И внук, сделав дырку в стене регулярно подслушивал, что говорит дедушка в интимньн моменты бабушке. Интимный момент – это выражение внука часто встречающееся в доносе.
Так вот. Дедушка негромко, что подзадоривало и распаляло внука, объяснял бабушке в меру своих сил, знаний и чистоты души, смысл происходящего вокруг бесовского шабаша, воспринятого стариками почти как конец света. Мыслями его я пользуюсь иногда в беседах с вами… Дьявольщину дедушка называл дьявольщиной, Сталина говном ублюдком и ничтожеством, соратников его глистами, лобковыми вшами, аппендиксами, набитыми канцелярскими кнопками, убийцами, жульем и хамлом. Дедушка был консерватором и человеком верующим. Определять величие времени по числу принесенных на алтарь идеи невинных жертв он не умел. Мириться с очевидной мерзостью и распадом, прикинувшимся энтузиазмом, не мог.
Внуку было семнадцать лет. Он аккуратно записывал в тетрадку частые выступления дедушки и, неизменно их нумеруя, начинал так: «В интимный момент N 17 я услышал следующие высказывания дедушки относительно процессов над врагами народа..» «Во время двадцать девятого интимного момента бабушка согласилась с тем, что советско-германский пакт – это начало новой ужасной войны. Дедушка предложил начать запасать спички, соль, топленое масло, крупу, чай, сахар и спирт». «Интимный момент N 39. Разбор произведений советских писателей. Ругали Алексея Толстого графом, проституткой и жополизом. Разошлись во мнениях насчет талантливости. Бабушка согласилась, что поэзия и проза задохнулись от восхвалений товарища Сталина. Дедушка прочитал вслух про муху-цокотуху и „федорино горе“, но к чему это я не понял».
Штук двести таких интимных моментов насчитал я в общей тетрадочке. Года полтора следил внук за дедушкой и бабушкой, подслушивал, записывал, нумеровал. Тетрадочка эта умрет вместе со мной когда-нибудь. Я унесу ее в могилу. Человечеству есть чего стыдиться, но не могу я оскорбить человеческой природы и души, дав людям взглянуть на страницы в линеечку. Это было бы жестоко. То, что я прочитал вам – невинные по стилю и содержанию странички. Для характеристики остальных – слов нет. Чувство, которое охватывает душу при их чтении – невыразимо. Ведь природа его непонятна. Но оно хуже смерти, унижения, гадливости, боли, стыда, безысходности, оно хуже небытия.
Прочитав первый раз по указанию наркома тетрадочку, я глупо рассмеялся, не поверил глазам своим и прочитал еще раз. Повидал я уже немало черт знает чего к тому времени. Смерти, пытки, казни, кровь, слезы, чудовищные доносы на близких – осб видел. Но, читая второй раз, я чувствовал, что белею, что опускаются у меня руки, что подгибаются ноги, что не видят глаза, что независимо от моей воли подкатывает к сердцу такой страшный страх, какого не бывает в патологически омерзительных сновидениях, и изо рта, стеная, вылетает дух последней жизни… И если все-таки судьба моих родителей, моя судьба, миллионы ужасных судеб имели отношение к Жизни и Смерти, то тетрадочка та не имела ни к Жизни, ни к Смерти никакого отношения… Человек не мог ее написать! Она была, как казалось мне, безобразней всего, что я знал, читал, видел и пережил. И, дочитав тетрадочку до конца, дочитав только потому, что бессознательно надеялся дойти хоть до мельчайшего подобия человеческого на ее последней странице, в последней строке, в точке, вместо которой оказалось три восклицательных знака, я сполз со стула и полчаса провалялся на полу, не блюя, наверное, только от слабости.
