– негромко произнес Толик за спиной у отца Михаила.
Тот вздрогнул от неожиданности, повернулся.
– О Господи… Как ты меня напугал, Анатолий. Я и не слышал, когда ты подошел, – улыбнулся священник.
– Это они могут! – сказал один высокопоставленный ленинградский милиционер в штатском, дохнув на отца Михаила хорошим коньяком. – А вот чтоб священнослужителя «отцом Михаилом» или, на худой конец, «батюшкой» назвать, так это у них, вишь ли, язык не поворачивается!
Вгляделся в слегка семитские глаза на русопятой физиономии Толика-Натанчика, заподозрил неладное и добавил с нехорошей улыбочкой:
– А может, тебе какая другая вера это не позволяет?
Толик посмотрел в сторону, тоскливо ответил:
– Нет у меня никакой веры.
Отец Михаил положил руку на плечо Толика, сжал покрепче, сказал ласково тому, в штатском:
– Он мальчик уважительный, хороший. Часовню строил. Вы уж извините нас. Пойдем, Анатолий, пойдем.
Завел Толика за часовню, прижал к себе, по голове погладил:
– Успокойся, сынок. Успокойся. Мало ли неумных, ограниченных и недобрых людей на свете… Их жалеть надо.
– Не надо, Михаил Александрович, – жестко сказал Толик. – Жалеть надо умных и добрых.
– Знаю, знаю… Все, мальчик мой, знаю. Вот что хотел сказать тебе: ты мамочку свою поддержи. Ты у нее один остался. Уж она, бедная Эсфирь Анатольевна, горькую чашу всю до дна осушила. Теперь лишь на тебя надежда.
– Это точно, – сказал Толик. – Спасибо вам за все, Михаил Александрович. Пацаны слышали, как вы с начальником колонии про мою амнистию говорили…
– Ладно, ладно. Дай тебе Господь, Анатолий, разума, спокойствия и Веры.
– Михаил Александрович, а можно я на прощание спрошу вас… Только вы не обижайтесь на меня.
– Спрашивай, конечно.
Отец Михаил знал, какой сейчас последует вопрос. Он его сам себе задавал тысячи раз!..
Знал, о чем сейчас спросит Толик. И не ошибся.
– Вот вы, Михаил Александрович, университет кончали, исторический факультет…
– И Духовную Академию тоже, – улыбнулся отец Михаил.
– Хорошо, пускай… А вот вы сами-то в Бога верите?
Отец Михаил помолчал, подумал, как лучше ответить, и спросил:
– Ты такую писательницу Веру Панову читал?
– Нет.
– Хорошая была писательница. У нее в повести «Времена года» у одного нашего архиепископа за границей, на каком-то конгрессе, спросили: «Ваше преосвященство, вот вы такой известный ученый, философ, современный человек, вы сами-то в Бога верите?» А он и ответил: «Я сопровождаю уходящую из мира идею, и в этом моя общественная функция». Сейчас, Толя, времена меняются с точностью до наоборот. Поэтому я отвечу тебе так: в наступающие дни Беззакония и Неверия я должен защищать возрождающуюся идею Веры, полагая это не только священным, но и своим чисто человеческим долгом… Не очень сложно?
– Ну, чего тут сложного, Михаил Александрович? – усмехнулся Толик-Натанчик. – Нужно просто кому-то очень-очень верить… Так?
Услышав ясность понимания Толиком своего хотя и искреннего, но чуточку помпезного заявления, отец Михаил на мгновение устыдился собственной нечаянной высокопарности и честно ответил:
– Да. И пожалуй, прав ты…
* * *
Как я понял из всего дальнейшего, это был последний день Толика-Натанчика Самошникова в колонии усиленного режима для несовершеннолетних преступников.
* * *
Ах, с каким наслаждением я воспользовался бы старинным кинематографическим приемом: детские (или юношеские…) годы героев повествования уходят в «затемнение», и спустя три-четыре секунды экранного времени на темном фоне появляется простенький, как мычание, титр:
«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ».
Или – вариант номер два. Тоже достаточно оригинальный:
«ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ».
