..”. Ну, само собой разумеется, она ей понавешала много разных, порой незнакомых слов. Долго потом Наталья старалась не попадаться на глаза этой темпераментной даме.
Но как-то девочки показывали друг другу свои семейные фотографии. Только Наташа достала фото своей мамы — вошла уборщица.
Девочка, опасливо съежилась. Страж порядка, подойдя поближе, увидела Марию Константиновну. Уборщица опять взмахнула шваброй, но на сей раз восхищенно вскричала: “Ах, какая красавица! Это твоя мама? Это она тебя приучила быть такой аккуратницей?”. И Наталья поняла, что она на нее не сердится.
В первые годы учебы выходить с территории интерната учащимся строго запрещалось, играли только во дворе. Иногда детей выводили на прогулку воспитатели. Картина была незабываемой — стайка деток в грубых пальто на вырост, в шапках-ушанках и суконных ботинках, больше походивших на ортопедическую обувь, парами разгуливала по Москве. Многие из них имели косую азиатскую наружность. По-разному относились к ребятам люди. Одни шипели вслед: “Детдомовские, инкубаторские”. Казалось, что может быть умильнее, чем двадцать пар смешных ребятишек, гуляющих по улице! Но, к сожалению, люди предвзяты, часто подвержены каким-то предрассудкам.
И все же чаще прохожие относились к детям ласково. Вокруг них витал ореол одаренности — они учились в элитарной школе, считались маленькими талантами. Им улыбались вслед.
Наступило очередное седьмое ноября. С улицы гремит праздничная музыка, песни, крики — “Ура!”. Дети играли в интернатском дворике. Но разве может человек устоять перед соблазном, от которого его отделяют чугунные ворота? Дети робко выглянули из подворотни. По солнечной Неглинной шли демонстранты с большими плакатами, красными цветами, воздушными шарами. Сами того не замечая, ребята втянулись в яркую толпу. Их было всего человек двенадцать, дисциплинированная Ван-Мэйка тоже была с ними. Люди ласково обращались к детям, спрашивали: “Откуда вы?”. Узнав, что из балетной школы, что недавно в Москве, восторженные граждане заявили, что движутся к Красной площади, заверили, что это совсем недалеко и что обязательно нужно полюбоваться ее красотой. Маленькие танцовщики, недолго думая, решили идти с ними. Какая радость маршировать среди праздничной толпы, горлопанить песни, знакомиться с людьми! Демонстранты были единым, шумным организмом. Интернатовцам дарили цветы, угощали конфетами, печеньем, мороженым!
Красная площадь! У Наташи дух перехватило, когда ликующая толпа внесла ее на скользкий булыжник. Красная площадь такая огромная, волшебно красивая, башенки кирпичных стен неслись ввысь, горели звезды, собор Василия Блаженного казался ожившей сказкой. Наташа любила Родину всем своим маленьким патриотичным сердцем!
Захлебываясь радостью, дети не замечали времени. В ноябре темнеет рано. Постепенно толпа рассосалась, и они остались среди праздничных останков. Повсюду валялись растоптанные бумажные цветы, сдутые шарики, фантики от сладостей. Куда идти? Откуда пришли? Загребая мусор ногами, ребята плелись по пустой площади, кто-то плакал. Стало совсем темно, холодно, одиноко. Неожиданно из темноты вынырнули раскосые лица китайцев. Ван-Мэй защебетала на родном языке. Выяснилось, что китайцы — студенты, учатся в Москве не первый год. Они любезно вызвались проводить детей.
В интернате полная паника — куда пропали дети! Усталые и впечатленные ребята пришли домой. Им было немедленно сказано, что всех отправят обратно к родителям за то, что самовольно покинули территорию училища. Слезы, рыдания, заверения! В конце концов, учащихся простили, но категорически запретили покидать двор без сопровождения взрослых.
Весеннее утро. В окно бьется солнце. По дороге проехала поливальная машина, набрызгала водой. Наташа светится смехом, в ответ раздается сонное “китайское” бурчание. Ван-Мэй, спрятав свое миленькое личико под одеяло, тоненько просопела: “Доброе утро!”. “Доброе утро!” — хохочет Наташа.
В комнате развалились огромные сундуки, привезенные Ван-Мэй из Индонезии, пораскрывали свои пасти. Чего там только не было — платья, кофточки, туфельки, конфеты, жестяные коробки какого-то удивительного сушеного мяса. Вчера девчонки им угощались, мясо было остро-соленое, с привкусом нафталина, придававшего кушанью особую пикантность.
Ван-Мэй была из состоятельной семьи, ее родители имели свои магазины. Первого мая Ван-Мэйка нарядила всех девочек в свои чудесные платья. Таких красивых нарядов Наташа не видела никогда. Ей досталось белое платье в меленький черный горошек, с бархатным бантиком под воротничком. “Ах, это же венец изящества!” — воскликнула Наталья, оправляя прохладную ткань.
Хорошенькие девочки в заграничных платьях с прелестно убранными головками рассыпались по коридору. Их каблучки горделиво отцокивали: “Как мы хороши! Как мы хороши!”.
Вдруг прошмыгнуло что-то завистливое. Слово за слово и в праздничную стайку — пробралось недовольство. Никогда-то люди не довольны! Быстро девушки скатились с блаженного самосозерцания до брани, взаимных упреков, слез. На крики пришли воспитатели, велели успокоиться. Заплаканные, растрепанные, в уныло обвисших платьях все разошлись.
На следующий день наряды были отобраны, сложены в сундук и заперты на ключ. С Ван-Мэй серьезно поговорили, и она стала носить интернатскую одежду, стараясь ничем не отличаться от других. Даже в ее лице появилось что-то неотличимо советское. Но на последнем году обучения, когда ребята были уже выпускниками, Ван-Мэй еще раз на Новый год нарядила девочек. Обрядившись Дедом Морозом, она открыла второй сундук, извлекла оттуда подросший гардероб. Ее родители положили одежду на все годы обучения.
За шесть лет Ван-Мэй ни разу не ездила к родителям. На летние каникулы все разъезжались по домам, а ее отправляли в элитарный пионерский лагерь в Ватутинки. Для Наташи Ван-Мэй была инопланетянином, с совершенно другим, упорно-радостным восприятием мира. Они прожили шесть лет в одной комнате, знали запах друг друга, но ни разу Ван-Мэй не сняла свою воспитанную маску.
Ван-Мэй привносила в обыденность интернатской жизни разнообразие. Ее часто увозили в китайское посольство. Китайское посольство! Девчонки с голодным нетерпением ждали подругу, из посольства она всегда привозила диковинные вкусности: лапшу, конфеты в рисовых обертках — эти конфетки можно есть вместе с фантиками, они мгновенно таяли во рту. Больше всего Наташе нравились тончайшие макароны с острейшим соусом. Пять макаронных заговорщиц варили лапшу на электрической плитке, взятой у небезызвестной уборщицы. Запершись в комнате, с жадностью всасывали мучных змеек. От острого соуса потели носы.
Как настоящий обжора, начав говорить о еде, не могу остановиться, поэтому, если не хотите испытать то, что испытываю я, всякий раз глядя на еду, переверните страницу! Переверните! Откажите себе в удовольствии, а я над вами посмеюсь.
Недалеко от интерната на Неглинной улице, около ресторана “Арарат”, располагался небольшой магазин “Чай”. Там с левой стороны продавались конфеты, с правой — восточные сладости: нуга, халва, инжир, финики, напротив входа стоял пузатый кофейный автомат. Автомат, довольно пыхтя, раздавал замечательный кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61