– Свежий воздух… Растянешься, в небе звезды плывут… У тебя две белые точки в глазах. Не знаешь? У всех одна, у тебя две… я открыла…»
Пальцы его опущенных рук дрожали, он не смел, боялся ими шевельнуть.
«И небо – наше», – тянул на себя уздечку, напрягал мокрую между лопаток спину Гранищев, не позволяя «ИЛу» завалиться, затылком чуя приближение «мессера». «Как сына вели на расстрел», – хрипел он, сильно кося глазами вбок, ожидая беззвучного лета жаркой трассы… Всегдашний «хвостовик», бессменный замыкающий, – куда еще ставить сержанта, как не в хвост, если наскребается группа из лейтенантов да капитанов? – Гранищев первым принимал и первым же должен был парировать удары нахрапистых «мессеров» сзади, – только сзади! – собственной шкурой постигая излюбленные ими приемы и уловки… А сколько хлебал он горя, сколько скопил в душе злобы и боли, видя чуть ли не в каждом бою, как цепенеют, застывают охваченные ужасом «мессеробоязни» новички, и прут, не шелохнувшись, напрямую… либо судорожно, беспомощно сучат ногами. Чужие драмы терзали его по ночам, как свои, власть их над летчиком была велика…
Опыт предостерегал Гранищева против губительного ухода от «мессера» по прямой, а подбитый, плохо ему повиновавшийся «ИЛ» и собственная немощь лишали возможности размашистого, энергичного, как при лыжном слаломе, маневра. Чтобы не подставлять себя, он подскальзывал в сторону от «мессера» – едва-едва, на сантиметры. Вся его надежда была в скрытности, неуловимости этого смещения. Звон раздался в его ушах, дрожь сотрясла машину. «Врезал!» – он не понял – куда, вслед за гулким, как по воде, ударом ждал сбоя, обрыва в моторе, его наполненный, неизменившийся тембр отозвался в нем коротко: «Жив!»
Оранжевая ермолка в поле его зрения продвинулась вперед. Оранжевый, низко надвинутый на глаза колпак. В быстром, попутном с «ИЛом» движении немец показал ему кулак с отставленным, выгнутым назад большим пальцем. Хвала? Выдержал атаку на большой?
Издевка… Горькая издевка: его тайное, скрытое скольжение, попытка создать впечатление, внушить, будто «ИЛ» неуправляем, будто он чушка, мишень, – эта хитрость разгадана, раскрыта, и теперь, во второй обещанный заход, немец внесет поправку…
.. Погрузилась ли в дрему открытая за капонирами на все стороны степь – ни оврага, ни белеющих известью угоров, – или же все отступило, отодвинулось от них, замерло в ожидании, и оба они, оглушенные друг другом, слышали только друг друга…
Болью, тоской, бесконечной тоской отозвался в Павле тот редкий час над Заволжьем, отходившим к ночи, – так и не решился, не посмел, не собрался с духом…
Сквозняк, ворвавшийся в кабину, предостерег: «ИЛ» качается, может грохнуться…
Павел выровнял самолет, укротил осязаемые мокрым от пота и крови лицом поднявшиеся в кабине завихрения воздуха – «ИЛ» пошел юзом или стал проседать – удивляясь собственной прыти перед развязкой, перед концом; обшарпанный фюзеляж «мессера», дюралевые нашлепки на нем, хвостовое колесико, уменьшаясь, скрывались из виду, когда на сходящем на нет обводе чужого крыла Павел разглядел нитяной разрез щели…
«А, „африканец“! – уличил немца, раскусил его Гранищев. – Ас из армии Роммеля! Спохватился, завилял хвостом!»
Конечно же это они, «африканцы», прибыв под Сталинград, могли щеголять в таких плетенках-сеточках вместо громоздких, жарких для Сахары шлемофонов.
«Я тебя сразу раскусил, „африканец“!»
Не сразу.
И не в «африканце» суть.
