Бежавшую узким ручейком кровь он собирал в составленные чашей ладони. Быстрым движением он плеснул ее на циновки, закрывавшие стелу, – один… другой… третий раз… Иглы были брошены в яму, и владыка Тикаля отошел в сторону. Кровь еще струилась у него изо рта и ушей, но он ее уже не собирал, а размазывал по груди.
К жертвенному месту, строго соблюдая иерархию, потянулись другие участники церемонии. Совершали обряд по-разному. Царевич надрезал мочки ушей, Ах-Меш-Кук привычным жестом проколол себе язык, старый скульптор исцарапал иглой ската все щеки, чтобы получить несколько капель, полнокровный Ах-Печ надрезал вену на левой руке и, выпустив целый фонтан крови, гордо огляделся. Не принимала участия в этом лишь Эк-Лоль. С бесстрастным видом царевна глядела на происходившее, и только один раз ее глаза горячо блеснули – когда к стеле подошел наследник тикальского престола.
Хун-Ахау, увлеченный церемонией, не заметил, что правитель куда-то исчез. Вот последний из придворных отошел в сторону, и по мановению руки верховного жреца к яме один за другим потянулись прислужники. Осторожно опускались на влажную от крови землю расписные сосуды, падали нефритовые бусы, зеленые перья кецаля и красные перья попугаев. Поверх всех богатств был насыпан толстый слой мелких осколков светлого кремня.
Пришла очередь каменщиков. Быстро падали с причмокивающим звуком одна за другой пригоршни полужидкой известки. Белая масса проворно разравнивалась деревянными лощилами и разглаживалась… Еще два слоя – и все было кончено: только по цвету место, где была жертвенная яма, можно было отличить от остального покрытия площади.
Приближался заключительный и самый важный момент церемонии. Зрители вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее. Жрецы подбросили в жаровни новые горсти курений – густые извилистые струи черного жирного дыма потянулись вверх.
Вибрирующий голос певца зазвенел над площадью. Мелодия была простой – несколько высоких звуков и возвращение к нижней ноте, – но медленный вначале темп песнопения постепенно убыстрялся. Вступил хор, могучими вздохами поддерживая ускоряющийся ритм.
Перед стелой снова появился правитель. На этот раз он был увешан драгоценностями – солнечные лучи, попадая на них, ослепительно сверкали. Темные потеки засохшей крови на груди и руках еще более подчеркивали белизну перламутровых дисков в ожерелье и браслетах.
Широко раскинув в стороны руки, владыка Тикаля завертелся волчком, повинуясь звукам музыки и все убыстряя движение. Разлетались кецалевые перья на высоком головном уборе, плыли поднявшиеся вверх концы набедренной повязки.
Все быстрее и быстрее становился темп, все быстрее и быстрее вращалась перед стелой одинокая фигура. Правитель начал уставать, пот струйками полз по лицу, смывая краску, уставшие легкие шумно втягивали воздух…
– Все старания бесполезны! Он не доживет до конца следующего двадцатилетия! – пробурчал Ах-Печ на ухо Ах-Меш-Куку.
– Все в руках богов! – как всегда тихим голосом отвечал тот.
Резкий вскрик флейт, вопль труб и глухой гул барабанов возвестили о конце священного танца. Правитель застыл неподвижно; в руках у него уже была эмблема верховной власти – доска с изображением двухголового дракона. Позади этой живой статуи бесшумно упала циновка, скрывавшая стелу. Все присутствующие склонились в глубоком поклоне. В этот момент повелитель как бы снова восходил на престол Тикаля, получая от богов право на новое двадцатилетие царствования.
На рельефе, блестевшем свежими яркими красками, Хун-Ахау увидел портрет правителя. Юноша теперь понял, что поза человека, стоявшего перед стелой, сознательно повторяла изображение на скульптуре. Тот же поворот головы вправо, так же расставленные ноги, те же украшения и знаки достоинства. Но отец царевны был значительно старше, чем изображенный. И когда они оказались рядом, это особенно бросалось в глаза.
Строго соблюдая порядок, придворные подходили к царю с поздравлениями. Он уже сменил позу на более свободную, но напряжение и усталость еще явственно проступали на его лице. Он равнодушно выслушивал цветистые выражения преданности, радости и счастья, которые щедро лились из уст поздравлявших. Только один раз его глаза блеснули неожиданным теплом – когда к нему приблизилась Эк-Лоль. Но и ей правитель не сказал ни слова; может быть, потому что кругом было слишком много чужих ушей. Когда поздравления закончились и повелитель отбыл, собравшиеся начали быстро расходиться. Придворные спешили домой, чтобы обмыться и переменить одежды – вечером во дворце должен был состояться пир. Простой люд торопился к ужину и сну – завтра снова работать!
Царевне подали носилки, хотя до дворца было недалеко. Хун-Ахау шел сбоку, медленно помахивая опахалом. Он уже предвкушал отдых – даже ему, молодому и сильному, неподвижное стояние целый день под солнцем далось с трудом. Но он не знал, что вскоре ему предстояло показать свою быстроту и ловкость.
