Я знал Лондон так же хорошо, как знал Берлин, и за многие месяцы, проведенные там и в Париже в предвоенные годы привык считать эти города вторым домом. «Как я смогу теперь смотреть в лицо моим лондонским друзьям?»? печально думал я, читая в газетах о «больших пожарах», «обширных разрушениях» и подобном и слушая, как Гитлер и Риббентроп дают иностранным гостям хвастливые отчеты об этих налетах. Я искренне обрадовался, когда услышал по своему радиоприемнику о том, как храбро вели себя лондонцы, и прочел в английских газетах, которые просматривал во время войны, что они встретили все эти испытания с единодушием и юмором, свойственным населению всех столиц во всех странах. Я проклинал гитлеровский режим за то, что он обрек меня на эту битву с моей совестью, так как в разгар войны сердцем я был на стороне «врага», которого я не мог считать врагом.
В последующие годы я испытал на себе почти все самые сильные воздушные налеты, которым подвергался Берлин. Когда во время ночного налета я сидел в подвале вместе с остальными встревоженными людьми и мы слышали, как падают бомбы неподалеку от нашего ненадежного укрытия, и с бьющимся сердцем ждали, что оно рухнет, когда двери подвала распахивались внутрь, а свет гас и весь дом ходил ходуном, и все выбегали на улицу в страхе, что дом вот-вот рухнет, наряду с опасениями за свою жизнь я испытывал парадоксальное чувство удовлетворения. Во время этих ночей я понял, что могу смотреть в лицо моим английским друзьям. Горящие кварталы Берлина, казалось мне, уравнивали счет, во всяком случае в том, что касалось войны в воздухе. Другим результатом этих налетов было чувство гордости за моих сограждан берлинцев. В 1940 году я со смешанным чувством удовлетворения слышал, как лондонцы говорят «мы сможем выдержать это», теперь я знал, что берлинцы не уступали им в этом. Таким оказалось сходство между жителями столиц.
Здание министерства иностранных дел было сильно повреждено в начале 1943 года. Но не только само здание постепенно превращалось в руины; своими организационными преобразованиями Риббентроп задолго до этого опередил физические разрушения, наносимые врагом. Он не имел ни малейшего понятия, как управлять государственным департаментом: создавал новые отделы, посты и назначал «специальных уполномоченных»? так же, как пытались подправить торопливым ремонтом пострадавшие от бомб здания.
В таких символических и реальных руинах нашего министерства жили и работали постоянные сотрудники. Перед ними стояла утомительная и трудоемкая задача по тушению зажигательных бомб, сбрасываемых самолетами союзников, и «зажигалок», которые бросал Риббентроп из своей «штаб-квартиры» на министерство иностранных дел Германии, когда-то имевшее хорошую репутацию. То здесь, то там им удавалось погасить огонь, но как не могли они поймать на лету бомбу, так не могли и предотвратить катастрофу, к которой вела любительская политика Гитлера. Некоторые погибли под бомбами, лучшие пали жертвами гитлеровского «правосудия». Оставшихся в живых после войны упрекали за то, что им не удалось погасить разожженный Гитлером и Риббентропом пожар.
Структура департамента иностранных дел была так прочна, что долгое время выдерживала «бомбардировку» Риббентропа. Но так продолжалось, пока в 1940 году не поступил приказ о чистке ста пятидесяти высших должностных лиц, а так как все они являлись специалистами высокого класса, то оказались незаменимыми и волей-неволей им позволили остаться в штате; многих персонально «разоружили» гораздо позже.
Связующей силой, удерживавшей всю структуру департамента, был заместитель государственного секретаря Фрайхерр фон Вайцзеккер. Он пользовался большим уважением как со стороны наших официальных лиц, так и со стороны всех иностранных дипломатов, в нем сочетались высокая моральная цельность и величайшая компетентность в дипломатических делах. Словом, жестом или многозначительным молчанием в нужный момент он мог дать нам знать, что ему требовалось. Все? и старые и новые сотрудники министерства иностранных дел? ждали руководящих указаний и помощи от государственного секретаря. Его спокойная и убедительная манера, его моральный авторитет укрепляли нас в нашей решимости сохранять западноевропейский образ мыслей и моральные устои, насколько это было возможно при режиме Риббентропа.
