилось, я даже не был готов. Минуту назад я собирал остатки воли для новой серии рывков. А в следующее мгновение после судорожного, отчаянного усилия кувырком полетел на пол, и крюк, все еще привязанный к рукам, загрохотал следом.
Минуту или две я еще не верил. Голова кружилась, я совершенно потерял ориентировку. Но подо мной был твердый, пахнущий пылью пол такой реальный, влажный, вселяющий уверенность.
Когда в голове чуточку прояснилось, я встал на колени, чтобы кровь прилила к рукам.
Кисти рук я зажал между ног, пытаясь согреть их. Они напоминали куски мороженого мяса — пальцы не шевелились и не ощущали ничего.
Теперь, когда на них не было нагрузки, веревка, которой они связаны, врезалась не так сильно и кровь могла бы прилить к пальцам.
Возможность держать руки вниз принесла мне такое невообразимое облегчение, что я на какое-то время забыл, как мне холодно, какой я мокрый и как еще далеко до той минуты, когда я смогу согреться и обсохнуть. Я был почти весел, как будто выиграл главную битву, Оглядываясь назад, я понимаю, что так оно и было.
Глава 12
Стоять на коленях вскоре стало неудобно. Я начал передвигаться по полу, пока не добрался до стены, Оперся о нее спиной и уселся, подняв колени вверх.
Пластырь все еще крепко держался на глазах. Я терся о веревку, связывающую руки, пытаясь его снять. Но безрезультатно. Крюки сковывали меня и били по лицу, В конце концов я бросил это и снова сосредоточился на попытках отогреть руки, то зажимая их между ног, то постукивая по коленям, чтобы восстановить кровообращение.
Через некоторое время я понял, что могу двигать пальцами. Я все еще их не чувствовал, но движение — это был огромный шаг вперед, и я засмеялся от радости.
Подняв руки к лицу, попытался содрать пластырь ногтем большого пальца. Палец скользнул по щеке, дотронулся до края пластыря, но когда я подтолкнул локоть, бессильно согнулся. Я попытался снова. Ведь я не смогу выбраться из кладовой, пока не обрету зрение.
Я наклонил голову и взял в рот большой палец правой руки, чтобы его согреть, Через каждые несколько минут я пробовал поддеть краешек пластыря и наконец достиг того, что палец тянул и не сгибался. Мне оставалось лишь зацепить уголок, но даже на это ушла уйма времени.
В конце концов удалось подцепить ногтем кусок, достаточно большой, чтобы я мог зажать его между кистей. И после нескольких фальстартов, сопровождаемых отборными ругательствами, я наконец содрал упрямый пластырь.
Ослепительный лунный свет лился сквозь распахнутую дверь и окно, расположенное рядом. Ярко поблескивая, с потолка свисало дюймов двенадцать крепкой оцинкованной цепи. Я взглянул на свои руки: крюки блеснули отраженным светом. Ничего удивительного, что так трудно было ее разорвать. Цепь и крюки были почти новыми. Вовсе не те старые ржавые цепи, какие я представлял себе, Это потрясло меня. Слава богу, что я не знал.
Мои кисти, включая и тот палец, который я пытался отогреть, были почти такими же белыми, как рукава рубашки.
Как нейлоновый шнур, которым обмотаны крюки. Только запястья темнели.
Я вытянул ноги, Второй нейлоновый шнур бежал от одной лодыжки к другой. Пальцы не могли справиться с узлами. Карманы были предусмотрительно вытряхнуты — ни ножа, ни спичек. И в кладовой не было ничего, чем можно перерезать веревки. Я неуклюже встал, опираясь на стенку, и медленно двинулся к двери. Нога обо что-то ударилась, и я взглянул вниз. На самом краю лунного пятна валялось сломанное звено цепи. Много же неприятностей доставил мне этот странно выгнутый кусок серебристого металла.
Дойдя до двери, перебрался через порог. Тускло-серое ведро стояло там. Оглядел залитый лунным светом двор буквой "Г", Справа от меня четыре денника, а под прямым углом еще два. За ними — водопроводный кран, а на земле — предмет, который я очень рад был видеть: скребок для сапог — укрепленная в цементе пластинка тонкого металла.
Пока мелкими шажками добрался до скребка, резкий ветер выдул остатки тепла из моего тела. Стоя на одной ноге, опершись о стенку, перекинул веревку через скребок. И, туго натянув, начал тереть ее о пластинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47