“Ой-ой-ой, больно”. Наташа осмотрела сына, и нашла над пупком небольшую выпуклость, точно такую же, как у нее в детстве. Мотя — нянька Егорушки отнесла его к бабке, но вместо трех положенных раз, только два. Егорка перестал плакать от боли, но шишка не исчезла, и через несколько лет все-таки пришлось обратиться к хирургу.
Сан Саныч
Наталья Петровна очень дружила с Александром Александровичем Вишневским. Дамы с Егором приехали к нему в институт. Вошли в его диковинный кабинет, больше похожий на музей, чем на место работы руководителя крупнейшего медицинского учреждения. Вишневский оказался невысокого роста, подтянутым, совершенно лысым человеком в военной форме. Он принялся оживленно болтать с Натальей Петровной, а Наташа с сыном рассматривали бесчисленные подношения от пациентов со всего Советского Союза. По стенам висели аляповатые ряды картин, когтистые лапы чучел декоративно цеплялись за любую свободную поверхность, рядом с ними тревожно вздымались рога оленей; вазы, часы настенные, часы настольные дополняли убранство кабинета.
Наконец Наталья Петровна сказала: Сашенька, посмотри Егорушкин животик.
Александр Александрович осмотрел Егора.
Это грыжа — ерундовая операция! Но сейчас я этим заниматься не могу! У меня съезд.
В Москве тогда проходил 24-ый съезд партии, и Наталья Петровна знала, что Вишневский делегат съезда. “Ты понимаешь, Наташенька”, — говорила она невестке — “Саша делает сложнейшие операции на сердце, для него пупочная грыжа — пустяк. Пусть лучше ее сделает какой-нибудь молодой, хороший хирург. Он отнесется с бо льшим вниманием к Егорушке”. Вот хитренькие дамы и подгадали прийти прямо накануне съезда.
— Нет, нет и нет! — сказал Александр Александрович — Я сейчас занят. Приходите через две недели. Всех Михалковых я буду резать сам!
— Сашенька, — вкрадчиво начала Наталья Петровна — Наташа должна уезжать на съемки, и она хотела бы сделать операцию побыстрее.
— Нет, нет и еще раз нет! Через две недели я освобожусь и все сделаю, — И вдруг до него дошло — А, может быть, вы не хотите, чтобы оперировал я? У вас есть на примете какой-нибудь другой хирург?
— Ой, что ты, что ты, Сашенька! Мы будет счастливы, если ТЫ сделаешь нашему Егору операцию. Для нас это такая честь! — говорила Наталья Петровна, пятясь из кабинета.
— Тогда приходите через две недели!
— Вот, чертяка, догадался! — отойдя от его кабинета на безопасное расстояние, сказала Наталья Петровна, — Ничего не поделаешь, придется ждать две недели! Но не волнуйся — он блестящий хирург. Саша — гений!
Через две недели пятилетнего Егора положили в институт Вишневского. В день операции пришел врач, сделал ему укол. Егорушка очень беспокоился: “Мамочка, ты будешь здесь? Ты никуда не уйдешь?”. И вдруг его глазки закатились, сознание затуманилось, и он уснул. Его повезли на высокой каталке в операционную. Наталья бежала следом, ее сводил с ума тонкий скрип колес. Женщина незаметно проскользнула в операционную. С сыночка сняли пижаму, неестественно растянули на столе голенькое тельце, густо намазали йодом животик. Наташа громко заревела, и ее выставили вон.
Плача, она стояла за дверью, наблюдая в щелочку за отлаженным операционным процессом — Вишневского одели, резиново обтянули его тонкие руки, повязали повязку. Хирург взял скальпель. Наталья зарыдала еще сильнее
— Ты чего так убиваешься? — спросил, только что подошедший Андрон.
— А-а-а... Я чувствую, как ему режут животик, чувствую каждое движение врача.
Ну, да? Интересно, — изумился Андрей — А я ничего не чувствую.
Он потоптался несколько минут и уехал на работу.
Минут через сорок из операционной вышел Вишневский, увидел Наташу.
Чего, ревешь? Все прошло хорошо. Я сделал такой малюсенький разрезик! — сказал он, отмерив пальцами несколько сантиметров — “Ювелирная работа!”.
Повернулся и ушел, оставив растревоженную мать.
Наташа выскочила на ходу из урчащей “Волги”, испугав своей прытью Пана Игналика. Взбежала по тяжелым ступеням лестницы, оставляя позади свекровь. “Егорушка! Миленький мой”, — уткнулась Наталья в ножки сына. Медсестра меняла повязку, и показала матери шов. Наташа не смогла оценить ювелирной работы знаменитого хирурга Вишневского — по всему животику извивался огромный багрово-бугристый змей. Александр Александрович, как большой хирург, резал, не мелочась. “Вот тебе и “разрезик”!” — сказала подоспевшая Таточка.
