Доказано же клиническими испытаниями, что христиане ненавидят евреев за то, что те сделали их христианами - с вытекающими отсюда обязанностями, соблюдать которые лень.
Момо стоял рядом с первым избранным евреем, оба смотрели на угасающую надежду, которая, как полагается, должна была обжечь им пальцы, но только на этот раз горела почему-то дольше обычной спички, ведь за нее болели двое, и для морального духа нашей команды так было лучше.
- Как считаешь, обожжет он себе пальцы? - спросил Момо, глядя на спичку.
- Нет, - сказал Христос с сильным русско-еврейским акцентом, хотя в Россию он не заглядывал с тех пор, как там появились психиатрические клиники. - Думаю, нет. Эта спичка не обожжет ему пальцы.
- Думаешь, погаснет раньше? Еврей подергал себя за рыжую бороденку. Для пущего антисемитизма у него еще был горбатый нос.
- Ничего. Возьмет другую.
- Да та, которую он сейчас держит, - она-то его обожжет или нет? спросил Момо.
- Она обожжет ему пальцы, только если погаснет раньше, - сказал Христос - он знал толк в надежде и в цивилизации и, кроме того, всегда держал про запас философию Талмуда. - И потом, свечка горит, а пламя не растет.
Тут он засмеялся, потому что вспомнил, что евреев всегда обвиняли в ростовщичестве.
- А я думаю, что эта спичка сначала обожжет ему пальцы, а потом погаснет, - сказал Момо с логикой ребенка, который никогда не отстанет. На что спорим?
- Нет, - сказал Христос твердо, потому что он был слабый человек и, как мог, сопротивлялся. - Я никогда не спорю. Вера не позволяет.
- Проиграть боишься, - сказал Момо, который был мусульманином, а в этом смысле христианином, буддистом и евреем.
- Плевать мне, проиграю или нет, - сказал Христос, с бельвильским акцентом, поскольку посещал Бельвиль из любви к бедности. - Я всегда проигрывал. Я рожден для проигрыша. Люблю проигрывать, всегда проигрываю, и в этом моя сила. Я слабый человек, вот почему я еще держусь. Чем больше я теряю, тем больше они дергаются. Я точу их изнутри, подтачиваю своей слабостью, У них от этого непрохождение совести. Не суй руки куда не надо, Момо, глупая это привычка, а то потом не знаешь, в чем ты виноват. Конечно, я проиграю - и что? После моей первой крупной неудачи обо мне две тысячи лет все говорят и никак не наговорятся.
Я не сводил глаз со спички. Я дрожал и обливался холодным потом. Реальность - самая страшная из галлюцинаций.
- А на что ты там спорил? - спросил Христос.
- На ножик, - быстро предложил Момо. - Спорю, потухнет до того, как он обожжет себе пальцы. По рукам?
- По глазам и по почкам, - сказал Христос. Он тоже любил хорошую шутку.
Спичка вот-вот должна была обжечь мне пальцы, и тогда снова всякие преступления, загрязнение окружающей среды, Бейрут и прицельное бомбометание. Но Христос посмотрел на спичку, и вдруг она стала в два-три раза длиннее и могла продержаться еще с добрую надежду минут.
- Эй, так не пойдет, - завопил Момо. - Я так не играю, опять ты принялся творить чудеса!
- Хи-хи-хи, - засмеялся Христос, который мог себе иногда позволить, учитывая все гадости, которые серьезные люди делали ему две тысячи лет подряд. - Знай, как спорить со мной.
Он серьезно посмотрел на меня.
- А вы будете знать, как твердо во что-то верить! - сказал он мне и исчез, как каждый раз, когда была надежда.
Это меня немного успокоило, я перестал быть галлюциногенным и видеть реальность, я видел стол, стул, рутину, все было так похоже на что-то такое-этакое, ну, словом, все путем, чего там.
