ж-ж-ж-жу, зазвенели мои жилушки в резонанс со случайностью, не замеченной, конечно, в тот именно миг, но приведшей меня ни с того, ни с сего к собачьей конуре. Вернее, это была не конура, а собачий домик, чем-то напоминавший мавзолей. Пирамидка такая деревянная. Только стесаны грани, наляпаны резные планочки, чтобы не сквозило слишком явное сходство с известным шедевром архитектуры. Пародийность конуры была очевидна. Наверное, бежавший троцкист одинаково относился к своим двум врагам, умершему и живому. Цепь с ошейником наборным и чеканкой «Альфа». Ошейник не перетерт, не сброшен псом, а снят него кем-то. Присел я. Смотрю на громадные, просто громадные, обглоданные Алфой, целые, неразрубленные даже бараньи тазы, свиные ноги с копытами и думаю: что же это за печь такая охуенная, если в нее целый хряк влазит? .. На даче такой нету. Углей и вертела на участке не видать. А главное, обожжены копыта и края костей дочерна, до хрупкости, до полного праха! Ну-ка, думаю, Вася, проверь версию! Все ж-таки ты не голову, а жопу обморозил на проклятой колодине.
Хотел сначала взять с собой человека три из особого отдела, к которому был прикомандирован по звонку Сталина. Потом передумал.
Взял пару «несчастий» на всякий случай и машину. Валяй, говорю шоферу, в крематорий! Есть – в крематорий!
Вечер. Дождь. Тоска. А если я ошибся? Тоска и дождь. Подъезжаем.
Стучу в железные ворота. Никого. Перемахнул через них с верха подъехавшей «Эмки». Захожу в сторожку. Сторож, как это ни странно, мертв. Не остыл еще. Возможно даже, умер от моего стука. На столе – бутылка. На полу – выпавший из рук стакан в луже водки. Не успел сторож опохмелиться. Удар. Удачная смерть…
Вы считаете, что лучше подохнуть, опохмелившись?.. Я так не считаю… У нас разное отношение к предсмертному состоянию… Я думаю, что лучше вообще не пить…
Мертв – так мертв. Приказываю шоферу, открые ворота, подъехать, желательно потише, к самому крематорию. Дождь. Отвратительное серое здание закрыто. Ищу черный ход. Нахожу. Лестница ведет в подеал.
Оттуда доносятся голоса лиц мужского и женского пола, как пишут в протоколах допросов. Смех, кажущийся похабным и на расстоянии… Я был в штатском, хотя Сталин с ходу сделал меня лейтенантом. Форму я люто ненавижу по сей день.. . Человек десять там, думаю. С двумя маузерами и парой кулачин справлюсь. Вынимаю из кобуры «несчастье»… Постоял под дверью. Пир там у них горой. Тосты, блядские шуточки, треканье насчет мировой революции. Суки, думаю, позорные! Мало вам блядей и вина! Вам еще мирового бардака не хватает! Достаю из кобуры второе «несчастье». Встаю на корточки.
Смотрю в замочную скважину… Ба! Вот тебе и классовая борьба!
Стоит посередине странного, не имеющего правильных очертаний помещения стол… Я подчеркиваю, что это было именно помещение, то есть низкий закопченный потолок, одна стена выгнутая, полукруглая.
Другая – мерзко вогнутая – образовала с полом тупой угол. Под потолком виднелась какая-то черная ниша. Стена третья была, как я понял, собственно вратами самого крематория. Частью обгорелый, потрескавшийся от жара кафель, частью сталь раздвижных створок о глазками амперметры, вольтметры, градусники, кнопки-лампочки, дввнушительных рубильника «Симменс». В общем, изломанное безрассудно, случайно или вынужденно, пространство помещение было нежилым и отвратительным. Посередине, хотя опреде лить середину такого пространства очень нелегко, стоял про долговатый, типа теперешних журнальных, длинный низкий стол. На столе, на железных носилках с колесиками лежал жареная свинья… Не поросенок, а свинья… Не понимал гражданин Гуров, зачем вам понадобилось такое уточнение. Свинья лежала…
Ах, это по вашему личному распоряжению она была выдана с мясокомбината собутыльнику Кудре?.. И опять же только случайность помешала вам быть в том обществе с девушкой? Потрясающе!.. Вам не удалось отправить жену Электру в Большой театр, и вот – наша встреча снова отложена на десятки лет! ..
И это была не свинья на самом деле, не чушка, а молодой хряк… Я потрясен!.. Лежал на столе молодой жареный хряк, похожий на загорелого в Сочи ответственного работника, разомлевшего и додремавшего до солнечного удара Зелень. Огурчики-помидорчики, грибочки, бутылочки. В посленюю очередь я обратил внимание на гуляк. Они как бы попадали до этого в поле моего зрения. Их было, что то странно, всего четверо. Но шумели, болтали, взвизгивая хохотали и орали так, словно их было рыл восемь – десять. Сидели они на красных пуфиках совершенно голенькие. Только на башке одного прекрасно сложенного брюнета красовалась турецкая феска с кисточкой. Я тогда не ошибся. Это и был Кудря – троцкист, романтик мировой революции, садист, ворюга и палач. В нос мне из скважины замочной бил жареный душок и духота… Окон, кстати, в помещении не было… Толкнул тихонько дверь. Открыта. Вхожу. Меня не замеют. Подхожу ближе к столу в тот момент, когда Кудря старинным тесаком начал отрубать хряку голову.
