- Справедливо, но - не утешает! - угрюмо отозвался хохол.
Он часто говорил эти слова, и в его устах они принимали какой-то особый, всеобнимающий смысл, горький и едкий…
…И вот пришел этот день - Первое мая.
Гудок заревел, как всегда, требовательно и властно. Мать, не уснувшая ночью ни на минуту, вскочила с постели, сунула огня в самовар, приготовленный с вечера, хотела, как всегда, постучать в дверь к сыну и Андрею, но, подумав, махнула рукой и села под окно, приложив руку к лицу так, точно у нее болели зубы.
По небу, бледно-голубому, быстро плыла белая и розовая стая легких облаков, точно большие птицы летели, испуганные гулким ревом пара. Мать смотрела на облака и прислушивалась к себе. Голова у нее была тяжелая, и глаза, воспаленные бессонной ночью, сухи. Странное спокойствие было в груди, сердце билось ровно, и думалось о простых вещах…
«Рано я самовар поставила, выкипит! Пускай они подольше поспят сегодня. Замучились оба…»
В окно, весело играя, заглядывал юный солнечный луч, она подставила ему руку, и когда он, светлый, лег на кожу ее руки, другой рукой она тихо погладила его, улыбаясь задумчиво и ласково. Потом встала, сняла трубу с самовара, стараясь не шуметь, умылась и начала молиться, истово крестясь и безмолвно двигая губами. Лицо у нее светлело, а правая бровь то медленно поднималась кверху, то вдруг опускалась…
Второй гудок закричал тише, не так уверенно, с дрожью в звуке, густом и влажном. Матери показалось, что сегодня он кричит дольше, чем всегда.
В комнате раздался гулкий и ясный голос хохла:
- Павел! Слышишь!
Кто-то из них шлепнул босыми ногами о пол, кто-то сладко зевнул…
- Самовар готов! - крикнула мать.
- Встаем! - ответил Павел весело.
- Восходит солнце! - говорил хохол. - И облака бегут. Это лишнее сегодня - облака…
И вышел в кухню, растрепанный, измятый сном, но веселый.
- Доброе утро, ненько! Как спали? Мать подошла к нему и тихо сказала:
- Уж ты, Андрюша, рядом с ним иди!
- А конечно же! - прошептал хохол. - Пока мы вместе - мы всюду пойдем рядом, - так и знайте!
- Вы что там шепчетесь? - спросил Павел.
- Мы ничего, Паша!
- Она говорит мне - чище умывайся! Девицы будут смотреть! - ответил хохол, выходя в сени мыться.
- «Вставай, поднимайся, рабочий народ!» - тихо запел Павел.
День становился все более ясным, облака уходили, гонимые ветром. Мать собирала посуду для чая и, покачивая головой, думала о том, как все странно: шутят они оба, улыбаются в это утро, а в полдень ждет их - кто знает - что? И ей самой почему-то спокойно, почти радостно.
Чай пили долго, стараясь сократить ожидание. Павел, как всегда, медленно и тщательно размешивал ложкой сахар в стакане, аккуратно посыпал соль на кусок хлеба - горбушку, любимую им. Хохол двигал под столом ногами, - он никогда не мог сразу поставить свои ноги удобно, - и, глядя, как на потолке и стене бегает отраженный влагой солнечный луч, рассказывал:
- Когда был я мальчишкой лет десяти, то захотелось мне поймать солнце стаканом. Вот взял я стакан, подкрался и - хлоп по стене! Руку разрезал себе, побили меня за это. А как побили, я вышел на двор, увидал солнце в луже и давай топтать его ногами. Обрызгался весь грязью - меня еще побили… Что мне делать? Так я давай кричать солнцу: «А мне не больно рыжий черт, не больно!» И все язык ему показывал. Это - утешало.
- Почему оно тебе рыжим казалось? - спросил Павел! смеясь.
- А напротив нас кузнец был, краснорожий такой и с рыжей бородой. Веселый, добрый мужик. Так солнце, по-моему, на него было похоже…
Не стерпев, мать сказала:
- Вы бы о том поговорили, как пойдете!
