У человека – сложнее. Для того, чтобы идти в гору, – горючее на нуле. Но для того, чтобы идти вниз, его может быть достаточно. Если же и для ходьбы по ровному месту не хватает горючего (бывают такие случаи), то чтобы сидеть, а тем более лежать неподвижно, его хватит на много дней. Поэтому мы в обыденной жизни и не знаем нуля. Устал идти – садишься на диванчик и отдыхаешь. Устал писать – ложишься на тахту и берешь книгу. Выходишь на прогулку. Любое дело с приходом усталости можно прервать и сменить на другое. Но восхождение ни прервать, ни сменить нельзя. Вот почему там и может оказаться ноль топлива.
Должен сказать также, что питание в лагере стоит дешево. В бухгалтерии я заплатил (из расчета в день) один рубль за комнату и меньше двух рублей за обед и ужин.
Тут случайно еще раз проявилась популярность Александра Александровича в альпинистской среде. Бухгалтер, молодая женщина, выписывая мне квитанцию и начертав на ней фамилию, задумчиво подняла на меня глаза и спросила:
– Солоухин? Солоухин… Что-то знакомое. Это не тот, который написал предисловие к книге Кузнецова?
Иногда гонг раздавался, а столовая оставалась пустой, если не считать лагерного персонала, питающегося тут же. Отряды ушли в горы: на ледник, под Корону, отрабатывать лед и снег, на восхождение. Отряд значкистов – зарабатывать себе значки. Отряды разрядников – зарабатывать себе соответствующие разряды. Они возвращались через несколько дней с обожженными до черноты лицами, с заострившимися чертами лица, усталые. Они побывали там, где нам еще только снится и мечтается побывать.
Лучше всех из лагеря, а также от нашего бивуака видна вершина Теке-Тор. Ее сверкающая шапка то горела под солнцем, то светилась под лунным светом. Но даже и в темноте, когда не было никакой луны, эта шапка умела найти и вобрать в себя какой-то небесный свет и все-таки различалась, мерцала среди звездного неба. Временами ее закрывали облака, тучи, дожди. Но чаще она вырисовывалась четко, до мелочей, и мнилось – окажись человек на снежной белизне Теке-Тора, мы его тотчас различили бы. Но так только казалось. На самом деле вершина была так высоко и далеко, что мы принимали иногда за людей черные пятнышки, которые при ближайшем рассмотрении оказывались большими скальными выходами и камнями. Ближайшее рассмотрение позволяла нам делать подзорная труба, привезенная Альгертом Михайловичем. Обманывался даже Александр Александрович. Однажды мы долго гадали с ним, глядя на черные точечки, – камни это или живые существа, и решили, что живые существа. Но подзорная труба, принесенная мною из палатки Альгерта Михайловича, в одну секунду опровергла нас. Оказалось, что это скалы, притом крупные.
Точно стало известно, что завтра между десятью и одиннадцатью с Теке-Тора будут спускаться альпинисты. Восхождение они сделают по другому, невидимому для нас маршруту, а спускаться им придется в нашу сторону по белоснежному склону. У нас были скальные занятия, но то и дело мы поглядывали на отдаленную вершину, великолепно освещенную солнцем. Подзорная труба была с нами. Кто-то закричал наконец:
– Есть! Есть! Я вижу!
Однако простым глазом и на этот раз мы ничего не увидели. Труба разъяснила. Ее надо было положить одним концом на неподвижное плечо камня, иначе от дрожи рук, от неизбежных покачиваний и колебаний длинной трубы изображение все время ускользало из ее круглого поля зрения. Около камня столпились все мы, образовав очередь.
– Спускаются! – восклицал смотрящий. – Двое страхуют, один идет.
– Значит, там очень круто или паршивый снег, – комментировал Александр Александрович эти восклицания.
Очередь дошла до меня. Вершинный снег заколебался перед моими глазами приближенно. Я почувствовал его рыхлость, влажность и подсолнечный холодок. Склон горы, на который смотришь прямо в упор, всегда кажется еще круче, чем на самом деле, и даже отвесным.
На девственной крутизне Теке-Тора (привык к тому, что она совершенно незапятнанна) я увидел теперь вертикальную борозду, начинающуюся на самой вершине и сбегающую по снежным склонам. На этой борозде пониже вершины стояли двое альпинистов и, очевидно, воткнув в снег ледорубы, страховали третьего, находящегося значительно ниже их.
