Я извинился за скромность обеда, который не может идти в сравнение с отвергнутым ею банкетом в Риге. Она усмехнулась: банкет уже был. Я нежно поцеловал ей ладошку.
Ярмила презрительно сказала:
— Ну и публика там пирует, должно быть.
Я откликнулся:
— Должно быть, все та же. Люди передовой идеи.
Она процедила, наморщив лоб:
— Люди идеи ужасно плоски.
Эти слова прозвучали, как музыка. Я вспомнил Афиногена Рычкова, грозившего перегрызть глотку ради единственно верной теории. Уже давно я сделал открытие: ставить идею выше жизни — это ведь выбор в пользу смерти.
— Твое здоровье, — сказал я с чувством. — Скажи еще что-нибудь. Умоляю.
— Я знаю, — сказала она, — у вас любят слова этой фурии Ибаррури: лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Я не согласна. Жить на коленях не очень удобно, но, в конце концов, можно жить лежа.
— Смотря с кем, — сказал я. — Лучше подохнуть — стоя, сидя, в любой позиции — чем жить лежа с твоим Яромиром.
Бестактно. А самое главное — глупо. Но я постыдно возревновал. Ее-то! Спокойно решившую стать генеральшей при таком генерале. И все-таки трезветь не хотелось. Выяснилось, что Ярмила пронзила не только одну из моих желез.
Она поняла и не рассердилась.
— Всякая семья разрушительна. Я вычитала у одного ученого: близкие отношения рождают презрение.
Невероятно! Мы думаем сходно. Однако я бы не возражал, чтоб наши близкие отношения длились подольше. Как можно дольше.
В это время кто-то стукнул в стекло. Я поднял голову и поперхнулся. На улице Йомас стоял Випер.
Угораздило же нас сесть у окна! Хотел бы я знать, откуда он взялся. Впрочем, мне это предстояло узнать. Я сделал приглашающий жест. Он покачал головой — это я должен выйти к нему для переговоров.
Я извинился перед Ярмилой. Мой друг известен своей учтивостью. Воспитанность на грани болезни. Он никогда себе не позволит нарушить наше уединение. Я отлучусь на одну минуту — по-видимому, что-то стряслось.
Она улыбнулась. О, разумеется. В России ей еще не приходилось встречать подобную куртуазность. Такая интересная встреча обогащает ее наблюдения. И я не должен слишком спешить. Она пока выкурит сигаретку. Иначе говоря — пойдет пописать.
Випер пылко меня приветствовал.
— Сам бог послал тебя! — крикнул он.
Допустим. Я приготовился слушать.
Он сообщил, что здесь не на отдыхе. Нет, не московское адское пекло, не имеющее себе аналогов, вытолкнуло его из столицы. Есть сведения — его хотят замести. Не то в Вооруженные Силы, не то еще в какой-то силок. Он думал переждать это время у одного латыша, но не вышло. Теперь он направляется в Тарту. Эстонские друзья его примут. Суть в том, что, как гоголевский герой, он «сильно поиздержался в дороге». Итак, могу ли я его выручить?
В благостное томление Юрмалы ворвался отечественный Резистанс. Дохнуло угрозой, полярной стужей.
Я сказал, что, оторванный от Москвы, естественно, я стеснен в возможностях, однако, чем могу — помогу.
Он понимающе кивнул. Он уже видит мои обстоятельства — должно быть, расходы мои непомерны. Совсем непросто поить и кормить столь сногсшибательную особу. Я объяснил, что она сыта и без моего угощения.
— А кто она? — спросил он отрывисто.
— Пани Ярмила. Жена пана Холика. Это ответственное лицо в Союзе чехословацких писателей.
— И ты с ней сидишь за одним столом?
Я рассердился:
— Не только сижу. Чем она тебя не устраивает?
— Ты еще спрашиваешь? Потрясающе. Что ж, каждый по-своему отмечает четвертую годовщину вторжения. Прими поздравления с такой эволюцией.
Голос Випера зазвенел, а взгляд его устремился в сторону. Обиделся. Все как в пятнадцать лет.
