- Продолжайте, граф, - махнул рукой светлейший.
Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:
- Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетаюших над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще, путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..
Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:
- А все-таки она вертится…
И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух словно стая снежинок…
Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Родику - брегет, Маше - медальон, Тихону - тощий бумажник…
Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:
- Прощайте. Мне незачем больше жить.
И бросился в темные воды Невы.
- Федя!!! - резко крикнула Маша.
Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.
Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике:
- Не хочу жить… Не хочу! Варвары!.. Варвары!..
Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи:
- Ну, будя… Ну, уймись, Антон Францыч… Будя…
- Антон Францевич! Миленький, родненький!.. - причитала Маша. - Жизни себя решить - грех-то какой!.. Все будет хорошо! Вот увидите.
- Манечка знает, что говорит… - лепетал испуганный Тихон.
- Успокойтесь, Антон Францевич! - кричал Родик. - Немедленно успокойтесь!..
- Хорошо, - вдруг сказал Герстнер, лежа в руках Пиранделло. - Я останусь жить. Но пусть погибнет мой проект. Он никому не нужен.
Герстнер дрыгнул ногами и швырнул в воду чертежи и проект.
- Пиранделло! Держи Антона!!! - завопил Родик.
Одновременно в воздух взвились четыре тела, одновременно в воду шлепнулись Родик, Маша, Тихон и коза Фрося…
В апартаментах Герстнера на протянутых веревках сушилась мокрая одежда спасателей, чертежи, эскизы.
Завернувшись в скатерть, как в тунику, Маша проглаживала утюгом чью-то мокрую рубаху.
У жарко натопленной печи сушилась обувь, грелся голый Тихон в одной набедренной повязке. Его кремневый пистолет пеньковыми веревками был приторочен под левой подмышкой точно так же, как через полтораста лет станут носить оружие тайные агенты всего мира…
Коза Фрося, укутанная в армяк Пиранделло, лежала на узкой софе, что-то жевала, трясла мокрой бородой…
Босоногий Родик в халате на голое тело нервно расхаживал:
- Стыдно, Антон Францевич, и недостойно интеллигентного человека!.. Сегодня ваша жизнь и ваш проект уже принадлежат…
- Российской империи, - вставил дрожащий Зайцев.
- А ты вообще молчи! Не умеешь плавать - нечего в воду прыгать! - разозлился Родик.
- Все прыгнули - и я прыгнул, - виновато пробормотал Тихон.
- Вы талантливый инженер, Антон Францевич!..
- Очень плохо в России жить инженеру, - простонал Герстнер.
- Эх, Антон Францыч, - вздохнул Пиранделло. - А кому на Руси жить хорошо?
- Как ты сказал, Пиранделло? - удивился Родик.
- А чего я такого сказал?!.. Чуть что - сразу Пиранделло!..
- Я здесь совсем недавно, а уже заметил, что существование в России окружено такими стеснениями… - слабым голосом проговорил Герстнер.
- Что каждый лелеет тайную мечту уехать отсюда куда глаза глядят, - подхватил Родик. - И заметьте, Антон Францевич, дело вовсе не в политической свободе. а просто в личной независимости, в возможности свободного передвижения, в обычном выражении естественных человеческих чувств…
Зайцев в панике заткнул уши, закричал тоненько:
- Я этого не слышал, господа! Вы этого не говорили!..
- Ой, да не верещи ты, инакомыслящий! - поморщился Родик. - Будто на облаке живешь…
Маша поплевала на утюг:
- Родион Иваныч! Тихон!.. Золотце вы мое! Чем друг с дружкой собачиться - подумали бы, что дальше делать.
Тихон неуверенно почесал в затылке:
- Есть, конечно, один человек. Он и по нашему департаменту проходит, и с Алексан Христофорычем на короткой ноге. Он слово скажет - на всю Россию слышно. Но… Очень любит это самое… Тут не грех и сброситься…
Тихон подошел к столу, развязал нагрудный кожаный мешочек и вынул оттуда несколько смятых ассигнаций.
Герстнер пораженно приподнялся на постели. Тихон сказал:
- Вот. Все, что есть.
- Откуда это у тебя? - насторженно спросил Пиранделло.
- Премия, - с милой гордостью ответил Тихон.
- За что?! - вскричал Родик.
- За вас, - скромно улыбнулся тайный агент.
Герстнер потерял сознание и упал на подушки.
Следующим утром Родион Иванович вел под руку редактора и издателя «Северной пчелы» Фаддея Венедиктовича Булгарина.
- Ах, Фаддей Венедиктович! Вы же не только светоч российской словесности, но и рупор передовой общественной мысли…
- Вы мне льстите… Однако чем могу служить?
- Вы, конечно, наслышаны о проекте Герстнера?
- В общих чертах, - осторожно сказал Булгарин.
Родик достал из кармана конверт, протянул его Булгарину:
- Вот здесь письмо, объясняющее выгоды устроения железных дорог. Мы льстим себя надеждой, что если к этому наброску вы приложите хоть частицу своего тонкого ума и высокого таланта - эта штука станет посильнее, чем «Фауст» Гете!
- Вы, уважаемый Родион Иванович, не очень ясно представляете себе все тонкости издательского дела…
И тут Родик вложил в руку Феддея Венедиктовича пачечку денег:
- На нужды отечественной литературы, дорогой Фаддей Венедиктович. - Родик смотрел на Булгарина ясными, безгрешными глазами.
Они остановились у входа в редакцию «Северной пчелы».
- Надеюсь, завтра вы сможете уже прочесть статью, любезный Родион Иванович, - поклонился Булгарин и вошел в подъезд редакции.
Оставшись один, Родик в восторге от самого себя вдруг по-мальчишески подпрыгнул, сотворил в воздухе этакое коленце и умчался.
Войдя в свой кабинет, Булгарин увидел следующую картину: в кресле для посетителей, не по-русски раскованно, сидел чрезвычайно симпатичный, худенький и элегантный человечек с длинными вьющимися волосиками и ангельским лицом с большими голубыми глазами. Это был Иван Иванович.
В левой руке Иван Иванович держал дамскую дымящуюся пахитоску, а в правой - длинную сверкающую шпагу. Острие клинка упиралось в горло огромного швейцара Семена, пригвожденного к стене. Руки Семен держал на затылке.
- Что?.. Что такое?!.. - ошеломленно спросил Булгарин.
- Ну, что же ты, Семен? - очаровательно улыбнулся Иван Иванович. - Докладывай, шалун. Докладывай…
- К вам пришли, Фаддей Венедиктович… - сдавленно произнес Семен, боясь шелохнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16