Я не мог не дать ход делу дедушки и бабушки. Но сделал все, чтобы они не узнали о тетрадке внука. И они не узнали. Рискнув, я посоветовал им подписать пятьдесят восьмую, пункт десять, агитация и пропаганда, сочинил какой-то бред, приложил пару анекдотов про Буденного, старики благодарностью расписались, получили всего по пять лет и попали в тихое хозяйство под Омском. Во время войны их освободили…
Внука я вызвал к себе. Ничего особенного во внешности. Отправляю на экспертизу к психам. Абсолютно нормален… Беру его заявление.
– Как же, говорю, принять вас на работу в органы, если вы предаете дедушку и бабушку?
– Я не предаю, а выдаю. Предают друзей. Они же – недобитые враги. Я не мог остаться в стороне.
– В интимный момент номер один?
– Да! Именно в эти моменты люди предельно открываются друг другу. Я был бы неплохим специалистом добыванию материалов в интимные моменты жизни врага.
– Поясните, что такое интимный момент?
– Это – момент, когда два близких человека откровенно выдают друг другу мысли об отношении к нашему времени, к Сталину, к фашизму, к строительству новой жизни, – голосом отличника ответил внук.
– Кроме того, я не признаю кровного родства.
– А вы знаете, – говорю, – что в один из интимных моментов, не пронумерованных вами, дедушка и бабушка зачали вашего отца?
– Да. Конечно. Знаю.
– В органы вас не возьмем. Вы потенциальный предатель. Или вы любите нас больше дедушки и бабушки?
– Клянусь! Я мечтаю о работе в органах с четвертого класса!
– Не верю! Сейчас полно сволочей и врагов, мечтающих пробраться в наши ряды! Вы арестованы!
Я передал внука своему коллеге, и он признался-таки ему, что пытался пробраться в органы для работы в дальнейшем на фанкистскую разведку. Десять лет. В лагере он и подох, быстро опустившись до последнего предела.
Странно! Смотря на него и разговаривая, я почему-то не испытывал ни ужаса, ни омерзения. Меня не тошнило. А зря Я бы блеванул прямо в его обыкновенные, невыразительные глаза… Вот она, эта общая тетрадочка…
49
Мне сегодня больше черной и розовой нравится жемчужина белая. Вот – мягкость и чистота! Вы вручили ее Вигельскому, получив заключение о смерти Коллективы?.. Да или нет?.. Нет. Так вот. Супруга Вигельского, бойкая и хищная еще старушонка, всегда подозревала вас, как убийцу… Жемчужина, сказала она, исчезла из дома в день гибели Вигельского в проруби. Покойный с драгоценностью не расставался даже на рыбалке и в постели. Вот она – прелесть! Как она к вам попала обратно?.. Зачитать показания Вигельской? Ах, вы все-таки передали белую доктору? Это был не гонорар за мошенничество и пособничество в убийстве, а обмен. Сначала вы обменяли жемчужину на изумруд. Потом Вигельский передумал, жемчужина снова оказалась у вас, а доктор вдруг утонул. Логично. Убедительно. Но до поры, до времени. Я вас все-таки раскалываю потихонечку… Зачем мне это нужно, не скажу.
Почему вы не захотели, чтобы я читал показания Вигельской?.. Вдруг я беру вас на понтяру? Проверили бы хоть. Вы ведь не первый раз так попадаетесь… Апатия, говорите?.. А как девчонки? Как Глуни мои? Только не притворяйтесь джентльменом. Не любит он, видите ли, распространяться о мужских делах! Да вы такое трепло по этой части, что уши вянут, когда записи слушаешь. Ну, так как мои Джеймс Бондихи?.. И вам, действительно, нужно одну любить, а другую ненавидеть? И это называется «бутербродик» или «комплекс Сциллы и Харибды»? Ну и козел! Откуда это у вас такая тяга к любви и ненависти? Может быть, остаточный неврозик, прижитый с Коллективой или с Идеей?.. Да! Нелегка ваша половая жизнь! Электре Ивановне известны эти штучки?.. Она святая женщина. Восторженная фригидность. Интересы лежат главным образом в доме и семье. Она вам дорога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Так вот. Дедушка негромко, что подзадоривало и распаляло внука, объяснял бабушке в меру своих сил, знаний и чистоты души, смысл происходящего вокруг бесовского шабаша, воспринятого стариками почти как конец света. Мыслями его я пользуюсь иногда в беседах с вами… Дьявольщину дедушка называл дьявольщиной, Сталина говном ублюдком и ничтожеством, соратников его глистами, лобковыми вшами, аппендиксами, набитыми канцелярскими кнопками, убийцами, жульем и хамлом. Дедушка был консерватором и человеком верующим. Определять величие времени по числу принесенных на алтарь идеи невинных жертв он не умел. Мириться с очевидной мерзостью и распадом, прикинувшимся энтузиазмом, не мог.