Близость немца, главное, необычность, размеренность, поэтапность затеянного им преследования без ставки на одноразовую убойную атаку выявляли нечто новое в отлаженном механизме истребления. Сержант-«хвостовик», испивший в схватках с «МЕ-109» чашу страданий до дна, улавливал перемену нутром, не зная Туниса, Афин, Бухареста, где отведенные на зимние квартиры летчики люфтваффе упивались отчетами газет о встречах фюрера с героями Восточного фронта, удостоенными Рыцарского креста с бриллиантами, примеривались к новому нарукавному знаку «За Сталинград», который будет учрежден по образцу геройских нашивок за Крым и Нарвик, понятия не имея о трехдневном перелете «африканцев» по трассе, проложенной с учетом действующих ночных кабаре для офицеров… А стол, накрытый на финише, в донской станице под Калачом, – откуда знать о нем измордованному, на исходе сил сержанту? Между тем кто только не приветствовал летчиков, явившихся издалека, чтобы поддержать завершающий таран танкистов, кто не предлагал краткого, сердечного тоста за них! Генералы и офицеры высших штабов, никогда так близко к фронту не подъезжавшие, эксперты зондерфюрера по сельскому хозяйству, инструкторы по вербовке рабочей силы, журналисты, фоторепортеры – все хлынули к коридору, по которому устремился в прорыв доблестный 14-й корпус, у всех на устах были слова командира передового танка, прозвучавшие в эфире: «Мы стоим на берегу великой русской реки как победители, и перед нашим мысленным взором в кроваво-красном отблеске распростерта поврежденная дикая страна…» Прекрасно сказано! Кроваво-красный отблеск… дикая страна… Духом великого Арминия, древних германцев веет от этих Слов. Командир передового танка увенчан Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Достойная награда. Впереди – казахская степь, кочевники, вооруженные луком да стрелами, и теперь, конечно, возможны отступления от директивы, провозгласившей в канун великого похода, что «вооруженная борьба в России не должна иметь ничего общего с рыцарским поведением солдата…». Не только можно, но и должно, дабы снять негативный эффект карательных акций, увы, сказавшихся на авторитете германской армии, хотя речь должна идти лишь об отдельных частях СС… И впервые за время Восточной кампании немецкие летчики позволяют себе вспомнить о рыцарстве и совершенно на рыцарский лад бросают русским перчатки в виде вымпелов, вызывая их на воздушные ристалища в заведомо неравном составе: один «мессер» против двух «ЯКов», два «мессера» – против четырех…
Вот и «африканец», на гребне победной волны подловив раненого сержанта, затеял с ним игрище, утеху для души…
Не сквозняк, а щель в обводе тупого крыла «мессера» ободрила Гранищева: узкая и темная, она говорила: шасси «африканцу» не помогли! Тормоза, на которые он рассчитывал, чтобы сбросить, уравнять скорость с «ИЛом», оказались слабыми, и он прибегнул к дополнительному средству – выпустил посадочное приспособление, щитки. Но это с досады, в расстроенных чувствах. Железной собранности, залога и спутника победы, в немце нет. Помощь от посадочных щитков не так велика, ее недостаточно…
Догадка, что сила, которая держит нас в страхе, не способна к незамедлительной расправе, что кара, нависшая над головой, непреднамеренно отодвигается, – это открытие, если им воспользоваться, может дать много.
«Ein!» – «Один!» «Еще один заход!» – означал выставленный в его сторону толстый палец…
Так…
Павел облизнул спекшиеся губы, подтянул уздечку.
Кровь его уже не страшила.
Он понял, откуда она на желтом пульте.
Кровь сочилась из подбородка, задетого осколком.
От этого не умирают.
Двухцветная напористая трасса вспарывала воздух над крылом, рядом со створкой, заляпанной кровью, со смертной силой повелевая ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Пальцы его опущенных рук дрожали, он не смел, боялся ими шевельнуть.
«И небо – наше», – тянул на себя уздечку, напрягал мокрую между лопаток спину Гранищев, не позволяя «ИЛу» завалиться, затылком чуя приближение «мессера». «Как сына вели на расстрел», – хрипел он, сильно кося глазами вбок, ожидая беззвучного лета жаркой трассы… Всегдашний «хвостовик», бессменный замыкающий, – куда еще ставить сержанта, как не в хвост, если наскребается группа из лейтенантов да капитанов? – Гранищев первым принимал и первым же должен был парировать удары нахрапистых «мессеров» сзади, – только сзади! – собственной шкурой постигая излюбленные ими приемы и уловки… А сколько хлебал он горя, сколько скопил в душе злобы и боли, видя чуть ли не в каждом бою, как цепенеют, застывают охваченные ужасом «мессеробоязни» новички, и прут, не шелохнувшись, напрямую… либо судорожно, беспомощно сучат ногами. Чужие драмы терзали его по ночам, как свои, власть их над летчиком была велика…
Опыт предостерегал Гранищева против губительного ухода от «мессера» по прямой, а подбитый, плохо ему повиновавшийся «ИЛ» и собственная немощь лишали возможности размашистого, энергичного, как при лыжном слаломе, маневра. Чтобы не подставлять себя, он подскальзывал в сторону от «мессера» – едва-едва, на сантиметры. Вся его надежда была в скрытности, неуловимости этого смещения. Звон раздался в его ушах, дрожь сотрясла машину. «Врезал!» – он не понял – куда, вслед за гулким, как по воде, ударом ждал сбоя, обрыва в моторе, его наполненный, неизменившийся тембр отозвался в нем коротко: «Жив!»
Оранжевая ермолка в поле его зрения продвинулась вперед. Оранжевый, низко надвинутый на глаза колпак. В быстром, попутном с «ИЛом» движении немец показал ему кулак с отставленным, выгнутым назад большим пальцем. Хвала? Выдержал атаку на большой?
