Не спеша, покручивая ус, писатель шёл рядом с пожилым, коренастым человеком в расстёгнутом пальто и в летней шляпе на большой голове. Человек этот громко хохотал и, поднимая кверху бородатое красное лицо, вскрикивал:
- Ехал, ехал...
Писатель снял шапку, кому-то кланяясь, - голова у него была гладко острижена, лоб высокий, лицо скуластое, с широким носом и узкими глазами. Это лицо показалось Климкову грубым, неприятным, большие рыжие усы придавали ему что-то солдатское, жёсткое.
- Идёмте! - сказал Маклаков. - Они, должно быть, поедут вместе. Нам надо быть поосторожнее, приезжий-то бывалый человек...
На улице он нанял извозчика, сказав ему:
- Поезжай за тем экипажем!
И долго молчал, согнув спину и раскачиваясь всем телом. Потом тихо пробормотал:
- В прошлом году летом был я у него при обыске...
- У писателя? - спросил Евсей.
- Да. Поезжай дальше, извозчик! - быстро приказал Маклаков, заметив, что передний экипаж остановился.
Через минуту он соскочил с пролётки, сунул извозчику деньги, сказал Евсею: "Подождите!" - и скрылся в сырой тьме. Был слышен его голос:
- Извините - это дом Яковлева?
Кто-то глухо ответил:
- Перцева.
Прислонясь к забору, Евсей считал замедленные шаги Маклакова и думал:
"Просто это - следить за людями..."
Шпион подошёл и недовольным голосом заговорил:
- Нам здесь делать нечего. Завтра с утра вы оденетесь в другое платье и будете наблюдать за этим домом.
Он зашагал по улице, и в уши Климкова застучала его речь, быстрая, точно дробь барабана.
- Запоминайте лица, костюмы, походку людей, которые будут приходить в эту квартиру. Людей, похожих друг на друга, - нет, каждый имеет что-нибудь своё, вы должны научиться сразу поймать это своё в человеке - в его глазах, в голосе, в том, как он держит руки на ходу, как, здороваясь, снимает шапку. Эта служба прежде всего требует хорошей памяти...
Евсей чувствовал, что сыщик говорит со скрытою неприязнью к нему.
- У вас слишком заметное лицо, особенно глаза, это не годится, вам нельзя ходить без маски, без дела. По фигуре, да и вообще, вы похожи на мелочного торгаша, вам надо завести ящик с товаром - шпильки, иголки, тесёмки, ленты и всякая мелочь. Я скажу, чтобы вам дали ящик и товару, тогда вы можете заходить на кухни, знакомиться с прислугой...
Он замолчал, снял свою бороду, спрятал её в карман, поправил шапку и пошёл тише.
- Прислуга всегда готова сделать что-нибудь неприятное для господ, её легко выспросить. Особенно женщин - кухарок, нянек, горничных. Они любят сплетничать. Однако - я продрог! - другим голосом закончил он поучение. Зайдём в трактир.
- У меня денег нет...
- Пустяки!
В трактире он строгим тоном барина спросил:
- Рюмку коньяку побольше и пару пива. Вы хотите коньяку?
- Нет. Я не пью, - ответил Евсей сконфуженно.
- Это хорошо!
Шпион внимательно взглянул в лицо Климкова, поправил усы, на минуту закрыл глаза, потянулся всем телом так, что у него хрустнули кости. А когда выпил коньяк, то снова вполголоса заговорил:
- И хорошо, что вы такой молчаливый... О чём вы думаете, а?
Евсей опустил голову и ответил:
- О себе...
- Что же именно?
Глаза Маклакова светились мягко, и Евсей искренно ответил:
- Думаю, что, может, лучше бы мне в монастырь поступить...
- Вы в бога веруете?
Подумав, Евсей сказал, как бы извиняясь:
- Верую! Только я - не для бога, а для себя. Что я богу?
- Ну, давайте выпьем...
Климков храбро выпил стакан холодного, горького пива, - оно вызвало у него дрожь. Облизав губы, он спросил:
- Часто бьют вас?