Я сухо сказал, что об эволюции мне лично ничего не известно. Каков я был, таков я и есть. Что думал я раньше, то думаю нынче. А думаю я, что, когда встречаешь подобную даму, не обязательно дотошно выяснять ее взгляды, тем паче, вряд ли она их имеет. Зато у нее такие ноги, которые более чем прогрессивны. Что же до взглядов ее супруга, то это проблема Густава Гусака.
Он буркнул, что, пожалуй, не прав. Я в самом деле не изменился. Что ж, каждый идет своей дорогой. Есть одна старая поговорка: какой рекой плыть, той и воду пить. Но все же ему чего-то жаль.
Печально. Мне тоже чего-то жаль. Мне жаль, что он такой жакобен. У нас в коллегии есть старик-адвокат. Большой дуб, надо отдать ему должное. Его не выбрали в партбюро, и он ощутил себя оскорбленным. Теперь уже — все. Коли так, пусть знают — он уходит из политической деятельности.
— Зачем ты мне это рассказал? — Випер зарделся и словно напрягся.
— Не знаю. Он дурак, а ты умный. И все же последовал бы примеру. Пока не оскорбили тебя. А оскорбят гораздо серьезней.
Випер взглянул на меня сочувственно, однако ничего не сказал. Я дал ему денег. Он вновь повторил, что, право же, меня послал ему Бог. Вряд ли я мог ответить тем же. В кармане моем стало много просторней.
Мы простились. Я посмотрел ему вслед. Бедняга Санюля. Рыцарь бедный. Хвост на воле, а мышка в клетке.
Пора было возвращаться к Ярмиле. Только она поднимет мой дух. Она уже сидела за столиком.
— Надеюсь, с твоим тактичным другом не случилось ничего нехорошего?
— Случилось. Он сшиблен тобою с ног. Но это скорей хорошо, чем плохо.
Я фантазировал самую малость. Назвал же Випер ее сногсшибательной!
Над Юрмалой зажигался закат. Багровое солнце входило в Балтику, нащупывая лучами дно, так же неспешно и осторожно, как мы искали его ногами, когда возвращались из моря в дюны. Мы медленно побрели в Дом Творчества.
Я проводил Ярмилу до входа, но чувствовал — мне трудно проститься. Так уж и быть — провожу до номера. В лифте мы оказались одни и сразу же нас метнуло друг к другу. Из кабины мы выходили шатаясь. Она с трудом попала ключом в замочную скважину — мы вошли и замерли в яростном поцелуе. Она застонала. Моя десница скользнула вниз по ее спине, а шуйца устремилась к подолу.
И тут я услышал знакомый голос с его характерной интонацией — как будто до северных вод докатилось замшевое журчание Влтавы:
— Как вы приятно проводите время…
Пан Холик вернулся намного раньше, чем мы с Ярмилой предполагали. Его овальный румяный лик чернел на глазах — гренландский тюлень с загадочной мавританской окраской. Красное солнышко в миг затмения.
Непостижимо, но я вдруг вспомнил довольно популярную байку — советский клерк говорит сослуживцу: «Знаешь, а наш начальник — говно». И тут же видит начальника рядом. Он тщится выправить положение: «Это я говорю в хорошем смысле».
Хороший смысл для пана Холика в столь недвусмысленной ситуации не отыскал бы и Шерлок Холмс. В связке с Эркюлем Пуаро. Но надо было что-то сказать. Я спросил:
— Симпозиум завершился?
— Как видите, — отозвался пан Холик.
Я осведомился:
— Удачный банкет?
— Кажется. Я быстро уехал.
Нечего было так торопиться. Сам себя наказал. Я вздохнул:
— Что ж, пора и домой. Доброй ночи.
Он промолчал. Не очень-то вежливо.
— До свиданья, — промолвила пани Ярмила.
На обратном пути я все время обдумывал эти прощальные слова. Не подает ли она мне знак? Не может быть, что занавес спущен. Об этом не хотелось и думать.
Но именно так обстояло дело. Пан Холик немало меня удивил. Прервав общение с переводчиком, законный отдых своей жены, покинул гостеприимную Латвию. Я выяснил это спустя два дня.
Осиротевший юрмальский пляж утратил все свое великолепие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43