Однако ситуация была по-прежнему нелегкая, потому что если госпожа Ивонн Баби жила в гостинице и только на следующее утро собиралась начать убеждаться в моем существовании, то госпожа Симон Галлимар жила вместе с нами в домике, и Анни очень боялась, что она все равно о чем-нибудь догадается. И правда, мне никогда не удавалось как бы вроде что-то изображать по восемь часов в день, по сорок часов в неделю, плюс два часа туда, два часа обратно от работы до дома, - мне просто хотелось выть.
Но пока все как-то обходилось, и тут случилась совершенно неожиданная история с делегацией из Кагора.
У меня не было проблем с муниципалитетом этого города, в нем любят держать на улицах одного-двух психов, чтобы видели: город не чужд культуре.
На следующий день в два часа залаял сенбернар, зазвенел звонок, и Анни пошла открывать. Потом вернулась, вся бледная, потому что было с чего.
- Там делегация кагорского муниципалитета - спрашивают тебя, - сказала она.
- Не может быть, - сказал я.
- Послушай, Поль...
Она назвала меня настоящим именем. Это был условный знак. Опознание личности. Сигнал опасности.
- Здесь? В Копенгагене? Да что им от меня надо, черт побери?
- Может, просто оштрафуют? - слабым голосом спросила она. - Помнишь, ты написал прямо на улице Республики?
- Не могли они приехать в Копенгаген только потому, что я у них там писал. Конечно, для Кагора это событие, но все же... Ладно, пусть входят,
Они поднялись в дом. Их было трое, и все заместители мэра. У них был потрясенный вид. То ли их так взволновала встреча со мной, то ли что другое. Первый вице-мэр сказал:
- Господин Ажар - позвольте вас так называть...
И подмигнул мне. Я тоже на всякий случай подмигнул ему. А зря. Они утвердились в своих догадках.
- Мы хотели попросить вас, если возможно, сделать что-нибудь для города Кагора и для всего Лотского района. Нам нужен культурный комплекс с театром и несколькими кинозалами, концертный зал... И еще неплохо было бы, если б вы разместили у нас пару заводов...
Я стоял с открытым ртом и настолько ни хрена не понимал, что даже стал чувствовать себя безмятежным и нетревожным, потому что ничего страшнее понимания нет.
- На эту тему стоит подумать, - сказал я. Главное - не возражать, это первое правило психиатрии.
- Лотская область, как вам, вероятно, известно, небогата ресурсами, и размещение заводов с вытекающим созданием рабочих мест...
Я теребил себя за ус. Наша беседа начинала казаться мне совершенно нормальной.
- А как же загрязнение окружающей среды, - сказал я. - Я ведь только из этих соображений не размещал заводы в департаменте Лот. Хорошо бы что-нибудь такое электронное, оборонно-стратегическое...
Я шел по лезвию бритвы. Я был миллиардером, а миллиардер так от меня далек, что дальше не бывает.
Здорово. Я сбежал от себя.
Я угостил их сигарами, которые Тонтон-Макут потихоньку курил у меня во время своей дезинтоксикации. Жаль, сам он в тот момент был на Майорке. Он все не верил, что из меня выйдет что-нибудь путное. Вот позеленел бы, если бы узнал, что мне поручена индустриализация департамента Лот.
Возникла пауза. Я размышлял. Ну, стану я благодетелем департамента Лот... Дальше - больше. Премьер-министром. Маловато будет. Президентом республики. Королем Франции стать нельзя, Конституция не позволяет. Пиночета назначу главным по уровню жизни, а Солженицына - по армии и атомной бомбе, для защиты западной цивилизации. В единогласной поддержке меня как коммунистами, так и всеми остальными я не сомневался. Немножко опасался за арабов и Израиль, как у них там будет с их общей программой. Пот лил с меня градом, и я, как Президент республики и Великий Сын французского народа, обязан был проявить безответственность.
- Я не могу решить все проблемы одновременно, - сказал я строго.
- Можно начать с культурного центра, - сказал зам по.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29