Это уже что-то из Дюма, но вполне приемлемо. На экранах всего мира появлялось сотни тысяч раз. Особенно в немом кино.
Третья редакция того же спасительного титра тоже была частенько использована, но несла уже более кокетливую и интригующую интонацию:
«А СПУСТЯ ДЕСЯТЬ ЛЕТ…»
После такого драматургического изыска автор и режиссер обычно легко и спокойно переходили к событиям, происходящим с уже повзрослевшими героями…
Если же по ходу развития второй половины сюжета неожиданно становилось непонятно, «кто есть кто?» и «кто кому дядя?», а объяснение этому провальчику нужно было искать именно в том легкомысленно выброшенном десятилетии, на выручку приходил еще один свеженький и спасительный приемчик – «информация в диалоге»:
ГЕРОЙ. А помнишь, дорогая, как мы с тобой отдыхали в санатории Совмина и встретили там одну даму с таким пушкинским именем?
ГЕРОИНЯ. Людмила? В смысле – «Руслан…».
ГЕРОЙ. Нет.
ГЕРОИНЯ. Татьяна Ларина?
ГЕРОЙ. Нет!
ГЕРОИНЯ. Ольга?
ГЕРОЙ. Нет, нет! У нее еще муж в то время был секретарем Свердловского обкома партии…
ГЕРОИНЯ. Наина?!
ГЕРОЙ. Да! «О витязь! То была Наина…»
Все… И больше ничего не надо. За этими скупыми строками сразу же встает широкое полотно политической жизни всей страны того времени…
И совершенно не нужно тоскливо перечислять приметы опущенных десяти лет, так ловко вычеркнутых всего тремя словами:
«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ».
Я клянусь, что ничего подобного не говорил!
В свое время я был достаточно опытным киносценаристом, чтобы не пользоваться такими обветшалыми и проржавевшими элементами сюжетных конструкций, как пояснительные надписи на экране.
«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ». Это сказал Ангел!
Этот здоровенный, белокурый и голубоглазый сукин кот деловито посмотрел на свои, прямо скажем, неслабенькие часы фирмы «Радо» – тысячи за две с половиной долларов – и объявил, что до Питера осталось минут пятьдесят и он лучше быстренько доскажет мне эту историю, потому что я из-за своего дурацкого любопытства могу вообще застрять в Том Времени на веки вечные!..
Что, между нами говоря, меня бы вполне устроило! Таким образом мы с Иришкой продлили бы себе жизнь на десяток лет и попытались бы избежать тех ошибок, которые успели наделать за это время. Да и Катюха-внучка стала бы восьмилетним ребенком. С этим ее возрастом у меня связаны самые радужные воспоминания! Мы снова показали бы ей Канны, Ниццу, Париж… Опять свозили бы ее в Зальцбург, в Испанию… Ей тогда так понравилась Испания! Когда мы привезли ее туда во второй раз, уже десятилетней, она разразилась целым потоком стихов – для ее тогдашнего возраста, по-моему, вполне пристойных:
… Ла-Мата, Мурсия, Мадрид…
И кровь бесчисленных коррид,
Стук каблучков танцовщиц томных,
Испанский берег в теплых волнах…
Дома – как в сказочной стране,
Как будто белые игрушки…
И в зачарованной земле…
Последняя строка напрочь вылетела из головы, помню только рифму: «подружки…». Для десятилетнего ребенка – шикарные стишата!.. Хотя в этом я понимаю совсем немного.
– Чьи, чьи это стихи? – вдруг переспросил Ангел. – Вашей десятилетней внучки?! Но вы же говорили, что ей уже восемнадцать…
И, даю честное слово, в последней фразе Ангела я уловил некоторое разочарование.
– Слушайте! – сказал я. – Уж если вы вторгаетесь в то, о чем я всего лишь думаю, то хотя бы извольте быть внимательнее! Чтобы не задавать идиотских вопросов. Когда она сочиняла эти стихи, ей было десять. А сейчас – восемнадцать! И потом – вы обещали мне больше не лезть в мои мысли…
– Простите, Владим Владимыч, но своими воспоминаниями о внучке вы заполнили буквально все купе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Тот вздрогнул от неожиданности, повернулся.
