Правда, и там, способствуя победе своим лидерством, он что-то отнимал у клубного престижа динамовцев. И там, значит, было противоречие, однако славой, в итоге, сочлись, кажется… Он играл – и забил Никанорову всем памятный красотой и неожиданностью гол – против своих же армейских защитников, когда ушел от них в команду ВВС, начав там свой путь к фуражке с голубым околышем, к Военно-Воздушной Академии в Монино, к высокому офицерскому чину. Он обыгрывал будущих видных тренеров и в футбол, и в хоккей. И затем, сам превратившись в тренера, сохранил по отношению к ним не всегда скрытую иронию победителя. Во всяком случае, так иногда казалось со стороны…
Он ведь никогда не переставал ощущать в себе игру.
И, кто знает, не прощались ли они, – люди переплетенной с ним судьбы, – с чем-то очень существенным в себе, с тем, что будило в них и поддерживало соперничество с неизменно и до последней своей секунды оспаривающим первенство Бобровым.
…Гроб с телом Боброва стоял на помосте, на котором обычно натягивают канаты боксерского ринга…
Бомбардир умел не только наносить удары, но и выдерживать стойко удары, ему нанесенные. «Жизнь его била неоднократно», – свидетельствуют друзья Боброва.
На вопрос: как же удавалось Боброву прийти в боевую стойку после самых сногсшибательных ударов, – ближайший и старший друг его Леонид Михайлович Казарминский сказал: «Мало кто так умеет, как умел Сева, глубоко прочувствовать свою вину, если, конечно, уверен был, что в случившемся с ним виноват именно он».
Бомбардир далеко не всегда был расположен выслушивать замечания даже от друзей. Подступиться к нему с критикой даже самым близким к нему людям было нелегко. Но если минута для критики была выбрана верно и самые неприятные вещи были высказаны с дружеским тактом, бомбардир выслушивал все с мужеством настоящего бомбардира. И шел в новый прорыв с удивительной энергией жизнестойкости.
Кстати, вспоминая обстановку в послевоенном ЦДКА, сам Бобров подчеркивал: «Мы не таили и не копили обид друг на друга. Может быть, потому, что замечания всегда делались в необидном тоне. Хотя спуску никому не давали. Вожак наш Федотов мог прикрикнуть довольно строго. Но… повернешься и бежишь играть. Создаем, значит, следующую выгодную ситуацию. Исправляем ошибку…»
Конечно, со стороны Всеволод Бобров казался неслыханно удачливым. И в жизни, и на спортивном поле.
Ну что же, если считать удачей сам талант – от природы, от бога, – то с талантом Боброву завидно повезло. Он, наверняка, был бы «звездою» и в баскетболе, и в бейсболе. Он, например, взял впервые в жизни в руки теннисную ракетку и через пятнадцать минут заиграл на равных с классными игроками.
Все происходило в развитии, в разбеге, в разгоне его спортивной судьбы естественно.
Просто менялись – один за другим – уровни признания его талантов и заслуг.
Известный наш спортивный доктор, заведующий сейчас всей медицинской частью армейского клуба Олег Белаковский, товарищ Боброва еще по довоенному Сестрорецку, где играли они с начинающим бомбардиром в хоккей, вспоминает, что, выступая за школьную команду, Всеволод в состоянии был один обыграть с десяток соперников и забить полтора десятка мячей. Обыкновение это сохранилось через годы – в конце шестидесятых годов Бобров, играя за армейских ветеранов, вбил в ворота ветеранов московского «Динамо» по хоккею с мячом девять, кажется, голов.
Менялся уровень выступлений, но не менялась манера, повадка бомбардира.
В войну, эвакуированный о заводом, где работал инженером его отец, в Омск, учась в Омском интендантском училище и выпущенный из него в чине лейтенанта, Бобров владычествовал на хоккейных полях Западно-Сибирского военного округа. Правда, перед войной он был уже приглашен в очень сильную команду ленинградского «Динамо» после того, как забил им три мяча, сведя игру к ничьей, представляя хоккеистов сестрорецкого завода имени Воскова, где работал учеником токаря. Между прочим, все ли, слышавшие от Вадима Синявского про «золотую ногу Боброва», знают, что и руки у него были золотыми не только в хоккейном понимании задач? В быту, рассказывают друзья, его талант мастерового человека раскрывался в полной мере – ремонта ли машины это касалось, или каких-либо хозяйственных работ по дому…
Про то же, что он ленинградский хоккеист – и потому не без солидной школы, – первый вспомнил в сорок четвертом году самолюбивый лидер и тренер хоккеистов московского «Динамо» Михаил Якушин, когда принятый в ЦДКА Бобров доставил его клубу сразу массу неприятностей. Подозревал ли Якушин, что ждет их с приходом Боброва в футбол?
С футболом – во что теперь трудно поверить даже – все складывалось у Боброва не столь впечатляюще гладко, как с хоккеем.
