Но, укрытые с головой, зимовщики не могли обмениваться словами и ничего не слышали. Им оставалось только глядеть. Зато какая величественная картина предстала перед их взорами! Какое незабываемое воспоминание запало им в душу! Между бездонным мраком небес и необъятной белой пеленою снега протянулись полосы вулканического огня, порождавшие световые эффекты, которых не описать никакому перу и не передать никакой кисти. Гигантское зарево охватило полнеба, одну за другою затмевая звезды. Снежный покров отливал всеми оттенками золота. Торосы на ледяном поле, а за ними огромные айсберги, словно бесчисленные горящие зеркала, отражали каждую вспышку пламени. Снопы света преломлялись и отсвечивали в гранях льда, а ледяные плоскости, по-разному наклоненные, отбрасывали их с еще большим блеском, придавая им новую окраску. Поистине волшебное скрещение лучей! Казалось, грандиозная ледовая декорация была, точно в феерии, нарочно воздвигнута для этого праздника света!
Но сильная стужа скоро загнала зрителей обратно в их теплое жилище, и не один нос едва не заплатил дорогой ценой за удовольствие, которое в ущерб ему получили на свирепом морозе глаза!
В последующие дни было отмечено еще большее понижение температуры. Можно было опасаться, что на ртутном термометре не хватит делений и придется пустить в ход спиртовой градусник. И действительно, в ночь с 28 на 29 декабря ртутный столбик упал до тридцати двух градусов ниже нуля (-36oC).
Печки были до отказа набиты дровами, но температуру в доме все же не удавалось поднять выше двадцати градусов (-7oC). Зябли даже в жилых комнатах, и жар печи в десяти футах уже совершенно не ощущался. Лучшее местечко предоставили младенцу, колыбельку которого поочередно качали все, кто подходил к очагу погреться. Строжайше было запрещено отворять окно и дверь, иначе скопившиеся в помещении пары немедля обратились бы в снег. В сенях человеческое дыхание мгновенно замерзало. Со всех сторон раздавался громкий сухой треск, очень удивлявший тех, кому в этом климате все было внове. Это трещали под действием мороза стволы деревьев, из которых были сложены стены дома. Запас спиртных напитков, водки и джина поспешили спустить с чердака в общую залу, ибо спирт уже сгустился на дне бутылок в виде шариков. Пиво из еловых почек замерзло, и бочки полопались. Твердые предметы точно окаменели и не поддавались влиянию тепла. Дрова горели плохо, и Джасперу Гобсону, чтобы облегчить их воспламенение, пришлось пожертвовать некоторым количеством моржового жира. По счастью, тяга была хорошая, и в комнатах совсем не оставалось дурного запаха. Но на вольном воздухе форт Надежды, вероятно, издалека выдавал свое присутствие-горьким и вонючим дымом и по виду мог быть причислен к вредным для здоровья жилищам.
Достойно упоминания то, что в течение этих очень холодных дней всех мучила страшная жажда. Чтобы освежиться, у огня то и дело оттаивали напитки, ибо в замерзшем виде они не могли бы утолить этой жажды. Другим характерным симптомом была неодолимая сонливость, с которой лейтенант Гобсон всячески увещевал бороться, но далеко не всем его товарищам удавалось ее победить. Мужественная миссис Барнет подбадривала всех своими советами, добрым словом и хлопотливой деятельностью, разгоняя тем самым и собственную дремоту. То она читала рассказ о каком-нибудь путешествии, то пела старинную английскую песенку, и все хором ее подхватывали. От этого пения волей-неволей пробуждались уснувшие и скоро в свою очередь начинали подпевать. Так протекали долгие дни заточения, а Джаспер Гобсон, наблюдая сквозь мутное окошко за наружным термометром, отмечал, что мороз все крепчает. Наконец, 31 декабря ртуть в чашечке термометра окончательно замерзла. Это означало, что температура упала до сорока четырех градусов ниже нуля (-42oC).
На следующий день, 1 января 1860 года, лейтенант Гобсон поздравил миссис Полину Барнет с Новым годом и пожелал ей и в будущем с такой же твердостью и добрым расположением духа переносить невзгоды зимовки. С подобным же приветствием обратился он к астроному, но тот в замене цифры 1859 цифрой 1860 видел лишь наступление долгожданного года, в котором должно было состояться его знаменитое солнечное затмение. Добрыми пожеланиями обменялись и прочие члены дружной маленькой колонии; все они — благодарение богу — пользовались отменным здоровьем. Едва у кого-либо появлялись признаки цинги, как своевременным употреблением лимонного сока и известковых лепешек их быстро заставляли исчезнуть.
Но торжествовать пока было рано! Впереди было еще три зимних месяца. Правда, солнце вскоре уже должно было показаться над горизонтом, но достигла ли стужа предела — этого никто не знал, тем более что в северных широтах максимальное понижение температуры наблюдается главным образом в феврале. Во веяном случае, в первые дни нового года мороз не уменьшился, а 6 января спиртовой термометр, висевший снаружи у окна сеней, показал шестьдесят шесть градусов ниже нуля (-54oC). Еще несколько градусов, и температура на мысе Батерст сравнялась бы с минимальной температурой, отмеченной в 1845 году в форте Релайанс, а может быть, оказалась бы даже еще ниже.
Упорно державшийся свирепый мороз все сильнее и сильнее тревожил Джаспера Гобсона. Он опасался, что пушные звери уйдут на юг в поисках более умеренного климата и его планы на весеннюю охоту будут сорваны. Кроме того, он часто слышал под землей глухие раскаты, имевшие несомненную связь с извержением вулкана. Горизонт на западе был по-прежнему охвачен отсветом подземного пламени, и было ясно, что в недрах земли совершается какая-то гигантская плутоническая работа. Не таило ли опасности для новой фактории это соседство с действующим вулканом? Вот о чем думал лейтенант, прислушиваясь к грозному подземному гулу. Но свои тревоги, впрочем, тогда еще очень неопределенные, Джаспер Гобсон хранил про себя.
Во время таких холодов нечего было и думать о том, чтобы выйти из дому. Собакам и оленям корму задали вдоволь, к тому же животные, привыкшие к длительным зимним голодовкам, не требовали от своих хозяев никакого особого ухода. Итак, подвергать себя риску обморожения не было нужды. Довольно было уже того, что все дрогли даже в той относительно сносной температуре, какую удавалось поддерживать усиленной топкой дровами и моржовым жиром. Несмотря на все принятые меры, сырость проникала в непроветриваемые комнаты и отлагалась на бревенчатых стенах утолщавшимся с каждым днем блестящим слоем инея. Конденсаторы наполнились до краев, и один из них даже лопнул от давления распиравшей его изнутри замерзшей воды.
При этих обстоятельствах лейтенант Гобсон отбросил всякую мысль о сбережении топлива. Напротив, он щедро расходовал его, надеясь поднять температуру, которая, едва только в печке и в плите немного утихал огонь, сразу опускалась до пятнадцати градусов по Фаренгейту (-9oC). Дежурным истопникам, сменявшимся каждый час, было приказано поддерживать яркий огонь и следить, чтобы он не пригасал.
— Нам скоро не хватит дров, — сказал однажды лейтенанту сержант Лонг.
— Как так не хватит! — воскликнул Джаспер Гобсон.
— Я хочу сказать, — пояснил сержант, — что находящийся в доме запас иссякает и за дровами скоро придется идти в сарай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104