– О Господи… Как ты меня напугал, Анатолий. Я и не слышал, когда ты подошел, – улыбнулся священник.
– Это они могут! – сказал один высокопоставленный ленинградский милиционер в штатском, дохнув на отца Михаила хорошим коньяком. – А вот чтоб священнослужителя «отцом Михаилом» или, на худой конец, «батюшкой» назвать, так это у них, вишь ли, язык не поворачивается!
Вгляделся в слегка семитские глаза на русопятой физиономии Толика-Натанчика, заподозрил неладное и добавил с нехорошей улыбочкой:
– А может, тебе какая другая вера это не позволяет?
Толик посмотрел в сторону, тоскливо ответил:
– Нет у меня никакой веры.
Отец Михаил положил руку на плечо Толика, сжал покрепче, сказал ласково тому, в штатском:
– Он мальчик уважительный, хороший. Часовню строил. Вы уж извините нас. Пойдем, Анатолий, пойдем.
Завел Толика за часовню, прижал к себе, по голове погладил:
– Успокойся, сынок. Успокойся. Мало ли неумных, ограниченных и недобрых людей на свете… Их жалеть надо.
– Не надо, Михаил Александрович, – жестко сказал Толик. – Жалеть надо умных и добрых.
– Знаю, знаю… Все, мальчик мой, знаю. Вот что хотел сказать тебе: ты мамочку свою поддержи. Ты у нее один остался. Уж она, бедная Эсфирь Анатольевна, горькую чашу всю до дна осушила. Теперь лишь на тебя надежда.
– Это точно, – сказал Толик. – Спасибо вам за все, Михаил Александрович. Пацаны слышали, как вы с начальником колонии про мою амнистию говорили…
– Ладно, ладно. Дай тебе Господь, Анатолий, разума, спокойствия и Веры.
– Михаил Александрович, а можно я на прощание спрошу вас… Только вы не обижайтесь на меня.
– Спрашивай, конечно.
Отец Михаил знал, какой сейчас последует вопрос. Он его сам себе задавал тысячи раз!..
Знал, о чем сейчас спросит Толик. И не ошибся.
– Вот вы, Михаил Александрович, университет кончали, исторический факультет…
– И Духовную Академию тоже, – улыбнулся отец Михаил.
– Хорошо, пускай… А вот вы сами-то в Бога верите?
Отец Михаил помолчал, подумал, как лучше ответить, и спросил:
– Ты такую писательницу Веру Панову читал?
– Нет.
– Хорошая была писательница. У нее в повести «Времена года» у одного нашего архиепископа за границей, на каком-то конгрессе, спросили: «Ваше преосвященство, вот вы такой известный ученый, философ, современный человек, вы сами-то в Бога верите?» А он и ответил: «Я сопровождаю уходящую из мира идею, и в этом моя общественная функция». Сейчас, Толя, времена меняются с точностью до наоборот. Поэтому я отвечу тебе так: в наступающие дни Беззакония и Неверия я должен защищать возрождающуюся идею Веры, полагая это не только священным, но и своим чисто человеческим долгом… Не очень сложно?
– Ну, чего тут сложного, Михаил Александрович? – усмехнулся Толик-Натанчик. – Нужно просто кому-то очень-очень верить… Так?
Услышав ясность понимания Толиком своего хотя и искреннего, но чуточку помпезного заявления, отец Михаил на мгновение устыдился собственной нечаянной высокопарности и честно ответил:
– Да. И пожалуй, прав ты…
* * *
Как я понял из всего дальнейшего, это был последний день Толика-Натанчика Самошникова в колонии усиленного режима для несовершеннолетних преступников.
* * *
Ах, с каким наслаждением я воспользовался бы старинным кинематографическим приемом: детские (или юношеские…) годы героев повествования уходят в «затемнение», и спустя три-четыре секунды экранного времени на темном фоне появляется простенький, как мычание, титр:
«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ».
Или – вариант номер два. Тоже достаточно оригинальный:
«ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ».