Правда, вот и Белаковский говорит, что до войны Сева в футболе никак не выделялся. И вообще есть знатоки спорта, утверждающие, что в хоккее Бобров выше, чем в футболе. Сам же Бобров считал, что футбол игра для настоящего ею владения гораздо труднее, чем хоккей с шайбой, допустим, где, как выражался, можно какие-то вещи заучить наизусть…
Вспоминают, что и Аркадьеву он сначала не показался. Хотя Аркадьев, полюбивший его с сорок пятого года на всю жизнь, такого не припомнит.
Но действительно в футбол он играл сначала за техническое училище. И вспоминают, что после каждого забитого им гола в ворота ЦДКА вратарь Никаноров, с самого начала поверивший в Боброва, укоризненно смотрел на сидящего за воротами Аркадьева.
И уже в ЦДКА, припоминают старожилы, он был на первых порах в глубоком запасе. Но, может быть, Аркадьев, никогда не торопящий расставание с ветеранами, просто-напросто жалел Петра Щербатенко, игравшего левого инсайда в линии атаки, возглавляемой Федотовым.
Как бы там ни было, а в субботу, девятнадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года, Бобров заменил Щербатенко в ходе матча с московским «Локомотивом» и одним забитым голом не ограничился. Забил три.
И уже летом того же сорок пятого всем казалось, что Бобров был всегда.
И тогдашний редактор журнала «Искусство кино», знаменитый кинорежиссер, постановщик фильма «В шесть часов вечера после войны» Иван Пырьев посылает к Боброву корреспондента журнала: узнать мнение бомбардира о новых советских кинокартинах.
Но сорок пятый бесконечно длинный спортивный год, вобравший в себя и второе, вслед за «Динамо», место в первенстве страны, возобновленном после войны, и победу в Кубке, и поездку с динамовцами в Англию, где бомбардир забил голы и «Челси», и «Кардифф-сити», и «Арсеналу», – пожалуй, и единственный сезон, что пройден Бобровым почти от начала до конца.
Дальше – в самой, казалось бы, славе и признании – ему же не дают буквально играть в футбол. Его держат руками за футболку – есть фотографии в журналах, это подтверждающие. Его бьют по ногам – он все же прорывается к воротам. Его бьют, бьют еще и еще – и он, наконец, падает…
И начинаются сезоны, когда впечатление об его игре складывается из отдельных эпизодов – взрывов.
Теперь он приходит в футбол и в хоккей, в летний и в зимний сезон, с лечебных процедур.
Случается, что его и не ждут так скоро. Хотя позабыть о нем – пусть и на некоторое время – соперники не имеют права: Вспоминает Анатолий Сеглин, игравший в «Спартаке» защитником и в хоккее, и в футболе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Он ведь никогда не переставал ощущать в себе игру.
И, кто знает, не прощались ли они, – люди переплетенной с ним судьбы, – с чем-то очень существенным в себе, с тем, что будило в них и поддерживало соперничество с неизменно и до последней своей секунды оспаривающим первенство Бобровым.
…Гроб с телом Боброва стоял на помосте, на котором обычно натягивают канаты боксерского ринга…
Бомбардир умел не только наносить удары, но и выдерживать стойко удары, ему нанесенные. «Жизнь его била неоднократно», – свидетельствуют друзья Боброва.
На вопрос: как же удавалось Боброву прийти в боевую стойку после самых сногсшибательных ударов, – ближайший и старший друг его Леонид Михайлович Казарминский сказал: «Мало кто так умеет, как умел Сева, глубоко прочувствовать свою вину, если, конечно, уверен был, что в случившемся с ним виноват именно он».
Бомбардир далеко не всегда был расположен выслушивать замечания даже от друзей. Подступиться к нему с критикой даже самым близким к нему людям было нелегко. Но если минута для критики была выбрана верно и самые неприятные вещи были высказаны с дружеским тактом, бомбардир выслушивал все с мужеством настоящего бомбардира. И шел в новый прорыв с удивительной энергией жизнестойкости.
Кстати, вспоминая обстановку в послевоенном ЦДКА, сам Бобров подчеркивал: «Мы не таили и не копили обид друг на друга. Может быть, потому, что замечания всегда делались в необидном тоне. Хотя спуску никому не давали. Вожак наш Федотов мог прикрикнуть довольно строго. Но… повернешься и бежишь играть. Создаем, значит, следующую выгодную ситуацию. Исправляем ошибку…»
Конечно, со стороны Всеволод Бобров казался неслыханно удачливым. И в жизни, и на спортивном поле.
Ну что же, если считать удачей сам талант – от природы, от бога, – то с талантом Боброву завидно повезло. Он, наверняка, был бы «звездою» и в баскетболе, и в бейсболе. Он, например, взял впервые в жизни в руки теннисную ракетку и через пятнадцать минут заиграл на равных с классными игроками.
