Через три часа солнце сядет. Идем, брат, время не ждет.
«Через три часа солнце сядет». От этих простых слов кровь застыла в моих жилах, как будто я увидел призрак смерти. Они напомнили мне роковое обещание, данное мной Биасу. Увы! При виде Мари я совсем забыл о нашей скорой и вечной разлуке; я весь отдался упоению этой встречи; пережитые волнения отняли у меня память, и, в своем счастье, я забыл о близкой смерти. Слова моего друга внезапно сбросили меня в бездну моего несчастья. «Через три часа солнце сядет»! Чтобы добраться до лагеря Биасу, нужен был час. Мой долг неумолимо стал передо мной; я дал разбойнику слово, и лучше умереть, чем признать за этим варваром право презирать единственное, во что он, кажется, еще верил, – честь француза. Этот выбор был ужасен; я избрал то, что повелел мне долг; но, сознаюсь вам, господа, в первую минуту я заколебался. Можно ли осуждать меня за это?
XLVIII
Наконец, тяжело вздохнув, я взял одной рукой руку Бюг-Жаргаля, а другой – руку моей бедной Мари, с тревогой смотревшей на мое помрачневшее лицо.
– Бюг-Жаргаль, – сказал я с усилием, – поручаю тебе единственное существо на свете, которое я люблю больше тебя, – Мари. Возвращайтесь в лагерь без меня, я не могу идти с вами.
– Боже мой, – вскричала Мари, едва дыша, – опять какое-то несчастье!
Бюг-Жаргаль вздрогнул. В его глазах отразилось горестное недоумение.
– Брат, что ты говоришь?
Ужас, охвативший Мари при мысли о новом несчастье, которое, казалось, угадала ее чуткая любовь, обязывал меня скрыть от нее истину и избавить ее от душераздирающего прощания. Я наклонился к Бюг-Жаргалю и тихо сказал ему:
– Я пленник. Я поклялся Биасу вернуться и отдаться в его руки за два часа до захода солнца; я обещал умереть.
Он подскочил от ярости и закричал громовым голосом:
– Негодяй! Так вот зачем он хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, он вырвал у тебя это обещание! Как мог я поверить этой гадине Биасу! Я должен был предвидеть какое-нибудь вероломство. Ведь он не черный, а мулат!
– Что это значит? Какое обещание? Какое вероломство? – воскликнула в ужасе Мари. – Кто такой Биасу?
– Молчи, молчи, – твердил я шепотом Бюг-Жаргалю, – не надо пугать Мари.
– Хорошо, – сказал он мрачным тоном. – Но как ты мог согласиться? Зачем ты дал это обещание?
– Я думал, что ты предал меня, что Мари для меня потеряна. Зачем была мне жизнь?
– Но одно устное обещание не может связать тебя перед этим разбойником.
– Я дал ему честное слово.
Казалось, он старается понять смысл моих слов.
– Честное слово! Что это такое? Ведь вы не пили оба из одной чаши? Не ломали с ним кольца или ветки цветущего клена?
– Нет.
– Тогда о чем же ты толкуешь? Что тебя связывает?
– Моя честь, – ответил я.
– Я не понимаю, что это значит. Ничто не связывает тебя с Биасу. Пойдем с нами.
– Я не могу, брат, я обещал.
– Нет! Ты не обещал! – вскричал он запальчиво. Затем, еще повысив голос, продолжал: – Сестра, помогите мне; не позволяйте мужу покинуть нас. Он хочет вернуться в лагерь к черным, откуда я вырвал его, вернуться только потому, что он обещал их вождю Биасу умереть.
– Что ты наделал? – вскричал я.
Но было уже поздно. Я не мог предотвратить действие этого великодушного порыва, побудившего его молить ту, которую он любил, о спасении жизни своего соперника. Мари бросилась мне на грудь с криком отчаяния. Обвив руками мою шею, она прижалась ко мне без сил и почти без дыхания.
