Но война продолжалась: на краю Испании – вдоль реки Бетис – стояло войско Гасдрубала, сына Гисгона, и туда же бежал Магон. Не мешкая, Сципион выступил к югу, но пунийцы с величайшей поспешностью отошли к самому берегу Океана, к городу Гадесу. Гасдрубал засел в Гадесе, а своих людей разбил на отряды и расставил по разным городам, чтобы воины защищали стены, а стены – воинов. Захватить эти города один за другим было делом если и не очень трудным, то уж, во всяком случае, очень долгим, и Сципион, признав, что вражеский полководец нашел единственно верное решение, повернул назад. Но и оставлять эту часть страны в безраздельном владении карфагенян он не хотел и потому приказал брату, Луцию Сципиону, осадить самый богатый из тамошних городов – Оронгий.
Не начиная осадных работ, Луций Сципион послал к воротам парламентеров, которые безуспешно уговаривали горожан сдаться. Затем начались работы, и город был обнесен рвом и двойным валом. Когда же работы закончились, Луций Сципион разделил свое войско на три части, чтобы, сменяя одна другую, они вели приступ непрерывно. Особенно тяжело пришлось первым. Под градом камней и дротиков они насилу смогли приблизиться к стенам и приставить штурмовые лестницы. Но стоило им начать взбираться по ступеням, как сверху опустились вилы на очень длинных рукоятях и железные крюки на веревках, и вилы сталкивали смельчаков наземь, а крюки зацепляли за одежду, и человек повисал в воздухе или, втянутый на стену, попадал в руки осажденных.
Тут Луций Сципион велит первой трети отступить и вводит в бой всех остальных сразу. Увидев перед собою свежего противника, горожане, уже измученные битвой, в страхе бросают свои посты на стене, а пунийский гарнизон, боясь измены испанцев, собирается весь на главной площади.
Больше всего горожан страшило, что римляне, ворвавшись в Оронгий, будут резать всех подряд, не различая испанцев от пунийцев. И вот они стекаются густой толпою к воротам и внезапно распахивают их и выбегают наружу, держа перед собой щиты – чтобы защитить грудь от копий и дротиков – и размахивая правой рукой – в знак и в доказательство того, что они бросили свои мечи. Но римляне либо не заметили этого издали, либо заподозрили какую-то хитрость. Они ударили на безоружных перебежчиков, точно на врагов в боевом строю, всех до единого положили и теми же воротами проникли в город. Были выломаны и прочие ворота, на улицах появились первые конники; они мчались во весь опор к главной площади, – такой приказ они получили от Сципиона, – а следом летела легкая пехота.
Римляне не грабили дома и не убивали никого, кроме тех, кто защищался с оружием в руках. Никакого вреда или ущерба ни горожанам, ни их имуществу причинено не было – лишь триста главных пособников карфагенян разделили судьбу пунийского гарнизона: их взяли под стражу, чтобы позже продать в рабство. При взятии Оронгия врагов погибло почти две тысячи, римлян – не более девяноста.
Публий Сципион не находил слов, чтобы подобающим образом выразить свою радость и похвалить брата. Он сказал только, что захват Оронгия – успех и подвиг не меньший, чем взятие Нового Карфагена.
Надвигалась зима, и ни осаждать Гасдрубала в Гадесе, ни охотиться за его отрядами, рассеянными по всему югу Испании, времени не было. Сципион развел легионы по Зимним квартирам, брата Луция отправил в Рим с Ганноном и другими пленниками, а сам удалился в Тарракон.
Триумф Ливия и Клавдия.
В конце года в столицу явился Квинт Фабий Максим Младший, легат консула Ливия. Консул извещал сенаторов, что для обороны Северной Италии достаточно того войска, которым командует бывший претор Луций Порций, а он, Ливий, со своими легионами может возвратиться в Рим. Сенат постановил, чтобы вернулся не только Ливии, но и его товарищ по должности Гай Клавдий Нерон; правда, Нерону велено было войско оставить на месте, ибо Ганнибал – в отличие от брата – был жив и все еще опасен.
Консулы через гонцов и нарочных уговорились, что приблизятся к Риму хотя и с разных сторон, но одновременно, сохраняя то же единодушие, какое обнаружили в борьбе с врагом, и, если кто прибудет первым, тот должен ждать товарища. Но случилось так, что оба прибыли в Пренесту в один и тот же день. Оттуда они отправили распоряжение сенату собраться в храме Беллоны. Весь Рим высыпал им навстречу, все приветствовали консулов, все рвались вперед – коснуться руки победителей, поздравить их, принести благодарность за спасение государства. В курии Ливии и Клавдий, по заведенному издавна обычаю, доложили о счастливом исходе битвы и потребовали, чтобы бессмертным богам были возданы божественные почести, а им, консулам, разрешено триумфальное шествие. Сенаторы отвечали согласием. Благодарственное молебствие богам назначается от имени обоих консулов, триумф назначен тоже обоим. Меж собой консулы решают, что триумф будет общим, а так как победа одержана в провинции Марка Ливия и поскольку у стен Рима находятся лишь его войска, Ливий въедет в город на колеснице, запряженной четверкою белых коней, а Гай Клавдий верхом.
