П о т е х и н. Знаешь что, Константин, - отец, пожалуй, прав, когда он говорит о вас, литераторах! (Внезапно с горечью, почти со злобой.) Обманываете вы читателей, да, да! Вы не хлеб насущный даёте нам, а сладкие пряники...
В а с я. Вы, кажется, сердитесь, доктор?
П о т е х и н (сильно). Желая возбудить надежды, вы приводите к тяжёлым разочарованиям... однажды вы уже изобразили народ, ожидающий пророков правды и добра... пророки поверили вам и пошли, и были преданы, были убиты!.. Но вы ещё раз сделали это снова, обманули тех, кто верил вам... вместо могучего народа, о котором вы пели, нас встретил старый, тёмный зверь...
З и н а (возмущена). Доктор, вы на границе пошлости!..
В а с я (удерживая её). Подожди... терпение...
П о т е х и н (несколько опомнился, провёл рукою по лицу). Не беспокойтесь... и не грубите! Я ведь предупредил - это не моё мнение... это мнение отца.
В а с я. Однако вы с такой силой излагаете чужие мнения... интересно бы слышать ваши!
П о т е х и н (угрюмо). У меня нет своих мнений... я не хочу скрывать этого, как теперь делают многие. Я не умею выдумывать наскоро... Мне надоели комедии с переодеваниями нигилистов в фанатиков и фанатиков в нигилистов.
В а с я. Как англичанин анекдота - вы не настолько богаты, чтобы шить своё платье у плохого портного?.. Похвально!
З и н а (Елене). Беседа принимает несколько истерический характер.
(Елена останавливает её взглядом.)
М а с т а к о в (подавлен). Первый раз вижу тебя таким... что с тобой?
П о т е х и н. Надоело мне всё! Не хочу никакой лжи... никаких утешений и обманов! Не хочу и того, что так весело и беззаботно возвещаешь ты, Константин... не верю в эту твою сказку о матери...
С а ш а (пугливо). Ой, господи... как это можно!
В а с я (насмешливо). Это вы от себя уже говорите?
П о т е х и н (тяжело). Да, это говорю я, Николай Потехин! (Он вдруг взглянул на Елену - согнувшись над пяльцами, она спокойно вышивает. Ему точно ушибло голову, он приподнял плечи и - пошёл прочь, говоря.) Если грубо вышло... извините... я ведь этого не хотел.
В а с я (усмехаясь). Увы... Разваливается колосс на глиняных ногах... эх, родина моя!
Е л е н а (взглянув на него, потом на мужа). Знаете, чьё мнение здесь ценнее всего? Сашино!
С а ш а (прячется). Ну, что это...
Е л е н а. Она выросла в той среде, о которой сейчас рассказано нам...
В а с я (Зине, негромко). Рассказ из быта готтентотов может оценить только готтентот.
З и н а (протяжно). Не надо-о!
В а с я. Шатобриан посылал рукопись Аталы индейцам, и только когда они сказали ему: всё верно! - решился напечатать книгу.
М а с т а к о в (ласково и мягко). Разве я лгу? Я? Никогда!
Е л е н а. Нужно ли объяснять?
М а с т а к о в. Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день... Я ведь вижу грязь, пошлость, жестокость, вижу глупость людей, - всё это не нужно мне! Это возбуждает у меня отвращение... но - я же не сатирик! Есть ещё что-то робкие побеги нового, истинно человеческого, красивого, - это мне дорого, близко... имею я право указать людям на то, что люблю, во что верю? Разве это ложь?
В а с я (улыбаясь, поучительно). Ну, да, это обычная ваша мысль... вы часто говорите об этом. Но - вы забываете, что есть нечто неотразимое... пред ним всё наше человеческое, и доброе и злое, - ничтожно, осуждено на гибель.
М а с т а к о в. Боже мой... надоели мне эти слова!
В а с я (иронически). Надоели? Не более того?
М а с т а к о в. Вам известен обычай омывать тело покойника? Давайте омоемся от пошлости и лени при жизни! Пусть всё человечество в свой последний час предстанет гибели чистым и прекрасным... пусть оно погибнет с мужественной простотой, с улыбкой!
В а с я. О романтизм! Не всё ли мне равно - как умереть?
М а с т а к о в (уныло). Да? Всё равно вам?
Е л е н а (спокойно). Разве не лучше умереть красиво?
В а с я. Я не романтик. Нет.