– О мой Леопольд, что он говорит? – с трудом прошептала она. – Скажи, что это неправда, что ты не хочешь покинуть меня в ту минуту, когда мы вновь соединились, – покинуть, чтобы умереть! Отвечай скорей, или я умру! Ты не имеешь права отдавать свою жизнь, ты с нею отдаешь и мою. Ты не захочешь уйти от меня и расстаться со мною навеки!
– Мари, – ответил я, – не верь ему; я, правда, должен тебя покинуть; так надо; но мы снова встретимся в другом месте…
– В другом месте, – повторила она с ужасом, – в другом месте… где же?
– На небе! – ответил я, не в силах лгать этому ангелу.
Она снова упала без чувств, на этот раз уже от горя. Я не мог больше медлить; решение мое было твердо. Я передал ее Бюг-Жаргалю, который смотрел на меня полными слез глазами.
– Значит, ничто не может удержать тебя? – спросил он. – Я ничего не прибавлю к тому, что ты видишь. Как можешь ты противиться Марии? За каждое слово, сказанное ею, я пожертвовал бы целым миром, а ты не можешь пожертвовать своей смертью!
– Честью, – возразил я. – Прощай, Бюг-Жаргаль, прощай, брат! Я завещаю ее тебе.
Он взял меня за руку; он был задумчив и, казалось, плохо слушал меня.
– Брат, в лагере у белых находится один из твоих родственников; я передам ему Марию; что до меня, я не могу принять завещанное тобой.
Он указал мне на остроконечную скалу, которая возвышалась над всей окружающей местностью.
– Видишь этот утес? Как только сигнал о твоей смерти появится на его вершине, ружейный залп тотчас возвестит и о моей. Прощай.
Не задумываясь над непонятным значением его последних слов, я крепко обнял его, поцеловал бледный лоб Мари, которая начала понемногу приходить в себя благодаря заботам своей няни, и стремительно убежал от них, боясь, как бы первый взгляд и первая мольба Мари не отняли у меня всю мою решимость.
XLIX
Я убежал и углубился в чащу леса, следуя по проложенной нами тропинке и не смея оглянуться назад. Чтобы заглушить осаждавшие меня мысли, я мчался, не останавливаясь, сквозь кустарник, через поляны и холмы, пока не вышел, наконец, на гребень горы и не увидел перед собой лагерь Биасу с неправильными рядами тележек и шалашей, кишевший внизу, как муравейник. Тут я остановился. Я достиг конца моего пути и моей жизни. Усталость и волнение сломили мои силы; я прислонился к дереву, чтобы не упасть, в то время как глаза мои рассеянно блуждали по развернувшейся у моих ног роковой саванне.
До этой минуты мне казалось, что я уже испил всю чашу горечи и желчи. Но я еще не испытал самой жестокой муки – подчиниться нравственной силе, более могущественной, чем сила внешних событий; быть счастливым – и добровольно отказаться от счастья, быть живым – и самому отказаться от жизни. Что значила для меня жизнь несколько часов тому назад? Тогда я не жил: глубокое отчаяние – это подобие смерти; оно заставляет желать смерти настоящей. Но я спасся от этого отчаяния; я вновь обрел Мари; мое умершее счастье словно воскресло; прошлое снова стало будущим, и все мои угасшие мечты вновь засияли еще ярче прежнего; наконец сама жизнь, молодая жизнь, полная любви и очарования, развернулась передо мной, сверкая, до самого горизонта. Я мог снова начать эту жизнь; все призывало меня к ней, и во мне и вокруг меня. Никакого реального препятствия, никакой видимой преграды! Я был свободен, я был счастлив, и все же мне надо было умереть. Я сделал только шаг в этом раю и уже должен был отступить; какой-то долг, даже не слишком настоятельный, заставлял меня идти назад, навстречу казни. Смерть – ничто для души увядшей и охладевшей в страданиях; но как страшен удар ее ледяной руки тому, чье расцветшее сердце согрето всеми радостями бытия! Я испытывал это теперь; я на мгновение вышел из гроба и в этот краткий миг вкусил самые небесные из всех земных радостей: любовь, преданность, свободу; и вот мне надо было снова сойти в могилу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
«Через три часа солнце сядет». От этих простых слов кровь застыла в моих жилах, как будто я увидел призрак смерти. Они напомнили мне роковое обещание, данное мной Биасу. Увы! При виде Мари я совсем забыл о нашей скорой и вечной разлуке; я весь отдался упоению этой встречи; пережитые волнения отняли у меня память, и, в своем счастье, я забыл о близкой смерти. Слова моего друга внезапно сбросили меня в бездну моего несчастья. «Через три часа солнце сядет»! Чтобы добраться до лагеря Биасу, нужен был час. Мой долг неумолимо стал передо мной; я дал разбойнику слово, и лучше умереть, чем признать за этим варваром право презирать единственное, во что он, кажется, еще верил, – честь француза. Этот выбор был ужасен; я избрал то, что повелел мне долг; но, сознаюсь вам, господа, в первую минуту я заколебался. Можно ли осуждать меня за это?