Сойдя с носилок перед дворцом, Эк-Лоль приказала:
– Хун, иди со мной, ты мне нужен!
Сунув опахало в руки подоспевшего Цуля, юноша поспешил вслед за царевной.
Они прошли галереей нижнего этажа, поднялись на второй. Эк-Лоль шла быстро, словно стремясь быстрее достигнуть своих покоев. Внутри здания было сумрачно и прохладно. Почти никто не встречался: вся жизнь сегодня была сосредоточена в другом крыле дворца.
Царевна вошла в первую комнату своей половины; Хун-Ахау задержался на пороге. Заходящее солнце через проем галереи заливало гладкий белый пол красноватым ровным светом. И вдруг юноша увидел, как из угла по алому полу к ноге девушки стремительно и бесшумно метнулась длинная серая лента. Хун-Ахау рванулся вперед, схватил змею за хвост и резким взмахом размозжил ей голову о стену.
Увидев тень юноши перед собой, Эк-Лоль обернулась.
– Что ты делаешь? – гневно спросила она, и в этот момент ее взгляд упал на змею.
– Она бросилась на тебя, владычица, – тихо произнес опахалоносец.
Лицо царевны побелело – только сейчас она вспомнила мимолетное холодное прикосновение к ноге.
– Канти! – с трудом произнесла она. – Хун, ты спас мне жизнь! Но как змея попала сюда?
Тень поползла по ее лицу, захватила лоб, спустилась на шею, глаза вспыхнули. Царевна порывисто приблизилась к юноше, схватила его за руку.
– Смотри, никому об этом ни слова! Слышишь, никому!
Хун-Ахау покорно опустил голову.
– А теперь принеси мне теплой воды, – сказала уже обычным голосом Эк-Лоль. – Я не забуду твоей преданности!
В комнату вошла Иш-Кук.
– Кто-нибудь входил сюда, пока я отсутствовала? – спросила царевна девушку.
– Никто, владычица! – испуганно отозвалась служанка.
– Хорошо! Приготовь мне зеленое платье. Хун, ты можешь идти!
Юноша торопливо вышел.
Глава двенадцатая
ГОРЬКИЕ ЦВЕТЫ ЭДЕЛЕНА
Прекрасная луна
Поднялась над лесом
И движется, блистая,
По темному небу.
Там она остается,
Озаряя лучами
Равнину и лес.
Нежный веет ветерок,
И все кругом благоухает.
«Песни из Цитбальче»
После праздника двадцатилетия прошло несколько дней. Постепенно Хун-Ахау начал разбираться в сложной жизни гигантского человеческого улья, называвшегося ним-хаа – дворцом. Он стал уже различать его постоянных посетителей, мог сказать, кто из них бывает на утреннем приеме у правителя, кто состоит в свите царевича наследника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
К жертвенному месту, строго соблюдая иерархию, потянулись другие участники церемонии. Совершали обряд по-разному. Царевич надрезал мочки ушей, Ах-Меш-Кук привычным жестом проколол себе язык, старый скульптор исцарапал иглой ската все щеки, чтобы получить несколько капель, полнокровный Ах-Печ надрезал вену на левой руке и, выпустив целый фонтан крови, гордо огляделся. Не принимала участия в этом лишь Эк-Лоль. С бесстрастным видом царевна глядела на происходившее, и только один раз ее глаза горячо блеснули – когда к стеле подошел наследник тикальского престола.
Хун-Ахау, увлеченный церемонией, не заметил, что правитель куда-то исчез. Вот последний из придворных отошел в сторону, и по мановению руки верховного жреца к яме один за другим потянулись прислужники. Осторожно опускались на влажную от крови землю расписные сосуды, падали нефритовые бусы, зеленые перья кецаля и красные перья попугаев. Поверх всех богатств был насыпан толстый слой мелких осколков светлого кремня.
Пришла очередь каменщиков. Быстро падали с причмокивающим звуком одна за другой пригоршни полужидкой известки. Белая масса проворно разравнивалась деревянными лощилами и разглаживалась… Еще два слоя – и все было кончено: только по цвету место, где была жертвенная яма, можно было отличить от остального покрытия площади.
Приближался заключительный и самый важный момент церемонии. Зрители вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее. Жрецы подбросили в жаровни новые горсти курений – густые извилистые струи черного жирного дыма потянулись вверх.
Вибрирующий голос певца зазвенел над площадью. Мелодия была простой – несколько высоких звуков и возвращение к нижней ноте, – но медленный вначале темп песнопения постепенно убыстрялся. Вступил хор, могучими вздохами поддерживая ускоряющийся ритм.
Перед стелой снова появился правитель. На этот раз он был увешан драгоценностями – солнечные лучи, попадая на них, ослепительно сверкали. Темные потеки засохшей крови на груди и руках еще более подчеркивали белизну перламутровых дисков в ожерелье и браслетах.
Широко раскинув в стороны руки, владыка Тикаля завертелся волчком, повинуясь звукам музыки и все убыстряя движение. Разлетались кецалевые перья на высоком головном уборе, плыли поднявшиеся вверх концы набедренной повязки.
