ответил он. Но даже тогда Гитлер не возмутился. Испугала ли его угроза Чемберлена вернуться домой? Действительно ли он отказался от перспективы ведения войны?
«Если я должен дать Вам ответ на вопрос о самоопределении,? сказал Чемберлен,? то мне нужно сначала проконсультироваться с моими коллегами. Следовательно, предлагаю на этом вопросе сделать перерыв в нашей беседе, чтобы я мог немедленно вернуться в Англию для консультаций, а затем снова встретиться с Вами». Когда я перевел эти слова насчет перерыва в дискуссии, Гитлер поднял глаза в тревоге, но когда понял, что Чемберлен собирается встретиться с ним снова, согласился с явным облегчением. Атмосфера вдруг снова стала дружеской, и Чемберлен сразу же воспользовался этой переменой, чтобы заручиться согласием Гитлера, что за этот промежуток времени против Чехословакии не будет предпринято никаких враждебных действий. Гитлер без колебаний дал такую гарантию, но добавил, что она потеряет силу, если произойдет какой-нибудь особенно ужасный инцидент.
Так окончилась эта дискуссия. После того как Гитлер сменил тактику, перспективы сохранения мира стали казаться более обнадеживающими. Вместе с англичанином я поехал на машине в отель Берхтесгадена, где мы поужинали и провели ночь.
Как всегда после таких дискуссий, тем же вечером я продиктовал отчет. Гендерсон постоянно наведывался в мой номер и спрашивал, как идут дела, потому что Чемберлен хотел получить документ по возможности в ту же ночь, чтобы подробно отчитаться перед своим правительством на следующий день. В подобных случаях, само собой разумеется, я всегда давал второй стороне, участвовавшей в переговорах, копию отчета, если она этого хотела. Впервые я сделал это на Гаагской конференции 1929 года, когда передал Артуру Гендерсону английский перевод моего отчета о переговорах между министрами иностранных дел Германии, Франции, Великобритании и Бельгии. Меня всегда интересовали дополнения, которые пожелали бы сделать иностранцы? иногда чисто стилистического характера. Никто никогда не высказывал возражений по существу вопроса. Исправления, вносимые Гитлером и Риббентропом, обычно состояли в устранении некоторых абзацев их заявлений, но их корректировка также никогда не вносила никаких существенных изменений.
Но в тот вечер, кроме Гендерсона, в моем номере неожиданно появился рассерженный Риббентроп. «Вы все еще думаете, что находитесь в Женеве!? заявил он после того, как Гендерсон вышел из комнаты.? Тогда любые секретные документы свободно раздавались всем подряд. У нас в национал-социалистской Германии так не делается. Этот отчет предназначен только для одного фюрера. Пожалуйста, возьмите себе на заметку».
Теперь передо мной встала крайне неприятная задача сообщить Гендерсону и Чемберлену, что я не смогу дать им мой отчет. Я вспомнил, как Гитлер уже высказывал мнение в ходе других переговоров, что предоставление письменного отчета будет противоречить конфиденциальному характеру этих бесед. Само по себе это было логичным объяснением, но так как перед началом последней встречи ничего подобного не было сказано, для Чемберлена это было бы весьма неубедительным. В самом деле, он подчеркнуто выразил свое недовольство, заявив, что в таком случае на следующую встречу ему нужно будет привезти своего собственного переводчика или по крайней мере того, кто составит для него отчет. Впервые я оценил, каким знаком доверия было то, что никто из иностранцев, для которых я переводил, от Эррио и Бриана до Гендерсона, Макдональда и Лаваля, за все эти годы ни разу не привез своего переводчика, всегда пользовались моими услугами. Тем более я сожалел об этом досадном недоразумении, что понимал: это было сделано Риббентропом из чистой злобы в отместку за отстранение от участия в беседе с Чемберленом.
Впоследствии у меня постоянно возникали трудности с Риббентропом относительно передачи моих отчетов о таких беседах иностранцам. Даже Муссолини каждый раз приходилось выпрашивать мои отчеты. Дуче никогда не находил огрехов в моей работе? даже часто поздравлял меня с тем, как точно мне удалось передать его слова.
На следующее утро мы поехали с Чемберленом на машине в Мюнхен, где он сел на самолет ровно через двадцать четыре часа после того, как приехал. В тот же вечер я вернулся в Берлин.
Чем больше я размышлял о жизненно важной беседе в Берхтесгадене и вспоминал, как Гитлер удержался от рокового шага, тем больше питал надежд. Однако в Берлине еще преобладали глубоко пессимистические настроения из-за печатавшихся в газетах историй о конфликтах между немцами и чехами на судетской территории. Геббельс день ото дня задавал прессе все более высокий тон. Он уже почти достиг предела негодующей брани, когда пять дней спустя ночным поездом я отъехал в Кельн. В полдень 22 сентября прибыл Чемберлен. Мы проводили его до его отеля на берегу Рейна, напротив Годесберга, и в тот же день состоялся его первый разговор с Гитлером в отеле «Дреезен» в Годесберге.
