Я планировал партию на нартах с собаками, поддерживаемую самолетом; она должна была подняться по району, оставшемуся белым пятном на карте Скотта – от шельфового льда до полярного плато, где нам встретится хребет Доминион. На картах Скотта и Шеклтона этот хребет не казался неприступной преградой на пути к полярному плато: на обеих он был изображен в виде узкой полосы кучевых облаков, сходившей на нет. Я предлагал завершить карту (по моим соображениям, на нее следовало нанести местность площадью еще 20 тысяч квадратных миль) у конца этого хребта, а затем направиться на юг, к полюсу. Такой бросок мне представлялся достойным ознаменованием пятидесятилетней годовщины достижения Южного полюса. К тому же имелась возможность возвратиться с попутным транспортом на станцию Мак-Мёрдо. Ответ мистера Маркама пришел черев две недели: «Мы ценим и считаем заслуживающими всякой похвалы вашу инициативу и ваш энтузиазм, направленный на расширение программы работ на следующее лето, проводимой в ознаменование годовщины открытий Скотта, однако…»– дальше в радиограмме мое предложение разбивалось в пух и прах и указывалось, что меня пока никто не назначал руководителем партии. Впрочем, Маркам любезно согласился в качестве заявки на будущее рассмотреть также и мой проект «наряду с другими поступившими проектами». Наступила середина зимы. Начались вечеринки, жилища украшались яркими флажками, полярники надевали бумажные шапки и чистые белые рубахи, но видно было, что мы необыкновенно быстро мчимся к весне. Контора топографической партии и санная мастерская ожили вместе с природой. Запах дерева и льняного масла, канатов и парусины, собак и тавота, ворвани и табака, ярко окрашенные ящики, недоделанные нарты, полевые рационы, туго упакованные в полиэтиленовые мешки, тихое урчание генераторов в соседней хижине и мурлыканье вентиляторов, магнитофонные записи классических симфоний, жужжание разговора и стук швейной машины – все это создавало атмосферу деловитости и творческого возбуждения. База Скотта была очагом, над которым витал дух старомодных экспедиций, где благодаря нагромождениям нарт, всем этим запахам и звукам базовая партия чувствовала себя вовлеченной в струю, которая несла участников экспедиции, вырвавшихся на свободу и торопившихся навстречу весне.
Безжизненное небо вспыхнуло розоватым светом. Медленно плыла полная розовая луна, совершая прощальный обход мира безмолвия. Температура воздуха упала до –58° С. Было тихо, очень тихо. Каждый вдох вонзался в легкие холодной жесткой полоской стали. При слишком быстром шаге воздух потрескивал, как наэлектризованный. Нарты были готовы, продовольственные ящики упакованы, подробные списки необходимого снаряжения составлены. В полдень, когда мы обычно кормили привязанных внизу собак, на нас падала тень горы Эребус. Северный горизонт был ослепительно-желтым; морской лед в заливе Мак-Мёрдо казался зеленовато-серой скатертью, расстеленной для того, чтобы гостеприимно принять первые косые лучи возвратившегося солнца.
С каждым днем солнце в полдень поднималось все выше. Оно окрашивало в розовый цвет остров Уайт-Айленд к югу от нас, между тем как шельфовый лед на переднем плане все еще находился в тени. Температура воздуха повышалась.
Первый проблеск солнца на базе Скотта мы увидели 3 сентября – через пять месяцев после того, как оно скрылось за горой Эребус, но еще целую неделю нас приковывали к базе первые бури, возвещавшие о наступлении лета. Только 11 сентября мы смогли предпринять тренировочную вылазку к северу с собачьими упряжками, чтобы посетить старые хижины Шеклтона и Скотта. Стояло раннее утро, солнце не освещало еще полуостров Хат-Пойнт, но его сверкающие лучи золотой завесой отделяли мыс Армитидж и высвечивали край холма Обзервешен-Хил, на котором стоит крест в память о Скотте и его четырех отважных спутниках. В тени было холодно, и все казалось неподвижно замершим, но, когда мы достигли мыса Армитидж, нас залил солнечный свет и все вокруг вспыхнуло оранжевым пламенем. Часов шесть спустя мы промчались на собаках над трещиной и разбили лагерь на узком снежном выступе ярдах в 60 от хижины, в которой капитан Скотт провел зиму 1911 года. Той зимой Скотт и его спутники написали два тома «Южно-полярного Таймса», причем второй был закончен 8 сентября. И вот через пятьдесят лет мы вторглись в заброшенную хижину. Наши глаза не могли привыкнуть к темноте в помещении, так как сквозь два окна в дальнем конце его пробивался лишь тусклый свет. Мы натолкнулись на стол; треск половиц и скачущие тени оживили комнату. Было холодно и мрачно, но мы держались тесной кучкой и вошли в кают-компанию, некогда отделенную от столовой грудой продовольственных ящиков, в которой был оставлен промежуток для прохода. У длинного, ничем не покрытого стола в кают-компании выстроились в ряд стулья; позади них были расположены крошечные перегороженные спальни – ветхие сооружения, загрязненные ворванью и копотью, заваленные остатками поношенной одежды, грязной и заплесневелой. В правом дальнем углу находилась научная лаборатория. В дальнем левом углу мы обнаружили небольшую комнату – спальню Скотта; мы сели на койку Уилсона и, глядя на чертежный столик, представили себе, как капитан Скотт писал свой дневник пятьдесят лет назад. Ту ночь в хижине они работали без устали, занимаясь окончательными приготовлениями к весенним путешествиям: «Сущий демон беспокойства, казалось, побуждал нас не щадить усилий, и мы сейчас напрягались изо всех своих сил…» (из «Дневников» капитана Скотта). Пламя свечи колебалось, и ее свет пронизывал темноту. Я защитил рукой пламя и медленно пошел вперед. Тени ползли по комнате; бледный свет падал на вспученные, как бы дышащие, затхлые от времени спальные мешки. Они валялись на койках. Я взял в руки пачку журналов, и в воздухе повеяло от них своеобразным запахом, а в хижине повсюду за пределами круга бледного света нашей свечи послышались как бы стоны, словно какой-то жалобный укор. Два стула были отодвинуты в сторону; они стояли под углом к остальным; я обошел их и слегка задел две меховые рукавицы, которые, еле держась, свисали с края койки, и наступил ногой на что-то, лежавшее на полу. Когда я направился к двери, тени закружились в хороводе; они, казалось, проносились совсем близко, так что я мог чуть ли не коснуться их рукой, ползли вплотную за мной, упираясь мне в самую спину.
Хижина Шеклтона была не менее жуткой. Призраки смельчаков, обитавших там, возвращали нас на полвека назад. И все это как-то заставило нас пережить далекое прошлое. В тот день меня и охватил лихорадочный порыв идти к полюсу, преодолевая все препятствия. Вечером 20 октября 1961 года меня вызвали по радио. Мне надо было через несколько часов вернуться на базу Скотта и сесть в самолет, вылетавший в разведывательный полет в 1600 миль над тем районом, где нам предстояло работать в наступающем летнем сезоне.
Мы летели на большой высоте. Настроение у нас было радужное. Бортмеханик и пилот внимательно следили за приборами и заполняли навигационные документы. Патрубкообразные вентиляционные отверстия самолета выдыхали теплый воздух. Прошло несколько часов, появились и исчезли горные цепи, наконец горизонт как бы пропал, и самолет изменил курс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59