Общий триумф умножил славу обоих, но особенно возвысил и возвеличил Гая Клавдия Нерона.
– Смотрите, смотрите, – говорили все, указывая на Нерона, – это он за шесть дней прошел всю Италию и обманул самого Ганнибала! Он один защищал Рим в двух местах сразу: в Апулии – мудростью военачальника, в Умбрии – храбростью воина. Одного имени Нерона оказалось довольно, чтобы сковать Ганнибала, и лишь участием Нерона в сражении уничтожен Гасдрубал. Пусть же красуется другой консул на пышной и высокой колеснице, истинный триумфатор, истинный победитель – вот он, едет верхом! Да что толковать, пусть даже бы он шагал пешком – Рим всегда будет помнить Гая Нерона, и не только ради его подвига, но и ради презрения к славе!
Такие речи сопровождали Гая Нерона вплоть до самого Капитолия, где консулы принесли богатую и пышную жертву Юпитеру Всеблагому и Всемогущему.
В казну Ливии и Клавдий внесли три миллиона сестерциев и восемьдесят тысяч ассов, воинам роздали по пятьдесят шесть ассов (по стольку же, разумеется, должен был получить и каждый солдат Гая Клавдия).
Во время-шествия римские всадники на все лады расхваливали легатов Луция Ветурия и Квинта Цецилия и советовали народу избрать их консулами на следующий год. Назавтра после триумфа Клавдий и Ливии, выступая в Собрании, подтвердили, что храбрая и верная служба обоих легатов принесла великую пользу и командующим, и войску. И консулами на следующий год были избраны Луций Ветурий Филон и Квинт Цецилий Метелл.
Тринадцатый год войны – от основания Рима 548 (206 до н. э.)
Провинция новым консулам была назначена одна – Бруттий, потому что и враг в Италии теперь оставался один – Ганнибал. Но прежде чем отпустить консулов к войску, сенат просил их вернуть простой народ к обычным его занятиям на полях, в садах, на пастбищах. Война, говорили сенаторы, ушла далеко от Рима, жить в деревне можно теперь спокойно, и негоже римскому народу и сенату проявлять больше заботы о плодородии сицилийских пашен, нежели о пашнях самой Италии.
Задача была не из простых. Намного меньше стало и свободных крестьян, и рабов – и тех, и других уносила и губила война, – скот был расхищен, дома разрушены и сожжены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Не начиная осадных работ, Луций Сципион послал к воротам парламентеров, которые безуспешно уговаривали горожан сдаться. Затем начались работы, и город был обнесен рвом и двойным валом. Когда же работы закончились, Луций Сципион разделил свое войско на три части, чтобы, сменяя одна другую, они вели приступ непрерывно. Особенно тяжело пришлось первым. Под градом камней и дротиков они насилу смогли приблизиться к стенам и приставить штурмовые лестницы. Но стоило им начать взбираться по ступеням, как сверху опустились вилы на очень длинных рукоятях и железные крюки на веревках, и вилы сталкивали смельчаков наземь, а крюки зацепляли за одежду, и человек повисал в воздухе или, втянутый на стену, попадал в руки осажденных.
Тут Луций Сципион велит первой трети отступить и вводит в бой всех остальных сразу. Увидев перед собою свежего противника, горожане, уже измученные битвой, в страхе бросают свои посты на стене, а пунийский гарнизон, боясь измены испанцев, собирается весь на главной площади.
Больше всего горожан страшило, что римляне, ворвавшись в Оронгий, будут резать всех подряд, не различая испанцев от пунийцев. И вот они стекаются густой толпою к воротам и внезапно распахивают их и выбегают наружу, держа перед собой щиты – чтобы защитить грудь от копий и дротиков – и размахивая правой рукой – в знак и в доказательство того, что они бросили свои мечи. Но римляне либо не заметили этого издали, либо заподозрили какую-то хитрость. Они ударили на безоружных перебежчиков, точно на врагов в боевом строю, всех до единого положили и теми же воротами проникли в город. Были выломаны и прочие ворота, на улицах появились первые конники; они мчались во весь опор к главной площади, – такой приказ они получили от Сципиона, – а следом летела легкая пехота.