- О решенном говорить - только путать! - мягко заметил хохол. - В случае, если нас всех заберут, ненько, к вам Николай Иванович придет, и он вам скажет, как быть.
- Хорошо! - вздохнув, сказала мать.
- На улицу бы пойти! - мечтательно проговорил Павел. - Нет, лучше дома посиди пока! - отозвался Андрей. - Зачем напрасно глаза мозолить полиции? Ты ей довольно хорошо известен!
Прибежал Федя Мазин, сверкающий, с красными пятнами на щеках. Полный трепета радости, он разогнал скуку ожидания.
- Началось! - заговорил он. - Зашевелился народ! Лезет на улицу, рожи у всех - как топоры. У ворот фабрики все время Весовщиков с Гусевым Васей и Самойловым стояли, речи говорили. Множество народа вернули домой! Идемте, пора! Уже десять часов!..
- Я пойду! - решительно сказал Павел.
- Вот увидите, - обещал Федя, - после обеда встанет вся фабрика!
И он убежал.
- Горит, как восковая свечечка на ветру! - проводила его мать тихими словами, встала и вышла на кухню, начала одеваться.
- Куда вы, ненько?
- С вами! - сказала она.
Андрей взглянул на Павла, дергая себя за усы. Павел быстрым жестом поправил волосы на голове и вышел к ней.
- Я тебе, мама, ничего не скажу… И ты мне ничего не говори! Ладно?
- Ладно, ладно, - Христос с вами! - пробормотала она.
27
Когда она вышла на улицу и услыхала в воздухе гул людских голосов, тревожный, ожидающий, когда увидала везде в окнах домов и у ворот группы людей, провожавшие ее сына и Андрея любопытными взглядами, - в глазах у нее встало туманное пятно и заколыхалось, меняя цвета, то прозрачно-зеленое, то мутно-серое.
С ними здоровались, и в приветствиях было что-то особенное Слух ее ловил отрывистые, негромкие замечания:
- Вот они, воеводы…
- Нам неизвестно, кто воеводит…
- Да ведь я ничего худого не говорю!..
В другом месте на дворе кто-то кричал раздраженно:
- Переловит их полиция - они и пропадут!..
- Ловила!
Воющий голос женщины испуганно прыгал из окна на улицу:
- Опомнись! Что ты, холостой, что ли?
Когда проходили мимо дома безногого Зосимова, который получал с фабрики за свое увечье ежемесячное пособие, он, высунув голову из окна, закричал:
- Пашка! Свернут тебе голову, подлецу, за твои дела, дождешься!
Мать вздрогнула, остановилась. Этот крик вызвал в ней острое чувство злобы. Она взглянула в опухшее, толстое лицо калеки, он спрятал голову, ругаясь. Тогда она, ускорив шаг, догнала сына и, стараясь не отставать от него, пошла следом.
Павел и Андрей, казалось, не замечали ничего, не слышали возгласов, которые провожали их. Шли спокойно, не торопясь. Вот их остановил Миронов, пожилой и скромный человек, всеми уважаемый за свою трезвую, чистую жизнь.
- Тоже не работаете, Данило Иванович? - спросил Павел.
- У меня - жена на сносях. Ну, и день такой, беспокойный! - объяснил Миронов, пристально разглядывая товарищей, и негромко спросил:
- Вы, ребята, говорят, скандал директору хотите делать, стекла бить ему?
- Разве мы пьяные? - воскликнул Павел.
- Мы просто пройдем по улице с флагами и песни будем петь! - сказал хохол. - Вот послушайте наши песни - в них наша вера!
- Веру вашу я знаю! - задумчиво сказал Миронов. - Бумаги эти читал. Ба, Ниловна! - воскликнул он, улыбаясь матери умными глазами. - И ты бунтовать пошла?
- Надо хоть перед смертью рядом с правдой погулять!
- Ишь ты! - сказал Миронов. - Видно, верно про тебя говорят, что ты на фабрику запрещенные книжки носила!
- Кто это говорит? - спросил Павел.
- Да уж - говорят! Ну, прощайте, держитесь солиднее! Мать тихо смеялась, ей было приятно, что про нее так говорят. Павел сказал ей усмехаясь:
- Будешь ты в тюрьме, мама!
Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77