- Меня? Кто? - удивлённо и обиженно воскликнул сыщик.
- Не вас, а вообще - шпионов?
- Надо говорить - агенты, а не шпионы, - поправил его Маклаков, усмехаясь. - Меня - не били...
Он задумался, плечи у него опустились, спина согнулась, по белому лицу скользнула тень.
- Должность наша - собачья, люди смотрят на нас - довольно скверно! тихонько проговорил он и вдруг, улыбнувшись всем лицом, наклонился к Евсею. - Только один раз за пять лет я видел человеческое отношение к себе. Было это у Миронова. Я пришёл к нему с жандармами, в форме околоточного надзирателя; нездоровилось мне, лихорадило, едва на ногах стою. Принял он нас вежливо, немножко будто сконфузился, посмеивается. Большой такой, руки длинные, усы - точно у кота. Ходит с нами из комнаты в комнату, всем говорит - вы, заденет кого-нибудь - извиняется. Неловко всем около него - и полковнику, и прокурору, и нам, мелким птицам. Все этого человека знают, в газетах портреты его печатаются, даже за границей известен, - а мы пришли к нему ночью... совестно как-то! Вижу я - смотрит он на меня, - потом подошёл близко и говорит: "Вы бы сели, а? Вам нездоровится, как видно, сядьте!" Так он меня этими словами и опрокинул. Сел я. Думаю - уйди от меня! А он: "Хотите принять порошок?" Все молчат, - никто на меня и на него не смотрит...
Маклаков тихо засмеялся.
- Дал он мне хину в облатке, а я её разжевал. Во рту - горечь нестерпимая, в душе - бунт. Чувствую, что упаду, если встану на ноги. Тут полковник вмешался, велел меня отправить в часть, да, кстати, и обыск кончился. Прокурор ему говорит: "Должен вас арестовать..." - "Ну, что же, говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может..." Так это он просто сказал - с улыбкой!..
Рассказ понравился Евсею, точно обласкал его и разогрел желание быть приятным Маклакову.
"Хороший человек!" - утвердительно подумал он о сыщике.
А тот вздохнул, спросил себе ещё рюмку коньяку, медленно выпил её, вдруг осунулся, похудел и опустил голову на стол.
Евсею хотелось говорить, в голове суматошно мелькали разные слова, но не укладывались в понятную и ясную речь. Наконец, после многих усилий, Евсей нашёл о чём спросить.
- Он тоже на службе у врагов наших?
- Кто? - едва подняв голову, спросил сыщик.
- Писатель-то...
- У каких - врагов наших?
Евсей смутился, - сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в голосе его была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: "Запишите!", надел шапку и, ни слова не говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.
- Завтра к девяти будьте на месте, в двенадцать вас сменят! - сказал ему Маклаков уже на улице, сунул руки и карманы пальто и исчез.
"Не простился!" - огорчённо думал Евсей, идя по пустынной улице.
Он чувствовал себя худо - со всех сторон его окружала тьма, было холодно, изо рта в грудь проникал клейкий и горький вкус пива, сердце билось неровно, а в голове кружились, точно тяжёлые хлопья осеннего снега, милые мысли.
"Вот - день отслужил я... Кабы я понравился кому-нибудь..."
X
Ночью Евсею приснилось, что его двоюродный брат Мишка сел ему на грудь, схватил за горло и душит... Он проснулся и услыхал в комнате Петра его сердитый, сухой голос:
- Мне наплевать на государство и на всю эту чепуху..
Засмеялась женщина, и прозвучал чей-то тонкий голос:
- Ш-ш! Не ори!..
- У меня нет времени разбирать, кто прав, кто виноват, - я не дурак. Я молод, мне надо жить. Он мне, подлец, лекции читает о самодержавии, - а я четыре часа лакеем метался около всякой сволочи, у меня ноги ноют, спина от поклонов болит. Коли тебе самодержавие дорого, так ты денег не жалей, а за грош гордость мою я самодержавию не уступлю, - подите вы к чёрту!
А через несколько часов Евсей сидел на тумбе против дома Перцева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49