XLVIII
Наконец, тяжело вздохнув, я взял одной рукой руку Бюг-Жаргаля, а другой – руку моей бедной Мари, с тревогой смотревшей на мое помрачневшее лицо.
– Бюг-Жаргаль, – сказал я с усилием, – поручаю тебе единственное существо на свете, которое я люблю больше тебя, – Мари. Возвращайтесь в лагерь без меня, я не могу идти с вами.
– Боже мой, – вскричала Мари, едва дыша, – опять какое-то несчастье!
Бюг-Жаргаль вздрогнул. В его глазах отразилось горестное недоумение.
– Брат, что ты говоришь?
Ужас, охвативший Мари при мысли о новом несчастье, которое, казалось, угадала ее чуткая любовь, обязывал меня скрыть от нее истину и избавить ее от душераздирающего прощания. Я наклонился к Бюг-Жаргалю и тихо сказал ему:
– Я пленник. Я поклялся Биасу вернуться и отдаться в его руки за два часа до захода солнца; я обещал умереть.
Он подскочил от ярости и закричал громовым голосом:
– Негодяй! Так вот зачем он хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, он вырвал у тебя это обещание! Как мог я поверить этой гадине Биасу! Я должен был предвидеть какое-нибудь вероломство. Ведь он не черный, а мулат!
– Что это значит? Какое обещание? Какое вероломство? – воскликнула в ужасе Мари. – Кто такой Биасу?
– Молчи, молчи, – твердил я шепотом Бюг-Жаргалю, – не надо пугать Мари.
– Хорошо, – сказал он мрачным тоном. – Но как ты мог согласиться? Зачем ты дал это обещание?
– Я думал, что ты предал меня, что Мари для меня потеряна. Зачем была мне жизнь?
– Но одно устное обещание не может связать тебя перед этим разбойником.
– Я дал ему честное слово.
Казалось, он старается понять смысл моих слов.
– Честное слово! Что это такое? Ведь вы не пили оба из одной чаши? Не ломали с ним кольца или ветки цветущего клена?
– Нет.
– Тогда о чем же ты толкуешь? Что тебя связывает?
– Моя честь, – ответил я.
– Я не понимаю, что это значит. Ничто не связывает тебя с Биасу. Пойдем с нами.
– Я не могу, брат, я обещал.
– Нет! Ты не обещал! – вскричал он запальчиво. Затем, еще повысив голос, продолжал: – Сестра, помогите мне; не позволяйте мужу покинуть нас. Он хочет вернуться в лагерь к черным, откуда я вырвал его, вернуться только потому, что он обещал их вождю Биасу умереть.
– Что ты наделал? – вскричал я.
Но было уже поздно. Я не мог предотвратить действие этого великодушного порыва, побудившего его молить ту, которую он любил, о спасении жизни своего соперника. Мари бросилась мне на грудь с криком отчаяния. Обвив руками мою шею, она прижалась ко мне без сил и почти без дыхания.
