Читали рукопись многие известные наши писатели, поэты, критики. Все это, разумеется, было для меня бодрящим эликсиром. Колоссальной поддержкой. Я поверил, что повесть надо печатать.
- И тогда она попала в журнальную "вертушку"?
- Если бы не редактор журнала "Знамя" Георгий Бакланов, не знаю как бы я из нее вышел. Был однако момент, когда все уже было замакетировано, сверстано, но, очевидно, под влиянием каких-то "потусторонних" сил "Тучка" вдруг слетела с запланированного номера. Мне стали звонить и интересоваться - правда ли, что повесть "Ночевала тучка золотая" вновь отвергнута журналом "Знамя"? По Москве пошли разные кривотолки, что, естественно, не могло хотя бы косвенно, не сказаться на репутации журнала. Состоялся разговор с его ответственными работниками, но последнее слово осталось за Баклановым. К моему счастью, он поступил довольно решительно: вызвал к себе ответственного секретаря и попросил его сделать все возможное, чтобы поставить в рабочий номер мою повесть...
- Вы говорили, что она писалась на одном дыхании и довольно быстро - в течение шести-семи месяцев была завершена. В процессе подготовки к печати пришлось ли вам что-то в ней изменять, перекраивать?
- Первоначально редколлегия журнала сделала около 50 замечаний, по которым я должен был доработать повесть. Затем она попала в руки редактора отдела прозы, которая и взялась, по обыкновению, абзац за абзацем ее переписывать. Разумеется, руководствуясь при этом своими вкусами и мерками "старого" журнала. Вычеркивались целые страницы с колоритными сценами, песни, которые пели беспризорники, было предложено убрать баню, вписанную мною в повествование, как символ печальной памяти обслуживателей культа личности. Всего в отделе прозы сделали более трех тысяч купюр и замечаний. Правда, многое затем было восстановлено...
- Как будто о горькой доле "Тучки" писала Т.Иванова в "ЛГ" 11 февраля нынешнего года: "И все усерднее склоняются редакторские головы над письменными столами: выбрасывают целые сюжетные линии, целиком героя со всеми характеристиками, поступками, репликами (правда, бывает, что одну какую-нибудь и забудут...), переделывают концепцию, даже вписывают эпизоды..."
- Очень похожая ситуация. "Тучка" прошла обсуждение в Союзе писателей. Ждал я его около года, народу собралось как следует, а помещение выделили самое маленькое. Две стенографистки вдруг одновременно заболели, хотя утром были в добром здравии. Один из присутствующих хотел было выступления записать на магнитофон - запретили. Однако тайком кому-то все же удалось воспользоваться записывающей аппаратурой. Официального протокола обсуждения не велось. Более того, организаторы потом сделали вид, что никакого обсуждения моей повести не было вообще.
Активно ратовали за публикацию "Тучки" Е. Евтушенко, В. Оскоцкий, критики Е. Сидоров и А. Бочаров, поэт А. Межиров, писатели Ю. Черниченко и Н. Эйдельман. Быть может, об этом "рабочем моменте" и не стоило бы вспоминать, если бы не беспокойство за то главное, чем мы сейчас живем гласность, демократию, общественную порядочность. Ведь все, о чем я вам только что рассказал, происходило уже в период вхождения в нашу жизнь гласности.
- Готовясь к беседе с вами, я обнаружил в одной из ранних рецензий на вашу повесть "Солдат и мальчик" упрек в ваш адрес, касающийся языка этого произведения. Критика пеняла вам, что, мол, на таком языке дети разговаривать не могли, ибо этот язык скорее присущ закоренелым преступникам.
- Когда-то я выступал в журнале "Вопросы литературы" на тему "язык войны". Тогда я утверждал, кстати, что существует своего рода фольклор тыла: то есть язык беженцев, язык колхозников, язык беспризорников. Налицо была языковая конвергенция. Ведь существует даже гипотеза, согласно которой язык Пушкина и все его творчество возникли на волне смешения языков и культур, которая (волна) поднялась в результате войны 1812 года.
Одна московская лингвистка провела со мной такой эксперимент. По произношению она пыталась определить место моего рождения. Каждое мною произнесенное слово она относила то к наречию, на котором говорят в Калининской области, то Вологодской, то Смоленской... У нее ничего не получилось: так и не вычислила, что я родом из Люберец, Московской области.
Мои мальчишки из повести Сашка и Колька и их товарищи по детдому действительно говорят на блатном слэнге. Но я ничего не изобретал, так оно было в жизни, так все спеклось в моей памяти. На другом языке беспризорники военной поры не говорили. Иное дело, что они многое позаимствовали из лагерного жаргона, но ведь это не их вина, а их беда. Но согласитесь, в угоду критикам я не должен был заставлять своих героев изъясняться языком примерной пионервожатой или столичных мещан. Это была бы грубая натяжка, ничего общего не имеющая с художественными задачами.
- Анатолий Игнатьевич, почему к столь жесткому произведению вы взяли такой поэтический, расслабляющий нервы заголовок?
- Иногда это делается для эмоционального контраста. Действие происходило на Кавказе, что ассоциативно близко к Лермонтовскому стихотворению "ночевала тучка золотая на груди утеса великана..." В этих словах я почувствовал философский подтекст и рассудил так: золотая тучка это душа ребенка. Это чистота и незащищенность. Это феерическое видение, согревающее сердце, но и заставляющее его биться в тревоге - уж не истечет ли эта тучка, не разобьется ли о горные вершины?
Трижды это название снималось редакторами, но, как видите, повесть вышла именно под таким заголовком.
- Читатели наверняка захотят знать, насколько "Тучка" биографична и существовали ли прототипы ваших персонажей?
- Слишком великая моральная ответственность лежала на мне, чтобы что-то выдумывать или заимствовать из литературы. Да и нет никакой литературы на эту тему. Я сам был воспитанником детского дома в Томилино (Московская область - прим. авт.), из которого несколько человек в 1944 году отправились в Чечено-Ингушетию. Нас везли туда, а чеченцев и ингушей - оттуда. Как вода заполняет пустоты, где некогда была нефть, так и мы, колонисты, заполняли образовавшуюся пустоту на землях, куда нас везли.
Были ли в реальности близнецы, подобные литературным Кузьменышам? Нет, таких братьев я не знал. Но распятого Сашку я видел собственными глазами, только в жизни он был распят на дереве. Я изменил название местности, станиц, однако ингушский режиссер С. Мамилов в своем письме точно указал, какие места я описал в повести. Есть прототип и у Регины Петровны: воспитательница Роза, еврейка - тоже очень красивая женщина...
- Не изменилось ли со временем ваше отношение к своему детищу? Ведь и вы и "Тучка" стали старше...
- Тут такой парадокс: эту повесть я ни разу не прочитал до конца. Даже когда редактировал, делал это по кускам. В Рижском ТЮЗе, где я читал главы из нее, мне сделалось плохо. На радио произошла та же история... Вы подумаете, какой слабонервный вам попался писатель... Нет, тут дело в другом. Просто я имею дело со "взрывным" для меня материалом. Если у Неруды могла плакать статуя-ростра, то почему, скажите, живой человек не может страдать и болеть от воспоминаний о пережитом? Не знаю, ответил ли я на ваш вопрос, но другого ответа у меня нет...
- Я уверен, что мои читатели поймут вас правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45