ТЕНЬ ЧТЕНИЯ
Ни один ответ не может предложить человеку
возможность автономии. "Ответ" подавляет
человеческое существование. Автономия ¤
суверенность ¤ человека связана с фактом его
бытия, как вопроса, не имеющего ответа вообще.
Ж. Батай.
1.
Цель этого доклада представляется мне достаточно смутной, чтобы о
ней позволительно было объявить заранее и тем самым принять за начало
следующих необязательных "блужданий". Тем не менее, я хотел бы
упомянуть, если не о ряде фактов, послуживших поводом настоящим
замечаниям, то хотя бы о нескольких из них ¤ предлогах, предложениях,
постоянно обнаруживающих себя в совершенно неожиданных местах, как
следы настоятельной мотивации превращений в совершенно противоположное
тому, чем они предстают моему ожиданию или опыту.
Я хотел бы подробней остановиться на них, поскольку это в
какой¤то степени также может пролить свет и на мотивы моей личной
заинтересованности, то есть, моего желания высказаться о некоторых
достаточно известных высказываниях, не затрагивая многих, крайне
искусительных тем касательно таких предметов, как прогулки в солнечный
полдень, оксюморон белых ночей, обещающий погружение в очарование
риторики М. Бланшо, или же, например, городской свалки ¤ этого
социального пространства особого рода, стирающего в своем настоящем
как значение обмена, циркуляции, так и дихотомию культуры/природы,
столь существенную для европейского сознания.
Очевидно (а это следует из сказанного, вернее, из того, как это
сказанное было сказано и продолжает говориться), что вести речь о
каком¤то строгом методе, о последовательно исчерпывающем анализе
избранного из многих предмета будет затруднительно и, скорее всего,
неверно. Настоящие заметки действительно представят собой поле
произвольных подступов к собственному началу¤намерению или ¤ пучок
перспектив, которые с большей или меньшей вероятностью смогут
определить свое тело или телос, невзирая на ограниченность
поставленных условий: несколько высказываний Тютчева, а затем ¤ одно
Пушкина, ¤ банальность также входит в систему, постепенно избирающей
себя риторики.
В первом случае я хотел бы предложить одну или несколько
поэтических строк. Во втором ¤ цикл, именуемый "Маленькими
трагедиями". Причем мне хотелось бы остановить внимание на некоторых
аспектах значений, упускаемых цензурой определенного дискурса.
Может быть, в ходе повествования очередность рассмотрения
изменится. Возможно также, что на самом деле речь пойдет о совершенно
ином... об Эдеме городских свалок, о прогулках с М.Бланшо, или об
эллипсисе солнца в повествовании как таковом.
О причинах: с одной стороны ¤ ими стали широкоизвестные сентенции
отечественной филологической критики, с незапамятных времен взявшей на
себя (помимо многих других) функцию онтологической дисциплины, а с
другой ¤ обыкновенное конкретное предложение устроителей очередной
художественной выставки (выставка, конечно же, не состоялась) написать
нечто вроде комментария к названию выставки, которому, как я понимал,
должно было объяснять не столько название ее ("Конец света"), сколько
то ¤ как название может толковать именно саму выставку. Признаться,
тогда это казалось мне увлекательным. Это было давно. К тому же в ту
пору сам воздух был просто пропитан эсхатологическим раздражением,
небезуспешно питавшим и мое праздное любопытство, впрочем по несколько
иным причинам.
Иными словами, мне вменялось как бы переписать название выставки
заново, актуализировать его в перераспределении значащих элементов,
вписав переписанное в уже существующую сеть намерений с тем, чтобы
оно, став сюжетом и образовав иное смысловое пространство, принялось,
скажем так, производить прибыль действительных значений, обретавших бы
в свой черед возможности включения себя в деятельность, именуемую
выставкой. Говоря по¤иному, я должен был открыть названию, равно как
всему остальному, возможность выхода в иные типы словарей, наряду с
тем давая возможность названию образовать собственную ткань,
пересоздать собственное тело, в котором предполагалась бы иная
динамика (не простые отношения имени и вещи, но процесс
взаимопроникновения, взаимоизменения).
В осуществлении этого намерения предполагалось два подхода: 1)
представить себе выставку совокупностью составляющих ее фрагментов,
обязанной своим завершением (или прекращением разрастания) ряду
внеположных причин ¤ они могли быть случайны, равно как и закономерны,
2) считать название выставки собственно произведением, которому
предпосылается развернутая во множестве система имени¤предложения,
имения, владения, целеполагания (стало быть конечности) ¤ то есть,
рассматривать название всего лишь как описываемый выставкой объект.