– О мой Леопольд, что он говорит? – с трудом прошептала она. – Скажи, что это неправда, что ты не хочешь покинуть меня в ту минуту, когда мы вновь соединились, – покинуть, чтобы умереть! Отвечай скорей, или я умру! Ты не имеешь права отдавать свою жизнь, ты с нею отдаешь и мою. Ты не захочешь уйти от меня и расстаться со мною навеки!
– Мари, – ответил я, – не верь ему; я, правда, должен тебя покинуть; так надо; но мы снова встретимся в другом месте…
– В другом месте, – повторила она с ужасом, – в другом месте… где же?
– На небе! – ответил я, не в силах лгать этому ангелу.
Она снова упала без чувств, на этот раз уже от горя. Я не мог больше медлить; решение мое было твердо. Я передал ее Бюг-Жаргалю, который смотрел на меня полными слез глазами.
– Значит, ничто не может удержать тебя? – спросил он. – Я ничего не прибавлю к тому, что ты видишь. Как можешь ты противиться Марии? За каждое слово, сказанное ею, я пожертвовал бы целым миром, а ты не можешь пожертвовать своей смертью!
– Честью, – возразил я. – Прощай, Бюг-Жаргаль, прощай, брат! Я завещаю ее тебе.
Он взял меня за руку; он был задумчив и, казалось, плохо слушал меня.
– Брат, в лагере у белых находится один из твоих родственников; я передам ему Марию; что до меня, я не могу принять завещанное тобой.
Он указал мне на остроконечную скалу, которая возвышалась над всей окружающей местностью.
– Видишь этот утес? Как только сигнал о твоей смерти появится на его вершине, ружейный залп тотчас возвестит и о моей. Прощай.
Не задумываясь над непонятным значением его последних слов, я крепко обнял его, поцеловал бледный лоб Мари, которая начала понемногу приходить в себя благодаря заботам своей няни, и стремительно убежал от них, боясь, как бы первый взгляд и первая мольба Мари не отняли у меня всю мою решимость.
XLIX
Я убежал и углубился в чащу леса, следуя по проложенной нами тропинке и не смея оглянуться назад. Чтобы заглушить осаждавшие меня мысли, я мчался, не останавливаясь, сквозь кустарник, через поляны и холмы, пока не вышел, наконец, на гребень горы и не увидел перед собой лагерь Биасу с неправильными рядами тележек и шалашей, кишевший внизу, как муравейник. Тут я остановился. Я достиг конца моего пути и моей жизни. Усталость и волнение сломили мои силы; я прислонился к дереву, чтобы не упасть, в то время как глаза мои рассеянно блуждали по развернувшейся у моих ног роковой саванне.
До этой минуты мне казалось, что я уже испил всю чашу горечи и желчи. Но я еще не испытал самой жестокой муки – подчиниться нравственной силе, более могущественной, чем сила внешних событий; быть счастливым – и добровольно отказаться от счастья, быть живым – и самому отказаться от жизни. Что значила для меня жизнь несколько часов тому назад? Тогда я не жил: глубокое отчаяние – это подобие смерти; оно заставляет желать смерти настоящей. Но я спасся от этого отчаяния; я вновь обрел Мари; мое умершее счастье словно воскресло; прошлое снова стало будущим, и все мои угасшие мечты вновь засияли еще ярче прежнего; наконец сама жизнь, молодая жизнь, полная любви и очарования, развернулась передо мной, сверкая, до самого горизонта. Я мог снова начать эту жизнь; все призывало меня к ней, и во мне и вокруг меня. Никакого реального препятствия, никакой видимой преграды! Я был свободен, я был счастлив, и все же мне надо было умереть. Я сделал только шаг в этом раю и уже должен был отступить; какой-то долг, даже не слишком настоятельный, заставлял меня идти назад, навстречу казни. Смерть – ничто для души увядшей и охладевшей в страданиях; но как страшен удар ее ледяной руки тому, чье расцветшее сердце согрето всеми радостями бытия! Я испытывал это теперь; я на мгновение вышел из гроба и в этот краткий миг вкусил самые небесные из всех земных радостей: любовь, преданность, свободу; и вот мне надо было снова сойти в могилу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41