Все происходило в развитии, в разбеге, в разгоне его спортивной судьбы естественно.
Просто менялись – один за другим – уровни признания его талантов и заслуг.
Известный наш спортивный доктор, заведующий сейчас всей медицинской частью армейского клуба Олег Белаковский, товарищ Боброва еще по довоенному Сестрорецку, где играли они с начинающим бомбардиром в хоккей, вспоминает, что, выступая за школьную команду, Всеволод в состоянии был один обыграть с десяток соперников и забить полтора десятка мячей. Обыкновение это сохранилось через годы – в конце шестидесятых годов Бобров, играя за армейских ветеранов, вбил в ворота ветеранов московского «Динамо» по хоккею с мячом девять, кажется, голов.
Менялся уровень выступлений, но не менялась манера, повадка бомбардира.
В войну, эвакуированный о заводом, где работал инженером его отец, в Омск, учась в Омском интендантском училище и выпущенный из него в чине лейтенанта, Бобров владычествовал на хоккейных полях Западно-Сибирского военного округа. Правда, перед войной он был уже приглашен в очень сильную команду ленинградского «Динамо» после того, как забил им три мяча, сведя игру к ничьей, представляя хоккеистов сестрорецкого завода имени Воскова, где работал учеником токаря. Между прочим, все ли, слышавшие от Вадима Синявского про «золотую ногу Боброва», знают, что и руки у него были золотыми не только в хоккейном понимании задач? В быту, рассказывают друзья, его талант мастерового человека раскрывался в полной мере – ремонта ли машины это касалось, или каких-либо хозяйственных работ по дому…
Про то же, что он ленинградский хоккеист – и потому не без солидной школы, – первый вспомнил в сорок четвертом году самолюбивый лидер и тренер хоккеистов московского «Динамо» Михаил Якушин, когда принятый в ЦДКА Бобров доставил его клубу сразу массу неприятностей. Подозревал ли Якушин, что ждет их с приходом Боброва в футбол?
С футболом – во что теперь трудно поверить даже – все складывалось у Боброва не столь впечатляюще гладко, как с хоккеем.
Правда, вот и Белаковский говорит, что до войны Сева в футболе никак не выделялся. И вообще есть знатоки спорта, утверждающие, что в хоккее Бобров выше, чем в футболе. Сам же Бобров считал, что футбол игра для настоящего ею владения гораздо труднее, чем хоккей с шайбой, допустим, где, как выражался, можно какие-то вещи заучить наизусть…
Вспоминают, что и Аркадьеву он сначала не показался. Хотя Аркадьев, полюбивший его с сорок пятого года на всю жизнь, такого не припомнит.
Но действительно в футбол он играл сначала за техническое училище. И вспоминают, что после каждого забитого им гола в ворота ЦДКА вратарь Никаноров, с самого начала поверивший в Боброва, укоризненно смотрел на сидящего за воротами Аркадьева.
И уже в ЦДКА, припоминают старожилы, он был на первых порах в глубоком запасе. Но, может быть, Аркадьев, никогда не торопящий расставание с ветеранами, просто-напросто жалел Петра Щербатенко, игравшего левого инсайда в линии атаки, возглавляемой Федотовым.
Как бы там ни было, а в субботу, девятнадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года, Бобров заменил Щербатенко в ходе матча с московским «Локомотивом» и одним забитым голом не ограничился. Забил три.
И уже летом того же сорок пятого всем казалось, что Бобров был всегда.
И тогдашний редактор журнала «Искусство кино», знаменитый кинорежиссер, постановщик фильма «В шесть часов вечера после войны» Иван Пырьев посылает к Боброву корреспондента журнала: узнать мнение бомбардира о новых советских кинокартинах.
Но сорок пятый бесконечно длинный спортивный год, вобравший в себя и второе, вслед за «Динамо», место в первенстве страны, возобновленном после войны, и победу в Кубке, и поездку с динамовцами в Англию, где бомбардир забил голы и «Челси», и «Кардифф-сити», и «Арсеналу», – пожалуй, и единственный сезон, что пройден Бобровым почти от начала до конца.
Дальше – в самой, казалось бы, славе и признании – ему же не дают буквально играть в футбол. Его держат руками за футболку – есть фотографии в журналах, это подтверждающие. Его бьют по ногам – он все же прорывается к воротам. Его бьют, бьют еще и еще – и он, наконец, падает…
И начинаются сезоны, когда впечатление об его игре складывается из отдельных эпизодов – взрывов.
Теперь он приходит в футбол и в хоккей, в летний и в зимний сезон, с лечебных процедур.
Случается, что его и не ждут так скоро. Хотя позабыть о нем – пусть и на некоторое время – соперники не имеют права: Вспоминает Анатолий Сеглин, игравший в «Спартаке» защитником и в хоккее, и в футболе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61