Внуку было семнадцать лет. Он аккуратно записывал в тетрадку частые выступления дедушки и, неизменно их нумеруя, начинал так: «В интимный момент N 17 я услышал следующие высказывания дедушки относительно процессов над врагами народа..» «Во время двадцать девятого интимного момента бабушка согласилась с тем, что советско-германский пакт – это начало новой ужасной войны. Дедушка предложил начать запасать спички, соль, топленое масло, крупу, чай, сахар и спирт». «Интимный момент N 39. Разбор произведений советских писателей. Ругали Алексея Толстого графом, проституткой и жополизом. Разошлись во мнениях насчет талантливости. Бабушка согласилась, что поэзия и проза задохнулись от восхвалений товарища Сталина. Дедушка прочитал вслух про муху-цокотуху и „федорино горе“, но к чему это я не понял».
Штук двести таких интимных моментов насчитал я в общей тетрадочке. Года полтора следил внук за дедушкой и бабушкой, подслушивал, записывал, нумеровал. Тетрадочка эта умрет вместе со мной когда-нибудь. Я унесу ее в могилу. Человечеству есть чего стыдиться, но не могу я оскорбить человеческой природы и души, дав людям взглянуть на страницы в линеечку. Это было бы жестоко. То, что я прочитал вам – невинные по стилю и содержанию странички. Для характеристики остальных – слов нет. Чувство, которое охватывает душу при их чтении – невыразимо. Ведь природа его непонятна. Но оно хуже смерти, унижения, гадливости, боли, стыда, безысходности, оно хуже небытия.
Прочитав первый раз по указанию наркома тетрадочку, я глупо рассмеялся, не поверил глазам своим и прочитал еще раз. Повидал я уже немало черт знает чего к тому времени. Смерти, пытки, казни, кровь, слезы, чудовищные доносы на близких – осб видел. Но, читая второй раз, я чувствовал, что белею, что опускаются у меня руки, что подгибаются ноги, что не видят глаза, что независимо от моей воли подкатывает к сердцу такой страшный страх, какого не бывает в патологически омерзительных сновидениях, и изо рта, стеная, вылетает дух последней жизни… И если все-таки судьба моих родителей, моя судьба, миллионы ужасных судеб имели отношение к Жизни и Смерти, то тетрадочка та не имела ни к Жизни, ни к Смерти никакого отношения… Человек не мог ее написать! Она была, как казалось мне, безобразней всего, что я знал, читал, видел и пережил. И, дочитав тетрадочку до конца, дочитав только потому, что бессознательно надеялся дойти хоть до мельчайшего подобия человеческого на ее последней странице, в последней строке, в точке, вместо которой оказалось три восклицательных знака, я сполз со стула и полчаса провалялся на полу, не блюя, наверное, только от слабости.