В институте отношение к Сан Санычу было благоговейное, разве что не прикладывались к его лотосным стопам. Когда он шел по коридору, поблескивая пуговицами своего генеральского мундира, гордо неся венчанную очками лысую круглую голову, никого не замечая и ни с кем не здороваясь, больные и медперсонал жались к стеночкам. Он был царь и бог. Михалковым, как приближенным к его святейшей особе, разрешалось оставаться на ночь. В мужской палате, где, кроме Егора, было еще двое мужчин, Наталья, сидя на стуле возле сына, коротала ночи. Уходила домой, чтобы приготовить ему поесть и принести чистое белье.
Как-то утром, проводя осмотр больных, Сан Саныч застал Наташу в палате: “Ну, видишь, как я красиво все сделал!” — сказал он, осматривая Егоркин живот — “А ты даже не зашла меня поцеловать”. От смущения Наталья крепко обхватила его руками и громко расцеловала. “Ой, а я сегодня не побрился!”. Щеки у него были гладкие, благоухающие французским одеколоном от “Carven”.
Егор быстро поправлялся, и на третий день он уже ходил с медсестрой по палатам и помогал ей делать уколы. Иногда в своей зелененькой пижамке он стремительно шел через огромную приемную, мимо нескольких секретарш, прямиком в кабинет Вишневского. “Куда ты, Егорушка?” — в ужасе шептали женщины — “Туда нельзя”. “Я к самому главному!” — отвечал Егор и, ничуть не робея, входил в заветный кабинет. Там он проводил некоторое время, рассматривая чучела зверей, потом дисциплинированно возвращался в палату. Удивительно, как дети безошибочно чувствуют, что они могут себе позволить!
Андрон давно закончил “Первого учителя”. В Москве картина прошла незаметно. Начальству не нравилось, что бай показан в фильме красивым, сильным, работящим, симпатии зрителей невольно отдавались ему, а главный герой — учитель выглядел истеричным, чумазым, безграмотным. Раньше такой непозволительной вольности советским кинематографистам не разрешалось, но спасало всемогущество фамилии.
Уже вовсю шли съемки картины “История Аси Клячиной”, и вдруг радостная весть: ““Первый учитель” будет показан в Венеции!”. Предполагалось, что супружеская чета прибудет не к открытию фестиваля, а ко дню показа их фильма. “Никаких приготовлений, пока не выяснится точно — летим мы или нет! А то сглазишь!” — сказал Андрей.
За десять дней стало известно, что поездка их состоится. Две Наташи помчались по комиссионным магазинам на поиски ткани для вечернего туалета. В те, не обремененные выбором, времена что-нибудь красивое можно было добыть только в комиссионном магазине. Дамы нашли чудную тонкую парчу серебристую, как иней. “А еще я тебе дам свой отрез лионского бархата!” — воскликнула Наталья Петровна. Не каждый день приходится собирать невестку на международный кинофестиваль, поэтому Матенька приложила всю свою изобретательность, перетряхнула весь свой гардероб, чтобы Наташа выглядела:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Сан Саныч
Наталья Петровна очень дружила с Александром Александровичем Вишневским. Дамы с Егором приехали к нему в институт. Вошли в его диковинный кабинет, больше похожий на музей, чем на место работы руководителя крупнейшего медицинского учреждения. Вишневский оказался невысокого роста, подтянутым, совершенно лысым человеком в военной форме. Он принялся оживленно болтать с Натальей Петровной, а Наташа с сыном рассматривали бесчисленные подношения от пациентов со всего Советского Союза. По стенам висели аляповатые ряды картин, когтистые лапы чучел декоративно цеплялись за любую свободную поверхность, рядом с ними тревожно вздымались рога оленей; вазы, часы настенные, часы настольные дополняли убранство кабинета.
Наконец Наталья Петровна сказала: Сашенька, посмотри Егорушкин животик.
Александр Александрович осмотрел Егора.
Это грыжа — ерундовая операция! Но сейчас я этим заниматься не могу! У меня съезд.
В Москве тогда проходил 24-ый съезд партии, и Наталья Петровна знала, что Вишневский делегат съезда. “Ты понимаешь, Наташенька”, — говорила она невестке — “Саша делает сложнейшие операции на сердце, для него пупочная грыжа — пустяк. Пусть лучше ее сделает какой-нибудь молодой, хороший хирург. Он отнесется с бо льшим вниманием к Егорушке”. Вот хитренькие дамы и подгадали прийти прямо накануне съезда.
— Нет, нет и нет! — сказал Александр Александрович — Я сейчас занят. Приходите через две недели. Всех Михалковых я буду резать сам!
— Сашенька, — вкрадчиво начала Наталья Петровна — Наташа должна уезжать на съемки, и она хотела бы сделать операцию побыстрее.
— Нет, нет и еще раз нет! Через две недели я освобожусь и все сделаю, — И вдруг до него дошло — А, может быть, вы не хотите, чтобы оперировал я? У вас есть на примете какой-нибудь другой хирург?
— Ой, что ты, что ты, Сашенька! Мы будет счастливы, если ТЫ сделаешь нашему Егору операцию. Для нас это такая честь! — говорила Наталья Петровна, пятясь из кабинета.
— Тогда приходите через две недели!
— Вот, чертяка, догадался! — отойдя от его кабинета на безопасное расстояние, сказала Наталья Петровна, — Ничего не поделаешь, придется ждать две недели! Но не волнуйся — он блестящий хирург. Саша — гений!