Это уже что-то из Дюма, но вполне приемлемо. На экранах всего мира появлялось сотни тысяч раз. Особенно в немом кино.
Третья редакция того же спасительного титра тоже была частенько использована, но несла уже более кокетливую и интригующую интонацию:
«А СПУСТЯ ДЕСЯТЬ ЛЕТ…»
После такого драматургического изыска автор и режиссер обычно легко и спокойно переходили к событиям, происходящим с уже повзрослевшими героями…
Если же по ходу развития второй половины сюжета неожиданно становилось непонятно, «кто есть кто?» и «кто кому дядя?», а объяснение этому провальчику нужно было искать именно в том легкомысленно выброшенном десятилетии, на выручку приходил еще один свеженький и спасительный приемчик – «информация в диалоге»:
ГЕРОЙ. А помнишь, дорогая, как мы с тобой отдыхали в санатории Совмина и встретили там одну даму с таким пушкинским именем?
ГЕРОИНЯ. Людмила? В смысле – «Руслан…».
ГЕРОЙ. Нет.
ГЕРОИНЯ. Татьяна Ларина?
ГЕРОЙ. Нет!
ГЕРОИНЯ. Ольга?
ГЕРОЙ. Нет, нет! У нее еще муж в то время был секретарем Свердловского обкома партии…
ГЕРОИНЯ. Наина?!
ГЕРОЙ. Да! «О витязь! То была Наина…»
Все… И больше ничего не надо. За этими скупыми строками сразу же встает широкое полотно политической жизни всей страны того времени…
И совершенно не нужно тоскливо перечислять приметы опущенных десяти лет, так ловко вычеркнутых всего тремя словами:
«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ».
Я клянусь, что ничего подобного не говорил!
В свое время я был достаточно опытным киносценаристом, чтобы не пользоваться такими обветшалыми и проржавевшими элементами сюжетных конструкций, как пояснительные надписи на экране.
«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ». Это сказал Ангел!
Этот здоровенный, белокурый и голубоглазый сукин кот деловито посмотрел на свои, прямо скажем, неслабенькие часы фирмы «Радо» – тысячи за две с половиной долларов – и объявил, что до Питера осталось минут пятьдесят и он лучше быстренько доскажет мне эту историю, потому что я из-за своего дурацкого любопытства могу вообще застрять в Том Времени на веки вечные!..
Что, между нами говоря, меня бы вполне устроило! Таким образом мы с Иришкой продлили бы себе жизнь на десяток лет и попытались бы избежать тех ошибок, которые успели наделать за это время. Да и Катюха-внучка стала бы восьмилетним ребенком. С этим ее возрастом у меня связаны самые радужные воспоминания! Мы снова показали бы ей Канны, Ниццу, Париж… Опять свозили бы ее в Зальцбург, в Испанию… Ей тогда так понравилась Испания! Когда мы привезли ее туда во второй раз, уже десятилетней, она разразилась целым потоком стихов – для ее тогдашнего возраста, по-моему, вполне пристойных:
… Ла-Мата, Мурсия, Мадрид…
И кровь бесчисленных коррид,
Стук каблучков танцовщиц томных,
Испанский берег в теплых волнах…
Дома – как в сказочной стране,
Как будто белые игрушки…
И в зачарованной земле…
Последняя строка напрочь вылетела из головы, помню только рифму: «подружки…». Для десятилетнего ребенка – шикарные стишата!.. Хотя в этом я понимаю совсем немного.
– Чьи, чьи это стихи? – вдруг переспросил Ангел. – Вашей десятилетней внучки?! Но вы же говорили, что ей уже восемнадцать…
И, даю честное слово, в последней фразе Ангела я уловил некоторое разочарование.
– Слушайте! – сказал я. – Уж если вы вторгаетесь в то, о чем я всего лишь думаю, то хотя бы извольте быть внимательнее! Чтобы не задавать идиотских вопросов. Когда она сочиняла эти стихи, ей было десять. А сейчас – восемнадцать! И потом – вы обещали мне больше не лезть в мои мысли…
– Простите, Владим Владимыч, но своими воспоминаниями о внучке вы заполнили буквально все купе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69