Это министерство иностранных дел, управляемое таким образом Вайцзеккером, с которым Риббентропу в его «полевой ставке» нечего было делать, оставалось для меня осколком прежней Германии, которую ценил я и уважали за границей. В этих трех зданиях на Вильгельмштрассе, хоть они и были в конце концов разрушены, я никогда не чувствовал себя «чужим в своей собственной стране». Здесь я мог свободно говорить обо всем со своими коллегами, здесь преобладала настоящая общность духа, здесь никто никого не предавал ни при Гитлере, ни в другие времена. Старое министерство иностранных дел с жесткой упругостью противостояло многочисленным атакам Гитлера и Риббентропа, стараясь сохранить пригодность к работе после предвиденной и неизбежной катастрофы, как опытная спасательная команда.
Как и все министерства иностранных дел, немецкое министерство было отделено от внутренней политики. Политические партии могли сражаться внутри страны, но служба министерства иностранных дел руководствовалась только интересами страны. Правительства приходили и уходили, сменялись министры иностранных дел, но как бы ни менялась сцена, в представлении интересов рейха за рубежом через министерство иностранных дел ничто не менялось. Поэтому вполне естественно, что немецкие дипломаты считали национал-социалистское правительство таким же преходящим явлением, как и все предыдущие, и были движимы только идеей служения своему отечеству, как и прежде. Мысль о том, что Третий рейх мог бы стать вечным, вызвала бы лишь улыбку у нас в министерстве иностранных дел.
Как только стало ясно, что в сфере иностранных дел политика, проводимая национал-социалистами, не выражала главного интереса, а во все большей степени вредила ему, возникла значительная оппозиция. По причине своей общей традиционности и образованности служба иностранного ведомства оказывалась в оппозиции к внешней политике национал-социализма и к тем, кто ее выражал, тем в большей степени, чем безрассуднее эта политика становилась. Ошибки и дилетантизм режима Гитлера в зарубежных делах прежде всего были видны немецким дипломатам, и среди них возникала оппозиция, принимавшая, в зависимости от характера человека, самые разные формы? от пассивного до самого активного сопротивления.
Как давнишний работник дипломатической службы, хотя в некотором роде и посторонний, так как я выполнял лишь технические функции, а не дипломатические в полном смысле этого слова, я разделял взгляды дипломатов на долг человека перед своей страной, особенно если эта позиция соответствовала моим личным убеждениям. Я был очень хорошо осведомлен о действиях, которые предпринимали более энергичные работники, чтобы отвести от нашей страны несчастья, обусловленные внешней политикой Гитлера, а точно зная, о чем велись беседы между государственными деятелями, я мог дать кое-какие полезные советы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
В последующие годы я испытал на себе почти все самые сильные воздушные налеты, которым подвергался Берлин. Когда во время ночного налета я сидел в подвале вместе с остальными встревоженными людьми и мы слышали, как падают бомбы неподалеку от нашего ненадежного укрытия, и с бьющимся сердцем ждали, что оно рухнет, когда двери подвала распахивались внутрь, а свет гас и весь дом ходил ходуном, и все выбегали на улицу в страхе, что дом вот-вот рухнет, наряду с опасениями за свою жизнь я испытывал парадоксальное чувство удовлетворения. Во время этих ночей я понял, что могу смотреть в лицо моим английским друзьям. Горящие кварталы Берлина, казалось мне, уравнивали счет, во всяком случае в том, что касалось войны в воздухе. Другим результатом этих налетов было чувство гордости за моих сограждан берлинцев. В 1940 году я со смешанным чувством удовлетворения слышал, как лондонцы говорят «мы сможем выдержать это», теперь я знал, что берлинцы не уступали им в этом. Таким оказалось сходство между жителями столиц.
Здание министерства иностранных дел было сильно повреждено в начале 1943 года. Но не только само здание постепенно превращалось в руины; своими организационными преобразованиями Риббентроп задолго до этого опередил физические разрушения, наносимые врагом. Он не имел ни малейшего понятия, как управлять государственным департаментом: создавал новые отделы, посты и назначал «специальных уполномоченных»? так же, как пытались подправить торопливым ремонтом пострадавшие от бомб здания.