– Жаль, что это не Сталин! – сказал он.
– Р-руки вверх! – гаркаю. Твари, привыкшие к безнаказаннсоти и собственному произволу, не успев сообразить, что к чему, тут же вскидывают, как говорят шакалы-урки, сушить лапки на веревочке. Тесак старинный так и остался в загривке хряка. Полный бокал застыл в поднятой руке второго голого гуся, и красное вино через край стекало ему по ладони и локтю в волосатую подмышку. У блядей трепетали от дрожи алые и розовые ноготки. Заострились груди, побледнели соски… Все, как сейчас, помню… Мне бы только не забыться: уж очень аффективно вживаюсь я в воспоминание…
Приказываю блядям срочно одеться. Отобрал у них паспорта. Велел сесть в «Эмку» и ждать моего возвращения. Живо, говорю, ударницы разврата !
Смылись бабенки.
– В чем дело, товарищ? – спрашивает, приходя в себя, Кудря.
– К стенке! – говорю. – Быстро! .. Встать!
Встают оба лицом к вогнутой стене. Прячу в кобуру одно «несчастье». Свободной рукой загребаю в ладонь, как на вас, рыло и скальп Кудре. Первый раз я тогда испробовал эту штуку, вышибающую из тела дух, жизнь и волю. Кудря обмяк, соплю заглотил. Беру в лапу рыло второго гуся… Поворачиваю его… и кровь ударяет мне в голову. Один из понятьевских молодцов!.. Он, гаденыш! Таким же, как сейчас, было его лицо, когда он не спеша целился в мужиков, таким же! Только годы стерли с этого лица зловещее сладострастие и угрюмую, жестокую деловитость, но я возвратил ему его истинное выражение и узнал его! Обрушиваю уже точно зная, как я вскоре поступлю, кулак на потное лысое темя. С копыт!.. Обрушиваю на нешелохнувшегося при падении собутыльника, Кудрю. С копыт! Прячу «несчастье» за пояс. Открываю створы печи крематория. Там внутри тьма и свининой жареной пахнет. Остыла уже печь. Скидываю с железных носилок поросенка, то есть свинью, простите, хряка и разную закусь, кладу на них Кудрю и понятьевского молодца и посылаю носилки по рельсинкам наклонным прямо в печь. Закрываю створы. Открываю глазок. Жду, когда падлы прочухаются. Стакан водяры заглотил: так волновался и такое нечеловеческое удовольствие от впервые совершаемой мести начало потрясать все мое существо. .. Смотри оттуда, Иван Абрамыч, смотри! И ты смотри, бедная моя мать, Мария Сергевна! Смотрите!. .
Закусывать не стал. Не из русской печи поросенок… Хорошо, я буду называть его хряком … Вы – зануда и педант, гражданин Гуров!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Хотел сначала взять с собой человека три из особого отдела, к которому был прикомандирован по звонку Сталина. Потом передумал.
Взял пару «несчастий» на всякий случай и машину. Валяй, говорю шоферу, в крематорий! Есть – в крематорий!
Вечер. Дождь. Тоска. А если я ошибся? Тоска и дождь. Подъезжаем.
Стучу в железные ворота. Никого. Перемахнул через них с верха подъехавшей «Эмки». Захожу в сторожку. Сторож, как это ни странно, мертв. Не остыл еще. Возможно даже, умер от моего стука. На столе – бутылка. На полу – выпавший из рук стакан в луже водки. Не успел сторож опохмелиться. Удар. Удачная смерть…
Вы считаете, что лучше подохнуть, опохмелившись?.. Я так не считаю… У нас разное отношение к предсмертному состоянию… Я думаю, что лучше вообще не пить…
Мертв – так мертв. Приказываю шоферу, открые ворота, подъехать, желательно потише, к самому крематорию. Дождь. Отвратительное серое здание закрыто. Ищу черный ход. Нахожу. Лестница ведет в подеал.
Оттуда доносятся голоса лиц мужского и женского пола, как пишут в протоколах допросов. Смех, кажущийся похабным и на расстоянии… Я был в штатском, хотя Сталин с ходу сделал меня лейтенантом. Форму я люто ненавижу по сей день.. . Человек десять там, думаю. С двумя маузерами и парой кулачин справлюсь. Вынимаю из кобуры «несчастье»… Постоял под дверью. Пир там у них горой. Тосты, блядские шуточки, треканье насчет мировой революции. Суки, думаю, позорные! Мало вам блядей и вина! Вам еще мирового бардака не хватает! Достаю из кобуры второе «несчастье». Встаю на корточки.
Смотрю в замочную скважину… Ба! Вот тебе и классовая борьба!