Гитлер встретил Чемберлена у входа в отель весьма дружескими расспросами о его путешествии и размещении в отеле «Петерсберг». Из конференц-зала открывался величественный вид на Рейн и Зибенгебирге. Но государственные деятели не обращали внимания на декорации природы и, не бросив ни одного взгляда из окна, расселись на конце длинного стола для совещаний. Памятуя об инциденте с моим отчетом, Чемберлен привез с собой сэра Айвона Киркпатрика, который теперь являлся специальным представителем Великобритании в Германии и отлично говорил по-немецки.
Чемберлен открыл заседание информацией о совещании в Лондоне с целью узнать мнение кабинета министров по вопросу о признании права Судетской области на самоопределение. С принципом самоопределения согласился кабинет, а также французские министры, прибывшие в Лондон по его приглашению. Даже чехословацкое правительство выразило свое согласие. Вместе с французами он выработал в Лондоне план, по которому территории, где живут судетские немцы, передаются Германии. В этом плане были предусмотрены даже подробности новой границы. В заключение он объявил о гарантиях, которые Франция и Великобритания собирались дать по новой германо-чехословацкой границе. Германия, со своей стороны, должна была заключить пакт о ненападении с Чехословакией.
После этого разъяснения Чемберлен откинулся на спинку стула с выражением удовлетворения на лице, как бы говоря: «Разве не великолепно я потрудился за эти пять дней?» У меня тоже сложилось такое впечатление, когда я услышал о соглашении с французами, а согласие Чехословакии отдать часть своей территории показалось мне необычайной уступкой. Тем более я был удивлен, когда Гитлер спокойно заявил, почти сожалея, но вполне твердо: «Мне очень жаль, мистер Чемберлен, но я не могу больше обсуждать эти вопросы. После событий последних дней это решение уже не имеет практического смысла».
Чемберлен удивленно выпрямился. Он вспыхнул от гнева, осознав отношение Гитлера, его неблагодарность за все его труды. Я заметил, что его добрые глаза гневно блеснули из-под кустистых бровей. Чемберлен был очень удивлен и возмущен: он сказал, что не понимает, почему теперь Гитлер вдруг заявляет, будто это решение больше не имеет практического смысла, если удовлетворяются все его пожелания, высказанные в Берхтесгадене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
«Если я должен дать Вам ответ на вопрос о самоопределении,? сказал Чемберлен,? то мне нужно сначала проконсультироваться с моими коллегами. Следовательно, предлагаю на этом вопросе сделать перерыв в нашей беседе, чтобы я мог немедленно вернуться в Англию для консультаций, а затем снова встретиться с Вами». Когда я перевел эти слова насчет перерыва в дискуссии, Гитлер поднял глаза в тревоге, но когда понял, что Чемберлен собирается встретиться с ним снова, согласился с явным облегчением. Атмосфера вдруг снова стала дружеской, и Чемберлен сразу же воспользовался этой переменой, чтобы заручиться согласием Гитлера, что за этот промежуток времени против Чехословакии не будет предпринято никаких враждебных действий. Гитлер без колебаний дал такую гарантию, но добавил, что она потеряет силу, если произойдет какой-нибудь особенно ужасный инцидент.
Так окончилась эта дискуссия. После того как Гитлер сменил тактику, перспективы сохранения мира стали казаться более обнадеживающими. Вместе с англичанином я поехал на машине в отель Берхтесгадена, где мы поужинали и провели ночь.
Как всегда после таких дискуссий, тем же вечером я продиктовал отчет. Гендерсон постоянно наведывался в мой номер и спрашивал, как идут дела, потому что Чемберлен хотел получить документ по возможности в ту же ночь, чтобы подробно отчитаться перед своим правительством на следующий день. В подобных случаях, само собой разумеется, я всегда давал второй стороне, участвовавшей в переговорах, копию отчета, если она этого хотела. Впервые я сделал это на Гаагской конференции 1929 года, когда передал Артуру Гендерсону английский перевод моего отчета о переговорах между министрами иностранных дел Германии, Франции, Великобритании и Бельгии. Меня всегда интересовали дополнения, которые пожелали бы сделать иностранцы? иногда чисто стилистического характера. Никто никогда не высказывал возражений по существу вопроса. Исправления, вносимые Гитлером и Риббентропом, обычно состояли в устранении некоторых абзацев их заявлений, но их корректировка также никогда не вносила никаких существенных изменений.