Оно, название, эта дребезжащая и непристойная в очевидной
"апокалипсичности" (откровенности, сдергивании покрова) фраза,
надпись, без остатка принадлежащая символическому сознанию, чей этос
этикетки, казалось бы, смехотворно повис в вакууме съевшей себя
метафоры ¤ тем не менее и сегодня обнаруживает (вопреки и благодаря
здравому смыслу) силу значения, которое кажется неизбежным: "конец
света" не знаменует собой наступления "конца" чего бы то ни было
вообще. Оно не свидетельствует также и об иронии, ибо претензия на нее
всегда в первую очередь обязана наивности. Более того, "конец света"
как некая формула или сентенция одновременно или прежде всего отсылает
к факту сведения на нет привилегии зрения в истории не только
художественного мышления, но и самой концепции знания. И, наконец, не
исключено, что "конец света" позволит в итоге сказать, будучи поводом,
о конце царствования обезьяны, мнящей себя ангелом Мимезиса в
фальшивой безопасности зеркала.
Здесь, впрочем, предлагает себя известная тема Конца/Начала, что
нам подсказывает сам язык ¤ не следует упускать из вида, что "конец" и
"начало" в русском языке являются "однокоренными" словами. К тому же,
возможно провести параллель с позициями, занимаемых в алфавите букв
"Я" и "А", альфой и омегой некой организации материи языка ¤ А и J¤А,
"разделяемыми" по сути непроизносимым утверждением или же утверждением
непроизносимого, не явного, подрывающего привилегированную идею
дихотомии внутреннего/внешнего, конца/начала, субъекта/объекта, etc. Я
(J¤A) от A отделяет не согласный и не гласный, не звук, но знак, сам
по себе отмечающий лишь переход из позиции мягкости в позицию
твердости, что позволяет, опять¤таки, полагать полу¤существующим
различие между началом речи и субъектом, но прежде всего -
несущественность координат начала/конца. Эта тема, созерцающая себя в
момент своего явления, то есть, в глаголе настоящего времени несо-
вершенного вида, невзирая на попытки ее избежать, еще отчетливей
проявится при обращении к нескольким фрагментам высказываний Тютчева и
Пушкина.
1 2 3 4 5 6
Ни один ответ не может предложить человеку
возможность автономии. "Ответ" подавляет
человеческое существование. Автономия ¤
суверенность ¤ человека связана с фактом его
бытия, как вопроса, не имеющего ответа вообще.
Ж. Батай.
1.
Цель этого доклада представляется мне достаточно смутной, чтобы о
ней позволительно было объявить заранее и тем самым принять за начало
следующих необязательных "блужданий". Тем не менее, я хотел бы
упомянуть, если не о ряде фактов, послуживших поводом настоящим
замечаниям, то хотя бы о нескольких из них ¤ предлогах, предложениях,
постоянно обнаруживающих себя в совершенно неожиданных местах, как
следы настоятельной мотивации превращений в совершенно противоположное
тому, чем они предстают моему ожиданию или опыту.
Я хотел бы подробней остановиться на них, поскольку это в
какой¤то степени также может пролить свет и на мотивы моей личной
заинтересованности, то есть, моего желания высказаться о некоторых
достаточно известных высказываниях, не затрагивая многих, крайне
искусительных тем касательно таких предметов, как прогулки в солнечный
полдень, оксюморон белых ночей, обещающий погружение в очарование
риторики М. Бланшо, или же, например, городской свалки ¤ этого
социального пространства особого рода, стирающего в своем настоящем
как значение обмена, циркуляции, так и дихотомию культуры/природы,
столь существенную для европейского сознания.
Очевидно (а это следует из сказанного, вернее, из того, как это
сказанное было сказано и продолжает говориться), что вести речь о
каком¤то строгом методе, о последовательно исчерпывающем анализе
избранного из многих предмета будет затруднительно и, скорее всего,
неверно. Настоящие заметки действительно представят собой поле
произвольных подступов к собственному началу¤намерению или ¤ пучок
перспектив, которые с большей или меньшей вероятностью смогут
определить свое тело или телос, невзирая на ограниченность
поставленных условий: несколько высказываний Тютчева, а затем ¤ одно
Пушкина, ¤ банальность также входит в систему, постепенно избирающей
себя риторики.
В первом случае я хотел бы предложить одну или несколько
поэтических строк. Во втором ¤ цикл, именуемый "Маленькими
трагедиями". Причем мне хотелось бы остановить внимание на некоторых
аспектах значений, упускаемых цензурой определенного дискурса.
