шаббат и кошер они не соблюдали, в синагогу ходили редко, иврита не знали, на идиш говорили свободно, но предпочитали говорить по-русски. Соломон Григорьевич был скромным бухгалтером в каком-то учреждении, Софья Яковлевна — домохозяйкой. Их дочка — Александра Соломоновна, или Шура, окончила русскую гимназию, не знала ни идиш, ни иврита, но прекрасно без акцента говорила по-русски. Она страстно любила русскую литературу, бегала на литературные вечера в Союз поэтов и в Союз писателей и сама была немного причастна к литературному ремеслу. Александр Рафаилович Кугель напечатал один фельетон моей будущей жены в редактируемом им журнале «Театр и искусство» (Петроград).
Наше сватовство или роман тянулся почти два года. Мать Шуры, Софья Яковлевна, имевшая в своем роду в прошлом веке какого-то известного еврейского ребе, была против брака Шуры с «гоем». Соломон Григорьевич не возражал.
Должен сказать, что в 20-30-е годы в Ленинграде просто не существовало «еврейского вопроса». В тех кругах, где я вращался — в газетно-журнальных, литературных, научных, — не проводили никаких различий между русскими, евреями, украинцами, белоруссами и прочими «националами». Все мы до Второй мировой войны были «советскими» без какой-либо национальной дискриминации. Вопросу анкеты о социальном происхождении или участию в какой-либо оппозиции власти придавали гораздо большее значение, чем вопросу о национальности. Когда известный дирижер Большого театра в Москве Н.Н. Голованов позволил себе в конце двадцатых годов антисемитскую выходку против скрипача-еврея, Михаил Кольцов высек его на страницах «Правды».
У нас в семье не было никаких национальных предрассудков. Браки превратили нашу семью в настоящий женский интернационал: у меня — и первая и вторая жена были еврейки. У Юрия жена — чешка, у третьего брата — жена полька, у четвертого — украинка, у пятого — первая жена русская, вторая — еврейка, у шестого — и первая, и вторая жены — еврейки. Этот список говорит сам за себя.
Мы с Шурой прожили дружно и счастливо 19 лет. Она неизменно помогала мне в моей работе: быстро научившись стучать на машинке, она печатала рукописи моих статей и книг на стареньком «Континентале». В 1927 году она поступила на двухгодичные высшие библиотечные курсы, успешно их закончила и была принята на работу в Публичную библиотеку младшим библиографом русской «отметки». Она была хорошим и добросовестным работником, и в библиотеке ее любили. Накануне войны она была уже старшим библиографом русской «отметки».
Шура умерла от рака легких в 1944 г. в Саратове. Через мою жизнь она прошла светлым лучом.
Моя учеба и начало научной работы
Переехав в Ленинград, я перевелся с четвертого курса правового факультета и с третьего курса экономического факультета Киевского института народного хозяйства на соответствующие отделения факультета общественных наук, или ФОНа, Ленинградского Университета.
В 1924 году я не спеша сдавал последние экзамены по предметам четвертого курса, когда внезапно грянул гром: в университете была образована «авторитетная комиссия» из представителей администрации, студенчества, партийной и комсомольской организаций для чистки студентов и удаления из университета «классово чуждых» и «идеологически враждебных лиц». Под этим соусом фактически шла чистка интеллигенции непролетарского происхождения. Искали прежде всего бывших офицеров царской армии и «белых», а затем искали детей чиновников, дворян и купцов, а вообще чистили «очкастых».
Чистка была трагедией, избиением интеллигентской молодежи. Вычищенные теряли возможность получить высшее образование и специальность — стать юристом, инженером, экономистом, учителем. Немало вычищенных покончили с собой.
Юрия, хотя он сдал почти все экзамены и зачеты за третий курс правового отделения, вычистили без всяких разговоров как офицера царской армии, заключенного к тому же в концлагерь во время гражданской войны. Напрасно он ссылался на работу в «Красной газете» и показывал свои статьи в ней. Председатель комиссии по чистке студентов-юристов, сотрудник рабочего отдела (отдела «фабрик и заводов») редакции «Ленинградской правды» был непреклонен. Он считал Юрия чуждым элементом.
Но Немезида истории сделала свое дело. Через два года Юрию и мне пришлось успокаивать и утешать этого председателя комиссии, горько рыдавшего в коридоре редакции «Ленинградской правды»: как «деятеля зиновьевской оппозиции» его вычистили из комсомола и уволили из «Ленинградской правды»…
Мне грозила участь Юрия: непролетарского происхождения, «очкастый», знает четыре иностранных языка! Я попробовал за несколько дней до моей чистки, назначенной на 8 июня, поговорить о своей судьбе с председателем комиссии, вычистившим Юрия. Председатель комиссии работал в «Ленинградской правде» через три комнаты по коридору от иностранного отдела, был знаком со мной и отлично знал мою работу в иностранном отделе. Но он остался так же непреклонен.