Отдаленность и масштаб наблюдаемого были таковы, что движение альпинистов вниз было только предполагаемым, а не очевидным, подобно тому как не улавливается на циферблате движение минутной стрелки. Но все же, пока все ребята пересмотрели в трубу и пока я снова подошел к ней и припал глазом, успел спуститься еще один альпинист. Потом он и все трое собрались в одном месте, и тогда один из них начал спускаться еще ниже. С таким же успехом и с такой же недосягаемостью мы смотрели бы на космонавтов, передвигающихся по Луне: ни крикнуть им, ни махнуть рукой, ни подать знака. Они находились в другом, отдаленном мире, причем отдаленном не просто километрами воздуха и не просто двумя сутками восхождения, но иным качеством, иным почти измерением. Чтобы попасть на их место, я, например, должен в этом году попасть на вершину и стать значкистом, потом, на будущий год, сделать более сложное восхождение и стать разрядником, и только потом уж… Но и без всяких внешних и нормальных препон я, плоскостной низменный человек, никакими судьбами оказаться там, в белоснежном поднебесье, не мог. Я воображал, какой там снег, какой воздух, какое небо, какой разворачивается перед ними кругозор. Одного я не мог вообразить – себя на их месте.
В перерыве во время скалолазания я сел отдохнуть на камень, где сидел перед этим Александр Александрович, и, увидев книгу, вроде учебничка по альпинизму, начал ее листать. Меня привлек раздел, называющийся «Опасности в горах». Они, опасности, оказывается, тоже подразделяются на группы. Одно дело – опасности, проистекающие из горного рельефа, как такового. Камнепады, обвалы, лавины, селевые потоки. Другое дело – опасности, проистекающие из горного климата. Туман, ветер, дождь и снег, влекущие за собой совсем другие последствия, нежели на равнине. Третье дело – опасности, зависящие от самих альпинистов. Тут шли в учебнике пункты этих опасностей, а на полях карандашом рукой Александра Александровича написаны против каждого пункта фамилии, имена. Так, около первого пункта – «Недостаточная подготовленность альпиниста и его поведение» – значилось несколько имен: Женя Соколовский, Афанасий Шубин. Володя Ворожищев, Альберт Арзанов, Миша Андреев, Художин… Пока я разбирал имена, написанные мелко и неразборчиво, подошел хозяин учебника, сел рядом со мной, и я попросил пояснить мне его пометки.
– Ну, Женя Соколовский. Вел отряд новичков. Приболел. Не посоветовался с врачом, не проверился, понадеялся на себя. При подходе к вершине умер от сердечной недостаточности.
Афанасий Шубин. Я ужe рассказывал. У него был низкий потолок. Почувствовал себя плохо. Надо было сразу спуститься, а ему показалось неудобным оставить отряд. Художин умер от сердечной недостаточности на склоне Победы, Альберт Арзанов на Алае, Миша Андреев на вершине Талган.
– А вот второй пункт: «Ослабление внимания на спусках и на легких участках». Тобой помечены: Игорь Рощин, Юра Ветров, Лена Мухамедова, Сахаров, Павел Меняйлов, Катя Бенюта, Ия Попова.
– Большинство несчастных случаев происходит во время спуска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Должен сказать также, что питание в лагере стоит дешево. В бухгалтерии я заплатил (из расчета в день) один рубль за комнату и меньше двух рублей за обед и ужин.
Тут случайно еще раз проявилась популярность Александра Александровича в альпинистской среде. Бухгалтер, молодая женщина, выписывая мне квитанцию и начертав на ней фамилию, задумчиво подняла на меня глаза и спросила:
– Солоухин? Солоухин… Что-то знакомое. Это не тот, который написал предисловие к книге Кузнецова?
Иногда гонг раздавался, а столовая оставалась пустой, если не считать лагерного персонала, питающегося тут же. Отряды ушли в горы: на ледник, под Корону, отрабатывать лед и снег, на восхождение. Отряд значкистов – зарабатывать себе значки. Отряды разрядников – зарабатывать себе соответствующие разряды. Они возвращались через несколько дней с обожженными до черноты лицами, с заострившимися чертами лица, усталые. Они побывали там, где нам еще только снится и мечтается побывать.
Лучше всех из лагеря, а также от нашего бивуака видна вершина Теке-Тор. Ее сверкающая шапка то горела под солнцем, то светилась под лунным светом. Но даже и в темноте, когда не было никакой луны, эта шапка умела найти и вобрать в себя какой-то небесный свет и все-таки различалась, мерцала среди звездного неба. Временами ее закрывали облака, тучи, дожди. Но чаще она вырисовывалась четко, до мелочей, и мнилось – окажись человек на снежной белизне Теке-Тора, мы его тотчас различили бы. Но так только казалось. На самом деле вершина была так высоко и далеко, что мы принимали иногда за людей черные пятнышки, которые при ближайшем рассмотрении оказывались большими скальными выходами и камнями. Ближайшее рассмотрение позволяла нам делать подзорная труба, привезенная Альгертом Михайловичем. Обманывался даже Александр Александрович. Однажды мы долго гадали с ним, глядя на черные точечки, – камни это или живые существа, и решили, что живые существа. Но подзорная труба, принесенная мною из палатки Альгерта Михайловича, в одну секунду опровергла нас. Оказалось, что это скалы, притом крупные.