Может быть, в ходе повествования очередность рассмотрения
изменится. Возможно также, что на самом деле речь пойдет о совершенно
ином... об Эдеме городских свалок, о прогулках с М.Бланшо, или об
эллипсисе солнца в повествовании как таковом.
О причинах: с одной стороны ¤ ими стали широкоизвестные сентенции
отечественной филологической критики, с незапамятных времен взявшей на
себя (помимо многих других) функцию онтологической дисциплины, а с
другой ¤ обыкновенное конкретное предложение устроителей очередной
художественной выставки (выставка, конечно же, не состоялась) написать
нечто вроде комментария к названию выставки, которому, как я понимал,
должно было объяснять не столько название ее ("Конец света"), сколько
то ¤ как название может толковать именно саму выставку. Признаться,
тогда это казалось мне увлекательным. Это было давно. К тому же в ту
пору сам воздух был просто пропитан эсхатологическим раздражением,
небезуспешно питавшим и мое праздное любопытство, впрочем по несколько
иным причинам.
Иными словами, мне вменялось как бы переписать название выставки
заново, актуализировать его в перераспределении значащих элементов,
вписав переписанное в уже существующую сеть намерений с тем, чтобы
оно, став сюжетом и образовав иное смысловое пространство, принялось,
скажем так, производить прибыль действительных значений, обретавших бы
в свой черед возможности включения себя в деятельность, именуемую
выставкой. Говоря по¤иному, я должен был открыть названию, равно как
всему остальному, возможность выхода в иные типы словарей, наряду с
тем давая возможность названию образовать собственную ткань,
пересоздать собственное тело, в котором предполагалась бы иная
динамика (не простые отношения имени и вещи, но процесс
взаимопроникновения, взаимоизменения).
В осуществлении этого намерения предполагалось два подхода: 1)
представить себе выставку совокупностью составляющих ее фрагментов,
обязанной своим завершением (или прекращением разрастания) ряду
внеположных причин ¤ они могли быть случайны, равно как и закономерны,
2) считать название выставки собственно произведением, которому
предпосылается развернутая во множестве система имени¤предложения,
имения, владения, целеполагания (стало быть конечности) ¤ то есть,
рассматривать название всего лишь как описываемый выставкой объект.
Оно, название, эта дребезжащая и непристойная в очевидной
"апокалипсичности" (откровенности, сдергивании покрова) фраза,
надпись, без остатка принадлежащая символическому сознанию, чей этос
этикетки, казалось бы, смехотворно повис в вакууме съевшей себя
метафоры ¤ тем не менее и сегодня обнаруживает (вопреки и благодаря
здравому смыслу) силу значения, которое кажется неизбежным: "конец
света" не знаменует собой наступления "конца" чего бы то ни было
вообще. Оно не свидетельствует также и об иронии, ибо претензия на нее
всегда в первую очередь обязана наивности. Более того, "конец света"
как некая формула или сентенция одновременно или прежде всего отсылает
к факту сведения на нет привилегии зрения в истории не только
художественного мышления, но и самой концепции знания. И, наконец, не
исключено, что "конец света" позволит в итоге сказать, будучи поводом,
о конце царствования обезьяны, мнящей себя ангелом Мимезиса в
фальшивой безопасности зеркала.
Здесь, впрочем, предлагает себя известная тема Конца/Начала, что
нам подсказывает сам язык ¤ не следует упускать из вида, что "конец" и
"начало" в русском языке являются "однокоренными" словами. К тому же,
возможно провести параллель с позициями, занимаемых в алфавите букв
"Я" и "А", альфой и омегой некой организации материи языка ¤ А и J¤А,
"разделяемыми" по сути непроизносимым утверждением или же утверждением
непроизносимого, не явного, подрывающего привилегированную идею
дихотомии внутреннего/внешнего, конца/начала, субъекта/объекта, etc. Я
(J¤A) от A отделяет не согласный и не гласный, не звук, но знак, сам
по себе отмечающий лишь переход из позиции мягкости в позицию
твердости, что позволяет, опять¤таки, полагать полу¤существующим
различие между началом речи и субъектом, но прежде всего -
несущественность координат начала/конца. Эта тема, созерцающая себя в
момент своего явления, то есть, в глаголе настоящего времени несо-
вершенного вида, невзирая на попытки ее избежать, еще отчетливей
проявится при обращении к нескольким фрагментам высказываний Тютчева и
Пушкина.
1 2 3 4 5 6