Тогда я решил перехитрить — переиграть судьбу. Просидев две ночи за учебниками уголовного права и процесса, я пошел 7 июня на свой последний экзамен к профессору Люблинскому. О чем меня спрашивали и что я отвечал, я, конечно, не помню, но помню, что Люблинский недовольно морщился, крутил и качал головой. Наконец, вздохнув, он поставил «зачтено» и в экзаменационную ведомость и в мою зачетную книжку. Из аудитории, где шел экзамен, я бросился к секретарю правового отделения и, вручив ему под расписку (так требовалось инструкцией) зачетную книжку, исступленно, вне себя, завопил:
— Я кончил! Вот последний экзамен по уголовному праву и уголовному процессу! Какое счастье! Я кончил!
— И очень вовремя! — любезно и сочувственно заметил секретарь, давая мне расписку, что он принял мою зачетную книжку. — Очень, очень вовремя!
Сдача зачетки означала, что я, сдав все зачеты и экзамены, выполнил учебный план и окончил правовое отделение. Поэтому завтра, 8 июня, идти в комиссию по чистке я не должен. Я был спасен!
С третьего курса экономического отделения ФОНа меня вычистили «заглазно». На мои протесты председатель комиссии по чистке студентов-экономистов заявил: «Хватит с вас, гражданин, двух факультетов». Я возражал что, кончая 3-й курс и переходя на четвертый, я не отнимаю вакансии и места ни у кого из поступающих на первый курс. Все было напрасно. Чистили «очкастых»!
Окончание Ленинградского Университета в 1924 году развязало мне руки для научной работы, на которую я решился еще в 1914 году и ради которой покинул Киев, а именно — для изучения вопроса о происхождении и виновниках мировой войны 1914-1918 гг. Работа в иностранном отделе «Ленинградской правды», чтение большого количества иностранных газет и журналов, получаемых редакцией, открыли предо мной широкие возможности для изучения этого вопроса. Газеты и журналы, печатавшие статьи известных европейских и американских историков по этому вопросу, позволили мне следить за «битвой документов» по вопросу о происхождении и виновниках мировой войны 1914-1918 гг. и собирать материалы по этой теме. Я бросился в изучение войны со всем пылом и энергией поколения, на которое эта война положила тень, искалечила его жизнь и раздавила его будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Наше сватовство или роман тянулся почти два года. Мать Шуры, Софья Яковлевна, имевшая в своем роду в прошлом веке какого-то известного еврейского ребе, была против брака Шуры с «гоем». Соломон Григорьевич не возражал.
Должен сказать, что в 20-30-е годы в Ленинграде просто не существовало «еврейского вопроса». В тех кругах, где я вращался — в газетно-журнальных, литературных, научных, — не проводили никаких различий между русскими, евреями, украинцами, белоруссами и прочими «националами». Все мы до Второй мировой войны были «советскими» без какой-либо национальной дискриминации. Вопросу анкеты о социальном происхождении или участию в какой-либо оппозиции власти придавали гораздо большее значение, чем вопросу о национальности. Когда известный дирижер Большого театра в Москве Н.Н. Голованов позволил себе в конце двадцатых годов антисемитскую выходку против скрипача-еврея, Михаил Кольцов высек его на страницах «Правды».
У нас в семье не было никаких национальных предрассудков. Браки превратили нашу семью в настоящий женский интернационал: у меня — и первая и вторая жена были еврейки. У Юрия жена — чешка, у третьего брата — жена полька, у четвертого — украинка, у пятого — первая жена русская, вторая — еврейка, у шестого — и первая, и вторая жены — еврейки. Этот список говорит сам за себя.
Мы с Шурой прожили дружно и счастливо 19 лет. Она неизменно помогала мне в моей работе: быстро научившись стучать на машинке, она печатала рукописи моих статей и книг на стареньком «Континентале». В 1927 году она поступила на двухгодичные высшие библиотечные курсы, успешно их закончила и была принята на работу в Публичную библиотеку младшим библиографом русской «отметки». Она была хорошим и добросовестным работником, и в библиотеке ее любили. Накануне войны она была уже старшим библиографом русской «отметки».
Шура умерла от рака легких в 1944 г. в Саратове. Через мою жизнь она прошла светлым лучом.