Но в тот вечер, кроме Гендерсона, в моем номере неожиданно появился рассерженный Риббентроп. «Вы все еще думаете, что находитесь в Женеве!? заявил он после того, как Гендерсон вышел из комнаты.? Тогда любые секретные документы свободно раздавались всем подряд. У нас в национал-социалистской Германии так не делается. Этот отчет предназначен только для одного фюрера. Пожалуйста, возьмите себе на заметку».
Теперь передо мной встала крайне неприятная задача сообщить Гендерсону и Чемберлену, что я не смогу дать им мой отчет. Я вспомнил, как Гитлер уже высказывал мнение в ходе других переговоров, что предоставление письменного отчета будет противоречить конфиденциальному характеру этих бесед. Само по себе это было логичным объяснением, но так как перед началом последней встречи ничего подобного не было сказано, для Чемберлена это было бы весьма неубедительным. В самом деле, он подчеркнуто выразил свое недовольство, заявив, что в таком случае на следующую встречу ему нужно будет привезти своего собственного переводчика или по крайней мере того, кто составит для него отчет. Впервые я оценил, каким знаком доверия было то, что никто из иностранцев, для которых я переводил, от Эррио и Бриана до Гендерсона, Макдональда и Лаваля, за все эти годы ни разу не привез своего переводчика, всегда пользовались моими услугами. Тем более я сожалел об этом досадном недоразумении, что понимал: это было сделано Риббентропом из чистой злобы в отместку за отстранение от участия в беседе с Чемберленом.
Впоследствии у меня постоянно возникали трудности с Риббентропом относительно передачи моих отчетов о таких беседах иностранцам. Даже Муссолини каждый раз приходилось выпрашивать мои отчеты. Дуче никогда не находил огрехов в моей работе? даже часто поздравлял меня с тем, как точно мне удалось передать его слова.
На следующее утро мы поехали с Чемберленом на машине в Мюнхен, где он сел на самолет ровно через двадцать четыре часа после того, как приехал. В тот же вечер я вернулся в Берлин.
Чем больше я размышлял о жизненно важной беседе в Берхтесгадене и вспоминал, как Гитлер удержался от рокового шага, тем больше питал надежд. Однако в Берлине еще преобладали глубоко пессимистические настроения из-за печатавшихся в газетах историй о конфликтах между немцами и чехами на судетской территории. Геббельс день ото дня задавал прессе все более высокий тон. Он уже почти достиг предела негодующей брани, когда пять дней спустя ночным поездом я отъехал в Кельн. В полдень 22 сентября прибыл Чемберлен. Мы проводили его до его отеля на берегу Рейна, напротив Годесберга, и в тот же день состоялся его первый разговор с Гитлером в отеле «Дреезен» в Годесберге.
Гитлер встретил Чемберлена у входа в отель весьма дружескими расспросами о его путешествии и размещении в отеле «Петерсберг». Из конференц-зала открывался величественный вид на Рейн и Зибенгебирге. Но государственные деятели не обращали внимания на декорации природы и, не бросив ни одного взгляда из окна, расселись на конце длинного стола для совещаний. Памятуя об инциденте с моим отчетом, Чемберлен привез с собой сэра Айвона Киркпатрика, который теперь являлся специальным представителем Великобритании в Германии и отлично говорил по-немецки.
Чемберлен открыл заседание информацией о совещании в Лондоне с целью узнать мнение кабинета министров по вопросу о признании права Судетской области на самоопределение. С принципом самоопределения согласился кабинет, а также французские министры, прибывшие в Лондон по его приглашению. Даже чехословацкое правительство выразило свое согласие. Вместе с французами он выработал в Лондоне план, по которому территории, где живут судетские немцы, передаются Германии. В этом плане были предусмотрены даже подробности новой границы. В заключение он объявил о гарантиях, которые Франция и Великобритания собирались дать по новой германо-чехословацкой границе. Германия, со своей стороны, должна была заключить пакт о ненападении с Чехословакией.
После этого разъяснения Чемберлен откинулся на спинку стула с выражением удовлетворения на лице, как бы говоря: «Разве не великолепно я потрудился за эти пять дней?» У меня тоже сложилось такое впечатление, когда я услышал о соглашении с французами, а согласие Чехословакии отдать часть своей территории показалось мне необычайной уступкой. Тем более я был удивлен, когда Гитлер спокойно заявил, почти сожалея, но вполне твердо: «Мне очень жаль, мистер Чемберлен, но я не могу больше обсуждать эти вопросы. После событий последних дней это решение уже не имеет практического смысла».
Чемберлен удивленно выпрямился. Он вспыхнул от гнева, осознав отношение Гитлера, его неблагодарность за все его труды. Я заметил, что его добрые глаза гневно блеснули из-под кустистых бровей. Чемберлен был очень удивлен и возмущен: он сказал, что не понимает, почему теперь Гитлер вдруг заявляет, будто это решение больше не имеет практического смысла, если удовлетворяются все его пожелания, высказанные в Берхтесгадене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81