Я не мог не дать ход делу дедушки и бабушки. Но сделал все, чтобы они не узнали о тетрадке внука. И они не узнали. Рискнув, я посоветовал им подписать пятьдесят восьмую, пункт десять, агитация и пропаганда, сочинил какой-то бред, приложил пару анекдотов про Буденного, старики благодарностью расписались, получили всего по пять лет и попали в тихое хозяйство под Омском. Во время войны их освободили…
Внука я вызвал к себе. Ничего особенного во внешности. Отправляю на экспертизу к психам. Абсолютно нормален… Беру его заявление.
– Как же, говорю, принять вас на работу в органы, если вы предаете дедушку и бабушку?
– Я не предаю, а выдаю. Предают друзей. Они же – недобитые враги. Я не мог остаться в стороне.
– В интимный момент номер один?
– Да! Именно в эти моменты люди предельно открываются друг другу. Я был бы неплохим специалистом добыванию материалов в интимные моменты жизни врага.
– Поясните, что такое интимный момент?
– Это – момент, когда два близких человека откровенно выдают друг другу мысли об отношении к нашему времени, к Сталину, к фашизму, к строительству новой жизни, – голосом отличника ответил внук.
– Кроме того, я не признаю кровного родства.
– А вы знаете, – говорю, – что в один из интимных моментов, не пронумерованных вами, дедушка и бабушка зачали вашего отца?
– Да. Конечно. Знаю.
– В органы вас не возьмем. Вы потенциальный предатель. Или вы любите нас больше дедушки и бабушки?
– Клянусь! Я мечтаю о работе в органах с четвертого класса!
– Не верю! Сейчас полно сволочей и врагов, мечтающих пробраться в наши ряды! Вы арестованы!
Я передал внука своему коллеге, и он признался-таки ему, что пытался пробраться в органы для работы в дальнейшем на фанкистскую разведку. Десять лет. В лагере он и подох, быстро опустившись до последнего предела.
Странно! Смотря на него и разговаривая, я почему-то не испытывал ни ужаса, ни омерзения. Меня не тошнило. А зря Я бы блеванул прямо в его обыкновенные, невыразительные глаза… Вот она, эта общая тетрадочка…
49
Мне сегодня больше черной и розовой нравится жемчужина белая. Вот – мягкость и чистота! Вы вручили ее Вигельскому, получив заключение о смерти Коллективы?.. Да или нет?.. Нет. Так вот. Супруга Вигельского, бойкая и хищная еще старушонка, всегда подозревала вас, как убийцу… Жемчужина, сказала она, исчезла из дома в день гибели Вигельского в проруби. Покойный с драгоценностью не расставался даже на рыбалке и в постели. Вот она – прелесть! Как она к вам попала обратно?.. Зачитать показания Вигельской? Ах, вы все-таки передали белую доктору? Это был не гонорар за мошенничество и пособничество в убийстве, а обмен. Сначала вы обменяли жемчужину на изумруд. Потом Вигельский передумал, жемчужина снова оказалась у вас, а доктор вдруг утонул. Логично. Убедительно. Но до поры, до времени. Я вас все-таки раскалываю потихонечку… Зачем мне это нужно, не скажу.
Почему вы не захотели, чтобы я читал показания Вигельской?.. Вдруг я беру вас на понтяру? Проверили бы хоть. Вы ведь не первый раз так попадаетесь… Апатия, говорите?.. А как девчонки? Как Глуни мои? Только не притворяйтесь джентльменом. Не любит он, видите ли, распространяться о мужских делах! Да вы такое трепло по этой части, что уши вянут, когда записи слушаешь. Ну, так как мои Джеймс Бондихи?.. И вам, действительно, нужно одну любить, а другую ненавидеть? И это называется «бутербродик» или «комплекс Сциллы и Харибды»? Ну и козел! Откуда это у вас такая тяга к любви и ненависти? Может быть, остаточный неврозик, прижитый с Коллективой или с Идеей?.. Да! Нелегка ваша половая жизнь! Электре Ивановне известны эти штучки?.. Она святая женщина. Восторженная фригидность. Интересы лежат главным образом в доме и семье. Она вам дорога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104