В таких символических и реальных руинах нашего министерства жили и работали постоянные сотрудники. Перед ними стояла утомительная и трудоемкая задача по тушению зажигательных бомб, сбрасываемых самолетами союзников, и «зажигалок», которые бросал Риббентроп из своей «штаб-квартиры» на министерство иностранных дел Германии, когда-то имевшее хорошую репутацию. То здесь, то там им удавалось погасить огонь, но как не могли они поймать на лету бомбу, так не могли и предотвратить катастрофу, к которой вела любительская политика Гитлера. Некоторые погибли под бомбами, лучшие пали жертвами гитлеровского «правосудия». Оставшихся в живых после войны упрекали за то, что им не удалось погасить разожженный Гитлером и Риббентропом пожар.
Структура департамента иностранных дел была так прочна, что долгое время выдерживала «бомбардировку» Риббентропа. Но так продолжалось, пока в 1940 году не поступил приказ о чистке ста пятидесяти высших должностных лиц, а так как все они являлись специалистами высокого класса, то оказались незаменимыми и волей-неволей им позволили остаться в штате; многих персонально «разоружили» гораздо позже.
Связующей силой, удерживавшей всю структуру департамента, был заместитель государственного секретаря Фрайхерр фон Вайцзеккер. Он пользовался большим уважением как со стороны наших официальных лиц, так и со стороны всех иностранных дипломатов, в нем сочетались высокая моральная цельность и величайшая компетентность в дипломатических делах. Словом, жестом или многозначительным молчанием в нужный момент он мог дать нам знать, что ему требовалось. Все? и старые и новые сотрудники министерства иностранных дел? ждали руководящих указаний и помощи от государственного секретаря. Его спокойная и убедительная манера, его моральный авторитет укрепляли нас в нашей решимости сохранять западноевропейский образ мыслей и моральные устои, насколько это было возможно при режиме Риббентропа.
Это министерство иностранных дел, управляемое таким образом Вайцзеккером, с которым Риббентропу в его «полевой ставке» нечего было делать, оставалось для меня осколком прежней Германии, которую ценил я и уважали за границей. В этих трех зданиях на Вильгельмштрассе, хоть они и были в конце концов разрушены, я никогда не чувствовал себя «чужим в своей собственной стране». Здесь я мог свободно говорить обо всем со своими коллегами, здесь преобладала настоящая общность духа, здесь никто никого не предавал ни при Гитлере, ни в другие времена. Старое министерство иностранных дел с жесткой упругостью противостояло многочисленным атакам Гитлера и Риббентропа, стараясь сохранить пригодность к работе после предвиденной и неизбежной катастрофы, как опытная спасательная команда.
Как и все министерства иностранных дел, немецкое министерство было отделено от внутренней политики. Политические партии могли сражаться внутри страны, но служба министерства иностранных дел руководствовалась только интересами страны. Правительства приходили и уходили, сменялись министры иностранных дел, но как бы ни менялась сцена, в представлении интересов рейха за рубежом через министерство иностранных дел ничто не менялось. Поэтому вполне естественно, что немецкие дипломаты считали национал-социалистское правительство таким же преходящим явлением, как и все предыдущие, и были движимы только идеей служения своему отечеству, как и прежде. Мысль о том, что Третий рейх мог бы стать вечным, вызвала бы лишь улыбку у нас в министерстве иностранных дел.
Как только стало ясно, что в сфере иностранных дел политика, проводимая национал-социалистами, не выражала главного интереса, а во все большей степени вредила ему, возникла значительная оппозиция. По причине своей общей традиционности и образованности служба иностранного ведомства оказывалась в оппозиции к внешней политике национал-социализма и к тем, кто ее выражал, тем в большей степени, чем безрассуднее эта политика становилась. Ошибки и дилетантизм режима Гитлера в зарубежных делах прежде всего были видны немецким дипломатам, и среди них возникала оппозиция, принимавшая, в зависимости от характера человека, самые разные формы? от пассивного до самого активного сопротивления.
Как давнишний работник дипломатической службы, хотя в некотором роде и посторонний, так как я выполнял лишь технические функции, а не дипломатические в полном смысле этого слова, я разделял взгляды дипломатов на долг человека перед своей страной, особенно если эта позиция соответствовала моим личным убеждениям. Я был очень хорошо осведомлен о действиях, которые предпринимали более энергичные работники, чтобы отвести от нашей страны несчастья, обусловленные внешней политикой Гитлера, а точно зная, о чем велись беседы между государственными деятелями, я мог дать кое-какие полезные советы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81