Точно стало известно, что завтра между десятью и одиннадцатью с Теке-Тора будут спускаться альпинисты. Восхождение они сделают по другому, невидимому для нас маршруту, а спускаться им придется в нашу сторону по белоснежному склону. У нас были скальные занятия, но то и дело мы поглядывали на отдаленную вершину, великолепно освещенную солнцем. Подзорная труба была с нами. Кто-то закричал наконец:
– Есть! Есть! Я вижу!
Однако простым глазом и на этот раз мы ничего не увидели. Труба разъяснила. Ее надо было положить одним концом на неподвижное плечо камня, иначе от дрожи рук, от неизбежных покачиваний и колебаний длинной трубы изображение все время ускользало из ее круглого поля зрения. Около камня столпились все мы, образовав очередь.
– Спускаются! – восклицал смотрящий. – Двое страхуют, один идет.
– Значит, там очень круто или паршивый снег, – комментировал Александр Александрович эти восклицания.
Очередь дошла до меня. Вершинный снег заколебался перед моими глазами приближенно. Я почувствовал его рыхлость, влажность и подсолнечный холодок. Склон горы, на который смотришь прямо в упор, всегда кажется еще круче, чем на самом деле, и даже отвесным.
На девственной крутизне Теке-Тора (привык к тому, что она совершенно незапятнанна) я увидел теперь вертикальную борозду, начинающуюся на самой вершине и сбегающую по снежным склонам. На этой борозде пониже вершины стояли двое альпинистов и, очевидно, воткнув в снег ледорубы, страховали третьего, находящегося значительно ниже их.
Отдаленность и масштаб наблюдаемого были таковы, что движение альпинистов вниз было только предполагаемым, а не очевидным, подобно тому как не улавливается на циферблате движение минутной стрелки. Но все же, пока все ребята пересмотрели в трубу и пока я снова подошел к ней и припал глазом, успел спуститься еще один альпинист. Потом он и все трое собрались в одном месте, и тогда один из них начал спускаться еще ниже. С таким же успехом и с такой же недосягаемостью мы смотрели бы на космонавтов, передвигающихся по Луне: ни крикнуть им, ни махнуть рукой, ни подать знака. Они находились в другом, отдаленном мире, причем отдаленном не просто километрами воздуха и не просто двумя сутками восхождения, но иным качеством, иным почти измерением. Чтобы попасть на их место, я, например, должен в этом году попасть на вершину и стать значкистом, потом, на будущий год, сделать более сложное восхождение и стать разрядником, и только потом уж… Но и без всяких внешних и нормальных препон я, плоскостной низменный человек, никакими судьбами оказаться там, в белоснежном поднебесье, не мог. Я воображал, какой там снег, какой воздух, какое небо, какой разворачивается перед ними кругозор. Одного я не мог вообразить – себя на их месте.
В перерыве во время скалолазания я сел отдохнуть на камень, где сидел перед этим Александр Александрович, и, увидев книгу, вроде учебничка по альпинизму, начал ее листать. Меня привлек раздел, называющийся «Опасности в горах». Они, опасности, оказывается, тоже подразделяются на группы. Одно дело – опасности, проистекающие из горного рельефа, как такового. Камнепады, обвалы, лавины, селевые потоки. Другое дело – опасности, проистекающие из горного климата. Туман, ветер, дождь и снег, влекущие за собой совсем другие последствия, нежели на равнине. Третье дело – опасности, зависящие от самих альпинистов. Тут шли в учебнике пункты этих опасностей, а на полях карандашом рукой Александра Александровича написаны против каждого пункта фамилии, имена. Так, около первого пункта – «Недостаточная подготовленность альпиниста и его поведение» – значилось несколько имен: Женя Соколовский, Афанасий Шубин. Володя Ворожищев, Альберт Арзанов, Миша Андреев, Художин… Пока я разбирал имена, написанные мелко и неразборчиво, подошел хозяин учебника, сел рядом со мной, и я попросил пояснить мне его пометки.
– Ну, Женя Соколовский. Вел отряд новичков. Приболел. Не посоветовался с врачом, не проверился, понадеялся на себя. При подходе к вершине умер от сердечной недостаточности.
Афанасий Шубин. Я ужe рассказывал. У него был низкий потолок. Почувствовал себя плохо. Надо было сразу спуститься, а ему показалось неудобным оставить отряд. Художин умер от сердечной недостаточности на склоне Победы, Альберт Арзанов на Алае, Миша Андреев на вершине Талган.
– А вот второй пункт: «Ослабление внимания на спусках и на легких участках». Тобой помечены: Игорь Рощин, Юра Ветров, Лена Мухамедова, Сахаров, Павел Меняйлов, Катя Бенюта, Ия Попова.
– Большинство несчастных случаев происходит во время спуска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42