Моя учеба и начало научной работы
Переехав в Ленинград, я перевелся с четвертого курса правового факультета и с третьего курса экономического факультета Киевского института народного хозяйства на соответствующие отделения факультета общественных наук, или ФОНа, Ленинградского Университета.
В 1924 году я не спеша сдавал последние экзамены по предметам четвертого курса, когда внезапно грянул гром: в университете была образована «авторитетная комиссия» из представителей администрации, студенчества, партийной и комсомольской организаций для чистки студентов и удаления из университета «классово чуждых» и «идеологически враждебных лиц». Под этим соусом фактически шла чистка интеллигенции непролетарского происхождения. Искали прежде всего бывших офицеров царской армии и «белых», а затем искали детей чиновников, дворян и купцов, а вообще чистили «очкастых».
Чистка была трагедией, избиением интеллигентской молодежи. Вычищенные теряли возможность получить высшее образование и специальность — стать юристом, инженером, экономистом, учителем. Немало вычищенных покончили с собой.
Юрия, хотя он сдал почти все экзамены и зачеты за третий курс правового отделения, вычистили без всяких разговоров как офицера царской армии, заключенного к тому же в концлагерь во время гражданской войны. Напрасно он ссылался на работу в «Красной газете» и показывал свои статьи в ней. Председатель комиссии по чистке студентов-юристов, сотрудник рабочего отдела (отдела «фабрик и заводов») редакции «Ленинградской правды» был непреклонен. Он считал Юрия чуждым элементом.
Но Немезида истории сделала свое дело. Через два года Юрию и мне пришлось успокаивать и утешать этого председателя комиссии, горько рыдавшего в коридоре редакции «Ленинградской правды»: как «деятеля зиновьевской оппозиции» его вычистили из комсомола и уволили из «Ленинградской правды»…
Мне грозила участь Юрия: непролетарского происхождения, «очкастый», знает четыре иностранных языка! Я попробовал за несколько дней до моей чистки, назначенной на 8 июня, поговорить о своей судьбе с председателем комиссии, вычистившим Юрия. Председатель комиссии работал в «Ленинградской правде» через три комнаты по коридору от иностранного отдела, был знаком со мной и отлично знал мою работу в иностранном отделе. Но он остался так же непреклонен.
Тогда я решил перехитрить — переиграть судьбу. Просидев две ночи за учебниками уголовного права и процесса, я пошел 7 июня на свой последний экзамен к профессору Люблинскому. О чем меня спрашивали и что я отвечал, я, конечно, не помню, но помню, что Люблинский недовольно морщился, крутил и качал головой. Наконец, вздохнув, он поставил «зачтено» и в экзаменационную ведомость и в мою зачетную книжку. Из аудитории, где шел экзамен, я бросился к секретарю правового отделения и, вручив ему под расписку (так требовалось инструкцией) зачетную книжку, исступленно, вне себя, завопил:
— Я кончил! Вот последний экзамен по уголовному праву и уголовному процессу! Какое счастье! Я кончил!
— И очень вовремя! — любезно и сочувственно заметил секретарь, давая мне расписку, что он принял мою зачетную книжку. — Очень, очень вовремя!
Сдача зачетки означала, что я, сдав все зачеты и экзамены, выполнил учебный план и окончил правовое отделение. Поэтому завтра, 8 июня, идти в комиссию по чистке я не должен. Я был спасен!
С третьего курса экономического отделения ФОНа меня вычистили «заглазно». На мои протесты председатель комиссии по чистке студентов-экономистов заявил: «Хватит с вас, гражданин, двух факультетов». Я возражал что, кончая 3-й курс и переходя на четвертый, я не отнимаю вакансии и места ни у кого из поступающих на первый курс. Все было напрасно. Чистили «очкастых»!
Окончание Ленинградского Университета в 1924 году развязало мне руки для научной работы, на которую я решился еще в 1914 году и ради которой покинул Киев, а именно — для изучения вопроса о происхождении и виновниках мировой войны 1914-1918 гг. Работа в иностранном отделе «Ленинградской правды», чтение большого количества иностранных газет и журналов, получаемых редакцией, открыли предо мной широкие возможности для изучения этого вопроса. Газеты и журналы, печатавшие статьи известных европейских и американских историков по этому вопросу, позволили мне следить за «битвой документов» по вопросу о происхождении и виновниках мировой войны 1914-1918 гг. и собирать материалы по этой теме. Я бросился в изучение войны со всем пылом и энергией поколения, на которое эта война положила тень, искалечила его жизнь и раздавила его будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108