Стоит посередине странного, не имеющего правильных очертаний помещения стол… Я подчеркиваю, что это было именно помещение, то есть низкий закопченный потолок, одна стена выгнутая, полукруглая.
Другая – мерзко вогнутая – образовала с полом тупой угол. Под потолком виднелась какая-то черная ниша. Стена третья была, как я понял, собственно вратами самого крематория. Частью обгорелый, потрескавшийся от жара кафель, частью сталь раздвижных створок о глазками амперметры, вольтметры, градусники, кнопки-лампочки, дввнушительных рубильника «Симменс». В общем, изломанное безрассудно, случайно или вынужденно, пространство помещение было нежилым и отвратительным. Посередине, хотя опреде лить середину такого пространства очень нелегко, стоял про долговатый, типа теперешних журнальных, длинный низкий стол. На столе, на железных носилках с колесиками лежал жареная свинья… Не поросенок, а свинья… Не понимал гражданин Гуров, зачем вам понадобилось такое уточнение. Свинья лежала…
Ах, это по вашему личному распоряжению она была выдана с мясокомбината собутыльнику Кудре?.. И опять же только случайность помешала вам быть в том обществе с девушкой? Потрясающе!.. Вам не удалось отправить жену Электру в Большой театр, и вот – наша встреча снова отложена на десятки лет! ..
И это была не свинья на самом деле, не чушка, а молодой хряк… Я потрясен!.. Лежал на столе молодой жареный хряк, похожий на загорелого в Сочи ответственного работника, разомлевшего и додремавшего до солнечного удара Зелень. Огурчики-помидорчики, грибочки, бутылочки. В посленюю очередь я обратил внимание на гуляк. Они как бы попадали до этого в поле моего зрения. Их было, что то странно, всего четверо. Но шумели, болтали, взвизгивая хохотали и орали так, словно их было рыл восемь – десять. Сидели они на красных пуфиках совершенно голенькие. Только на башке одного прекрасно сложенного брюнета красовалась турецкая феска с кисточкой. Я тогда не ошибся. Это и был Кудря – троцкист, романтик мировой революции, садист, ворюга и палач. В нос мне из скважины замочной бил жареный душок и духота… Окон, кстати, в помещении не было… Толкнул тихонько дверь. Открыта. Вхожу. Меня не замеют. Подхожу ближе к столу в тот момент, когда Кудря старинным тесаком начал отрубать хряку голову.
– Жаль, что это не Сталин! – сказал он.
– Р-руки вверх! – гаркаю. Твари, привыкшие к безнаказаннсоти и собственному произволу, не успев сообразить, что к чему, тут же вскидывают, как говорят шакалы-урки, сушить лапки на веревочке. Тесак старинный так и остался в загривке хряка. Полный бокал застыл в поднятой руке второго голого гуся, и красное вино через край стекало ему по ладони и локтю в волосатую подмышку. У блядей трепетали от дрожи алые и розовые ноготки. Заострились груди, побледнели соски… Все, как сейчас, помню… Мне бы только не забыться: уж очень аффективно вживаюсь я в воспоминание…
Приказываю блядям срочно одеться. Отобрал у них паспорта. Велел сесть в «Эмку» и ждать моего возвращения. Живо, говорю, ударницы разврата !
Смылись бабенки.
– В чем дело, товарищ? – спрашивает, приходя в себя, Кудря.
– К стенке! – говорю. – Быстро! .. Встать!
Встают оба лицом к вогнутой стене. Прячу в кобуру одно «несчастье». Свободной рукой загребаю в ладонь, как на вас, рыло и скальп Кудре. Первый раз я тогда испробовал эту штуку, вышибающую из тела дух, жизнь и волю. Кудря обмяк, соплю заглотил. Беру в лапу рыло второго гуся… Поворачиваю его… и кровь ударяет мне в голову. Один из понятьевских молодцов!.. Он, гаденыш! Таким же, как сейчас, было его лицо, когда он не спеша целился в мужиков, таким же! Только годы стерли с этого лица зловещее сладострастие и угрюмую, жестокую деловитость, но я возвратил ему его истинное выражение и узнал его! Обрушиваю уже точно зная, как я вскоре поступлю, кулак на потное лысое темя. С копыт!.. Обрушиваю на нешелохнувшегося при падении собутыльника, Кудрю. С копыт! Прячу «несчастье» за пояс. Открываю створы печи крематория. Там внутри тьма и свининой жареной пахнет. Остыла уже печь. Скидываю с железных носилок поросенка, то есть свинью, простите, хряка и разную закусь, кладу на них Кудрю и понятьевского молодца и посылаю носилки по рельсинкам наклонным прямо в печь. Закрываю створы. Открываю глазок. Жду, когда падлы прочухаются. Стакан водяры заглотил: так волновался и такое нечеловеческое удовольствие от впервые совершаемой мести начало потрясать все мое существо. .. Смотри оттуда, Иван Абрамыч, смотри! И ты смотри, бедная моя мать, Мария Сергевна! Смотрите!. .
Закусывать не стал. Не из русской печи поросенок… Хорошо, я буду называть его хряком … Вы – зануда и педант, гражданин Гуров!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104