Издевка… Горькая издевка: его тайное, скрытое скольжение, попытка создать впечатление, внушить, будто «ИЛ» неуправляем, будто он чушка, мишень, – эта хитрость разгадана, раскрыта, и теперь, во второй обещанный заход, немец внесет поправку…
.. Погрузилась ли в дрему открытая за капонирами на все стороны степь – ни оврага, ни белеющих известью угоров, – или же все отступило, отодвинулось от них, замерло в ожидании, и оба они, оглушенные друг другом, слышали только друг друга…
Болью, тоской, бесконечной тоской отозвался в Павле тот редкий час над Заволжьем, отходившим к ночи, – так и не решился, не посмел, не собрался с духом…
Сквозняк, ворвавшийся в кабину, предостерег: «ИЛ» качается, может грохнуться…
Павел выровнял самолет, укротил осязаемые мокрым от пота и крови лицом поднявшиеся в кабине завихрения воздуха – «ИЛ» пошел юзом или стал проседать – удивляясь собственной прыти перед развязкой, перед концом; обшарпанный фюзеляж «мессера», дюралевые нашлепки на нем, хвостовое колесико, уменьшаясь, скрывались из виду, когда на сходящем на нет обводе чужого крыла Павел разглядел нитяной разрез щели…
«А, „африканец“! – уличил немца, раскусил его Гранищев. – Ас из армии Роммеля! Спохватился, завилял хвостом!»
Конечно же это они, «африканцы», прибыв под Сталинград, могли щеголять в таких плетенках-сеточках вместо громоздких, жарких для Сахары шлемофонов.
«Я тебя сразу раскусил, „африканец“!»
Не сразу.
И не в «африканце» суть.
Близость немца, главное, необычность, размеренность, поэтапность затеянного им преследования без ставки на одноразовую убойную атаку выявляли нечто новое в отлаженном механизме истребления. Сержант-«хвостовик», испивший в схватках с «МЕ-109» чашу страданий до дна, улавливал перемену нутром, не зная Туниса, Афин, Бухареста, где отведенные на зимние квартиры летчики люфтваффе упивались отчетами газет о встречах фюрера с героями Восточного фронта, удостоенными Рыцарского креста с бриллиантами, примеривались к новому нарукавному знаку «За Сталинград», который будет учрежден по образцу геройских нашивок за Крым и Нарвик, понятия не имея о трехдневном перелете «африканцев» по трассе, проложенной с учетом действующих ночных кабаре для офицеров… А стол, накрытый на финише, в донской станице под Калачом, – откуда знать о нем измордованному, на исходе сил сержанту? Между тем кто только не приветствовал летчиков, явившихся издалека, чтобы поддержать завершающий таран танкистов, кто не предлагал краткого, сердечного тоста за них! Генералы и офицеры высших штабов, никогда так близко к фронту не подъезжавшие, эксперты зондерфюрера по сельскому хозяйству, инструкторы по вербовке рабочей силы, журналисты, фоторепортеры – все хлынули к коридору, по которому устремился в прорыв доблестный 14-й корпус, у всех на устах были слова командира передового танка, прозвучавшие в эфире: «Мы стоим на берегу великой русской реки как победители, и перед нашим мысленным взором в кроваво-красном отблеске распростерта поврежденная дикая страна…» Прекрасно сказано! Кроваво-красный отблеск… дикая страна… Духом великого Арминия, древних германцев веет от этих Слов. Командир передового танка увенчан Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Достойная награда. Впереди – казахская степь, кочевники, вооруженные луком да стрелами, и теперь, конечно, возможны отступления от директивы, провозгласившей в канун великого похода, что «вооруженная борьба в России не должна иметь ничего общего с рыцарским поведением солдата…». Не только можно, но и должно, дабы снять негативный эффект карательных акций, увы, сказавшихся на авторитете германской армии, хотя речь должна идти лишь об отдельных частях СС… И впервые за время Восточной кампании немецкие летчики позволяют себе вспомнить о рыцарстве и совершенно на рыцарский лад бросают русским перчатки в виде вымпелов, вызывая их на воздушные ристалища в заведомо неравном составе: один «мессер» против двух «ЯКов», два «мессера» – против четырех…
Вот и «африканец», на гребне победной волны подловив раненого сержанта, затеял с ним игрище, утеху для души…
Не сквозняк, а щель в обводе тупого крыла «мессера» ободрила Гранищева: узкая и темная, она говорила: шасси «африканцу» не помогли! Тормоза, на которые он рассчитывал, чтобы сбросить, уравнять скорость с «ИЛом», оказались слабыми, и он прибегнул к дополнительному средству – выпустил посадочное приспособление, щитки. Но это с досады, в расстроенных чувствах. Железной собранности, залога и спутника победы, в немце нет. Помощь от посадочных щитков не так велика, ее недостаточно…
Догадка, что сила, которая держит нас в страхе, не способна к незамедлительной расправе, что кара, нависшая над головой, непреднамеренно отодвигается, – это открытие, если им воспользоваться, может дать много.
«Ein!» – «Один!» «Еще один заход!» – означал выставленный в его сторону толстый палец…
Так…
Павел облизнул спекшиеся губы, подтянул уздечку.
Кровь его уже не страшила.
Он понял, откуда она на желтом пульте.
Кровь сочилась из подбородка, задетого осколком.
От этого не умирают.
Двухцветная напористая трасса вспарывала воздух над крылом, рядом со створкой, заляпанной кровью, со смертной силой повелевая ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103