Все быстрее и быстрее становился темп, все быстрее и быстрее вращалась перед стелой одинокая фигура. Правитель начал уставать, пот струйками полз по лицу, смывая краску, уставшие легкие шумно втягивали воздух…
– Все старания бесполезны! Он не доживет до конца следующего двадцатилетия! – пробурчал Ах-Печ на ухо Ах-Меш-Куку.
– Все в руках богов! – как всегда тихим голосом отвечал тот.
Резкий вскрик флейт, вопль труб и глухой гул барабанов возвестили о конце священного танца. Правитель застыл неподвижно; в руках у него уже была эмблема верховной власти – доска с изображением двухголового дракона. Позади этой живой статуи бесшумно упала циновка, скрывавшая стелу. Все присутствующие склонились в глубоком поклоне. В этот момент повелитель как бы снова восходил на престол Тикаля, получая от богов право на новое двадцатилетие царствования.
На рельефе, блестевшем свежими яркими красками, Хун-Ахау увидел портрет правителя. Юноша теперь понял, что поза человека, стоявшего перед стелой, сознательно повторяла изображение на скульптуре. Тот же поворот головы вправо, так же расставленные ноги, те же украшения и знаки достоинства. Но отец царевны был значительно старше, чем изображенный. И когда они оказались рядом, это особенно бросалось в глаза.
Строго соблюдая порядок, придворные подходили к царю с поздравлениями. Он уже сменил позу на более свободную, но напряжение и усталость еще явственно проступали на его лице. Он равнодушно выслушивал цветистые выражения преданности, радости и счастья, которые щедро лились из уст поздравлявших. Только один раз его глаза блеснули неожиданным теплом – когда к нему приблизилась Эк-Лоль. Но и ей правитель не сказал ни слова; может быть, потому что кругом было слишком много чужих ушей. Когда поздравления закончились и повелитель отбыл, собравшиеся начали быстро расходиться. Придворные спешили домой, чтобы обмыться и переменить одежды – вечером во дворце должен был состояться пир. Простой люд торопился к ужину и сну – завтра снова работать!
Царевне подали носилки, хотя до дворца было недалеко. Хун-Ахау шел сбоку, медленно помахивая опахалом. Он уже предвкушал отдых – даже ему, молодому и сильному, неподвижное стояние целый день под солнцем далось с трудом. Но он не знал, что вскоре ему предстояло показать свою быстроту и ловкость.
Сойдя с носилок перед дворцом, Эк-Лоль приказала:
– Хун, иди со мной, ты мне нужен!
Сунув опахало в руки подоспевшего Цуля, юноша поспешил вслед за царевной.
Они прошли галереей нижнего этажа, поднялись на второй. Эк-Лоль шла быстро, словно стремясь быстрее достигнуть своих покоев. Внутри здания было сумрачно и прохладно. Почти никто не встречался: вся жизнь сегодня была сосредоточена в другом крыле дворца.
Царевна вошла в первую комнату своей половины; Хун-Ахау задержался на пороге. Заходящее солнце через проем галереи заливало гладкий белый пол красноватым ровным светом. И вдруг юноша увидел, как из угла по алому полу к ноге девушки стремительно и бесшумно метнулась длинная серая лента. Хун-Ахау рванулся вперед, схватил змею за хвост и резким взмахом размозжил ей голову о стену.
Увидев тень юноши перед собой, Эк-Лоль обернулась.
– Что ты делаешь? – гневно спросила она, и в этот момент ее взгляд упал на змею.
– Она бросилась на тебя, владычица, – тихо произнес опахалоносец.
Лицо царевны побелело – только сейчас она вспомнила мимолетное холодное прикосновение к ноге.
– Канти! – с трудом произнесла она. – Хун, ты спас мне жизнь! Но как змея попала сюда?
Тень поползла по ее лицу, захватила лоб, спустилась на шею, глаза вспыхнули. Царевна порывисто приблизилась к юноше, схватила его за руку.
– Смотри, никому об этом ни слова! Слышишь, никому!
Хун-Ахау покорно опустил голову.
– А теперь принеси мне теплой воды, – сказала уже обычным голосом Эк-Лоль. – Я не забуду твоей преданности!
В комнату вошла Иш-Кук.
– Кто-нибудь входил сюда, пока я отсутствовала? – спросила царевна девушку.
– Никто, владычица! – испуганно отозвалась служанка.
– Хорошо! Приготовь мне зеленое платье. Хун, ты можешь идти!
Юноша торопливо вышел.
Глава двенадцатая
ГОРЬКИЕ ЦВЕТЫ ЭДЕЛЕНА
Прекрасная луна
Поднялась над лесом
И движется, блистая,
По темному небу.
Там она остается,
Озаряя лучами
Равнину и лес.
Нежный веет ветерок,
И все кругом благоухает.
«Песни из Цитбальче»
После праздника двадцатилетия прошло несколько дней. Постепенно Хун-Ахау начал разбираться в сложной жизни гигантского человеческого улья, называвшегося ним-хаа – дворцом. Он стал уже различать его постоянных посетителей, мог сказать, кто из них бывает на утреннем приеме у правителя, кто состоит в свите царевича наследника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56