З и н а (почти с отчаянием). Да оставьте вы этот похоронный разговор! Только что слышали такой задушевный рассказ... право, стыдно перед автором!
В а с я. Писателей не стыдятся. Писатель должен быть мужествен... особенно когда он проповедует... весёлый стоицизм! (Смеётся.) Каково словцо?
(Самоквасов идёт с букетом цветов; видя Васю, остановился, хмурится, дёргает себя за ус.)
Е л е н а (живо). Добро пожаловать!
С а м о к в а с о в. Моё почтение... (Делит букет, цветы падают на землю.) Позвольте предложить вам... и вам... (Сконфузился.) Становлюсь стар и неловок...
(Мастаков встал, отошёл в сторону и, глядя в небо, тихо посвистывает. Вася тоже встал и уходит прочь. Самоквасов, видя это, ещё более теряется.)
Е л е н а. Саша, поставьте в воду, пожалуйста.
З и н а (идёт вслед за Васей). Спасибо вам! Чудесные цветы. (Васе.) Тебе нравятся ирисы?
В а с я (тихо). Мне нравится отставной полицейский. Он влюбился в тебя - ты понимаешь?
З и н а. Василий! Зачем ты это говоришь?
В а с я. Он наверное сделает тебе предложение...
З и н а. Перестань!
В а с я. И когда я умру... ты выйдешь за него замуж...
(Они уходят. Елена всё время что-то говорит Самоквасову с доброй улыбкой, оживлённо.)
С а м о к в а с о в. Да... но, видите ли...
Е л е н а (громче). Вы преувеличиваете! Люди гораздо более глупы, некультурны, чем злы...
С а м о к в а с о в. Я всё-таки прожил сорок лет, и обидно, когда люди, ещё не жившие, третируют тебя...
М е д в е д е в а (идёт). Добрый вечер! А где же мои?
Е л е н а (оглядываясь). Тут где-то.
М е д в е д е в а (садясь). Пора бы домой! Ему запрещено гулять после заката, а он нарочно ходит.
С а м о к в а с о в (крякнув). Гм... Почему же нарочно?
М е д в е д е в а. Да уж так... вижу я эту игру! (Грозит пальцем.) Я простая женщина, а всё вижу...
М а с т а к о в (подходя к ней). А вы не сердитесь... Ведь вы добрейшая душа!
М е д в е д е в а. Не могу, батюшка! Мать я, и у меня погибает дочь... да! Вы - милый человек, хороший вы человек, ну а материнское - вам неведомо и непонятно. Мук моих вы не знаете, слёз не видите, думушки мои бесконечные неведомы вам... Сына потеряла, теперь - дочь теряю... каково это?
(Самоквасов мрачно нахмурился и отходит прочь.)
М а с т а к о в. Дочь теряете? Почему же?
М е д в е д е в а (грубовато). Да что вы - не видите, как она измоталась, устала, изнервилась вся? Ночами - не спит, плачет... А он ей всё о смерти, всё о том, что вот он, молодой, умирает, а она будет жить...
М а с т а ко в (удивлённо). Он? А я думал - он... не так...
М е д в е д е в а. Разве такая она была? Спокойная, крепкая, весёлая! Бывало - целый день смеётся, поёт...
М а с т а к о в. Мне казалось, что у него очень развито чувство человеческого достоинства и он... не станет...
М е д в е д е в а. Не станет! Как же! Эдакий-то самолюб да стеснялся бы? Он же первое лицо на свете... ведь из его речей выходит, что когда он помрёт - и мир весь помереть должен, и солнце погаснет... вишь какой лакомый! Да ещё целует её иной раз, о господи! Вдруг заразит, а? Ведь это что же? За что?
С а м о к в а с о в (рычит). Это... я вам скажу... это уж я не знаю...
М е д в е д е в а. Ну, батюшка, тоже и все вы, мужчинки, хороши...
Е л е н а (предостерегая). Не слишком ли жёстко говорите вы? (Указывает глазами на Самоквасова.)
М е д в е д е в а (изменяя тон). Да. Забылась, пожалуй. Мать! Не за себя ожесточаюсь - за дочь... мне что себя жалеть? А дитя своё я обязана хранить... и больно мне видеть, как отравляют душу её смертной тоской... да!
С а м о к в а с о в (Мастакову). Вот положение, а? Вот - как тут, что вы скажете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14