Через две недели пятилетнего Егора положили в институт Вишневского. В день операции пришел врач, сделал ему укол. Егорушка очень беспокоился: “Мамочка, ты будешь здесь? Ты никуда не уйдешь?”. И вдруг его глазки закатились, сознание затуманилось, и он уснул. Его повезли на высокой каталке в операционную. Наталья бежала следом, ее сводил с ума тонкий скрип колес. Женщина незаметно проскользнула в операционную. С сыночка сняли пижаму, неестественно растянули на столе голенькое тельце, густо намазали йодом животик. Наташа громко заревела, и ее выставили вон.
Плача, она стояла за дверью, наблюдая в щелочку за отлаженным операционным процессом — Вишневского одели, резиново обтянули его тонкие руки, повязали повязку. Хирург взял скальпель. Наталья зарыдала еще сильнее
— Ты чего так убиваешься? — спросил, только что подошедший Андрон.
— А-а-а... Я чувствую, как ему режут животик, чувствую каждое движение врача.
Ну, да? Интересно, — изумился Андрей — А я ничего не чувствую.
Он потоптался несколько минут и уехал на работу.
Минут через сорок из операционной вышел Вишневский, увидел Наташу.
Чего, ревешь? Все прошло хорошо. Я сделал такой малюсенький разрезик! — сказал он, отмерив пальцами несколько сантиметров — “Ювелирная работа!”.
Повернулся и ушел, оставив растревоженную мать.
Наташа выскочила на ходу из урчащей “Волги”, испугав своей прытью Пана Игналика. Взбежала по тяжелым ступеням лестницы, оставляя позади свекровь. “Егорушка! Миленький мой”, — уткнулась Наталья в ножки сына. Медсестра меняла повязку, и показала матери шов. Наташа не смогла оценить ювелирной работы знаменитого хирурга Вишневского — по всему животику извивался огромный багрово-бугристый змей. Александр Александрович, как большой хирург, резал, не мелочась. “Вот тебе и “разрезик”!” — сказала подоспевшая Таточка.
В институте отношение к Сан Санычу было благоговейное, разве что не прикладывались к его лотосным стопам. Когда он шел по коридору, поблескивая пуговицами своего генеральского мундира, гордо неся венчанную очками лысую круглую голову, никого не замечая и ни с кем не здороваясь, больные и медперсонал жались к стеночкам. Он был царь и бог. Михалковым, как приближенным к его святейшей особе, разрешалось оставаться на ночь. В мужской палате, где, кроме Егора, было еще двое мужчин, Наталья, сидя на стуле возле сына, коротала ночи. Уходила домой, чтобы приготовить ему поесть и принести чистое белье.
Как-то утром, проводя осмотр больных, Сан Саныч застал Наташу в палате: “Ну, видишь, как я красиво все сделал!” — сказал он, осматривая Егоркин живот — “А ты даже не зашла меня поцеловать”. От смущения Наталья крепко обхватила его руками и громко расцеловала. “Ой, а я сегодня не побрился!”. Щеки у него были гладкие, благоухающие французским одеколоном от “Carven”.
Егор быстро поправлялся, и на третий день он уже ходил с медсестрой по палатам и помогал ей делать уколы. Иногда в своей зелененькой пижамке он стремительно шел через огромную приемную, мимо нескольких секретарш, прямиком в кабинет Вишневского. “Куда ты, Егорушка?” — в ужасе шептали женщины — “Туда нельзя”. “Я к самому главному!” — отвечал Егор и, ничуть не робея, входил в заветный кабинет. Там он проводил некоторое время, рассматривая чучела зверей, потом дисциплинированно возвращался в палату. Удивительно, как дети безошибочно чувствуют, что они могут себе позволить!
Андрон давно закончил “Первого учителя”. В Москве картина прошла незаметно. Начальству не нравилось, что бай показан в фильме красивым, сильным, работящим, симпатии зрителей невольно отдавались ему, а главный герой — учитель выглядел истеричным, чумазым, безграмотным. Раньше такой непозволительной вольности советским кинематографистам не разрешалось, но спасало всемогущество фамилии.
Уже вовсю шли съемки картины “История Аси Клячиной”, и вдруг радостная весть: ““Первый учитель” будет показан в Венеции!”. Предполагалось, что супружеская чета прибудет не к открытию фестиваля, а ко дню показа их фильма. “Никаких приготовлений, пока не выяснится точно — летим мы или нет! А то сглазишь!” — сказал Андрей.
За десять дней стало известно, что поездка их состоится. Две Наташи помчались по комиссионным магазинам на поиски ткани для вечернего туалета. В те, не обремененные выбором, времена что-нибудь красивое можно было добыть только в комиссионном магазине. Дамы нашли чудную тонкую парчу серебристую, как иней. “А еще я тебе дам свой отрез лионского бархата!” — воскликнула Наталья Петровна. Не каждый день приходится собирать невестку на международный кинофестиваль, поэтому Матенька приложила всю свою изобретательность, перетряхнула весь свой гардероб, чтобы Наташа выглядела:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61