Римляне не грабили дома и не убивали никого, кроме тех, кто защищался с оружием в руках. Никакого вреда или ущерба ни горожанам, ни их имуществу причинено не было – лишь триста главных пособников карфагенян разделили судьбу пунийского гарнизона: их взяли под стражу, чтобы позже продать в рабство. При взятии Оронгия врагов погибло почти две тысячи, римлян – не более девяноста.
Публий Сципион не находил слов, чтобы подобающим образом выразить свою радость и похвалить брата. Он сказал только, что захват Оронгия – успех и подвиг не меньший, чем взятие Нового Карфагена.
Надвигалась зима, и ни осаждать Гасдрубала в Гадесе, ни охотиться за его отрядами, рассеянными по всему югу Испании, времени не было. Сципион развел легионы по Зимним квартирам, брата Луция отправил в Рим с Ганноном и другими пленниками, а сам удалился в Тарракон.
Триумф Ливия и Клавдия.
В конце года в столицу явился Квинт Фабий Максим Младший, легат консула Ливия. Консул извещал сенаторов, что для обороны Северной Италии достаточно того войска, которым командует бывший претор Луций Порций, а он, Ливий, со своими легионами может возвратиться в Рим. Сенат постановил, чтобы вернулся не только Ливии, но и его товарищ по должности Гай Клавдий Нерон; правда, Нерону велено было войско оставить на месте, ибо Ганнибал – в отличие от брата – был жив и все еще опасен.
Консулы через гонцов и нарочных уговорились, что приблизятся к Риму хотя и с разных сторон, но одновременно, сохраняя то же единодушие, какое обнаружили в борьбе с врагом, и, если кто прибудет первым, тот должен ждать товарища. Но случилось так, что оба прибыли в Пренесту в один и тот же день. Оттуда они отправили распоряжение сенату собраться в храме Беллоны. Весь Рим высыпал им навстречу, все приветствовали консулов, все рвались вперед – коснуться руки победителей, поздравить их, принести благодарность за спасение государства. В курии Ливии и Клавдий, по заведенному издавна обычаю, доложили о счастливом исходе битвы и потребовали, чтобы бессмертным богам были возданы божественные почести, а им, консулам, разрешено триумфальное шествие. Сенаторы отвечали согласием. Благодарственное молебствие богам назначается от имени обоих консулов, триумф назначен тоже обоим. Меж собой консулы решают, что триумф будет общим, а так как победа одержана в провинции Марка Ливия и поскольку у стен Рима находятся лишь его войска, Ливий въедет в город на колеснице, запряженной четверкою белых коней, а Гай Клавдий верхом.
Общий триумф умножил славу обоих, но особенно возвысил и возвеличил Гая Клавдия Нерона.
– Смотрите, смотрите, – говорили все, указывая на Нерона, – это он за шесть дней прошел всю Италию и обманул самого Ганнибала! Он один защищал Рим в двух местах сразу: в Апулии – мудростью военачальника, в Умбрии – храбростью воина. Одного имени Нерона оказалось довольно, чтобы сковать Ганнибала, и лишь участием Нерона в сражении уничтожен Гасдрубал. Пусть же красуется другой консул на пышной и высокой колеснице, истинный триумфатор, истинный победитель – вот он, едет верхом! Да что толковать, пусть даже бы он шагал пешком – Рим всегда будет помнить Гая Нерона, и не только ради его подвига, но и ради презрения к славе!
Такие речи сопровождали Гая Нерона вплоть до самого Капитолия, где консулы принесли богатую и пышную жертву Юпитеру Всеблагому и Всемогущему.
В казну Ливии и Клавдий внесли три миллиона сестерциев и восемьдесят тысяч ассов, воинам роздали по пятьдесят шесть ассов (по стольку же, разумеется, должен был получить и каждый солдат Гая Клавдия).
Во время-шествия римские всадники на все лады расхваливали легатов Луция Ветурия и Квинта Цецилия и советовали народу избрать их консулами на следующий год. Назавтра после триумфа Клавдий и Ливии, выступая в Собрании, подтвердили, что храбрая и верная служба обоих легатов принесла великую пользу и командующим, и войску. И консулами на следующий год были избраны Луций Ветурий Филон и Квинт Цецилий Метелл.
Тринадцатый год войны – от основания Рима 548 (206 до н. э.)
Провинция новым консулам была назначена одна – Бруттий, потому что и враг в Италии теперь оставался один – Ганнибал. Но прежде чем отпустить консулов к войску, сенат просил их вернуть простой народ к обычным его занятиям на полях, в садах, на пастбищах. Война, говорили сенаторы, ушла далеко от Рима, жить в деревне можно теперь спокойно, и негоже римскому народу и сенату проявлять больше заботы о плодородии сицилийских пашен, нежели о пашнях самой Италии.
Задача была не из простых. Намного меньше стало и свободных крестьян, и рабов – и тех, и других уносила и губила война, – скот был расхищен, дома разрушены и сожжены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84