Было пять писем от неизвестных мне советских граждан, которые услышали обо мне по радио и имели неосторожность написать мне с марта по май, все письма были выделены в «отдельные уголовные дела». Один из моих корреспондентов, рабочий из Архангельска, после вызова в КГБ «обещал не слушать зарубежного радио». Другой, пославший письмо без подписи и обратного адреса, где он писал: «побольше бы таких людей, как вы», и власти придется плохо, был через несколько месяцев разыскан КГБ, врач из Тулы на допросе держался уклончиво и пояснил, что его фразу нужно понимать в том смысле, что «если бы было много таких». Его судьба мне неизвестна, как и судьба еще двух человек — из Выборга и Коломны. К моему собственному письму в картинно обгоревшем конверте — а именно «Письму Анатолию Кузнецову», посланному в Лондон московским корреспондентом «Дейли Телеграф», — был приложен протокол, что оно раскрыто только потому, что конверт случайно обгорел, а уж, ознакомившись с его содержанием работники Международного почтамта вынуждены были передать его КГБ.
Я не понял сначала, по какому принципу следствие отбирало свидетелей, вызвали, например, сумасшедшую жену Зверева, показавшую, что видела у нас портрет Мао Цзе-дуна. Я сообразил потом, что вызывали тех, кто попал в поле внимания во время слежки перед арестом, часто совсем случайно. Соседи показали, что к нам ходили иностранцы, мы устраивали для них «нечто вроде банкетов». За одним исключением, все наши друзья дали «пустые показания» — ничего не слышали, ничего не видели, ничего не читали. Только художник Фердынский, сменивший свою обоюдоострую фамилию на архирусскую Архаров, к которому я зашел перед арестом напомнить о денежном долге, старался угодить следователю: иностранцев он, правда, не видел, но «видел иностранные бутылки», жена моя, правда, «одаренная художница, но, выйдя замуж за Амальрика, стала писать хуже», «СССР до 1984?» он, правда, не читал, но пьесы — «малохудожественные вещи».
В деле было как бы три вставных новеллы — комическая, трагическая и детективная.
КОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
В списке, приложенном к письму заместителя начальника Московского УКГБ генерал-майора Никулкина прокурору Свердловской области Журавлеву о «направлении материалов в отношении антисоветской деятельности Амальрика» , под № 3 значилось «Заявление М. Б. Шульмана и письмо из США» . М. Б. Шульман в своем заявлении в КГБ от 6 февраля 1970 года писал, что он честный советский человек и персональный пенсионер и с разрешения властей переписывается со своим дядей, тоже Шульманом, в Нью-Йорке, была приложена фотография довольно упитанного и ухоженного американца на фоне портрета Ленина с «Правдой» в руках; теперь же он получил письмо от дяди, которое сначала привело его в волнение, затем поставило в тупик и «выдержки из которого я обязан вам передать» — при этом прилагалось все письмо, а не только выдержки.
Дядя-Шульман писал, что он всю жизнь очень успешно пропагандировал идеи социализма и коммунизма и достижения Советского Союза, но вот теперь получил журнал со статьей, якобы написанной советским гражданином в Москве, что СССР не доживет до 1984 года, «народ восстанет против большевиков и компартии», и что он после этого всю ночь не спал, над ним смеются соседи, и он просит Шульмана-племянника узнать, правда ли это. Письмо, совершенно по-ленински, кончалось вопросом: «На свободе ли еще этот мерзавец?!» Шульман-племянник, по зрелом размышлении, все эти поручения своего дяди решил переложить на КГБ.
Меня удивило и огорчило, что человек, сам пользующийся полной свободой для высказывания своих взглядов, считает нужным, чтобы затыкали рот тому, кто с его взглядами не согласен. Я смог убедиться, что таких людей на Западе не так уж много — но огромно число тех, кто готов идти за ними, явно не понимая, куда их ведут. Шульман-племянник был сначала включен в число вызываемых в суд свидетелей, но затем вычеркнут: видимо, задумались, о чем же, собственно, он будет свидетельствовать.
Позднее, уже за границей, я узнал о судьбе Михаила Борисовича Шульмана. Он родился в 1906 году — в один год с моим отцом, служил в ЧК, вступил в компартию, был одним из основателей ансамбля песни и пляски Красной армии, в 1937 году был арестован и с 1939 по 1949-й провел в лагерях на Колыме, возглавляя там подпольную парторганизацию. В 1950 году был снова арестован, получил восемь лет, отбывал их на Воркуте, в 1955 году был реабилитирован и восстановлен в партии — оставаясь убежденным коммунистом. Не знаю, каковы были его взгляды в 1970 году. когда он получил это письмо от своего дяди, но в 1974 году он заявил, что «порвал с КПСС», и выехал в Израиль, «словно очнувшись после долгого и наполненного ужасами и кошмарами сна». Жив ли сейчас его американский дядя и в каких он с ним отношениях, я не знаю.
ТРАГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
В начале марта я получил письмо с Урала, из Златоуста, подписанное «Альберт». Альберт слышал обо мне и спрашивал, как мне писать — это было предложение какой-то обходной связи, но, ничего об Альберте не зная, я ответил, что он может писать просто по моему адресу. Следующее его письмо уже было арестовано на почте — я обнаружил его в деле, там было сказано только, что в июне он приедет в Москву и хотел бы со мной встретиться.
Письмо было «выделено в отдельное уголовное дело», и «Альберт» был разыскан — им оказался «Булыга Борис Моисеевич, 1933 года рождения, образование высшее, член КПСС, не судимый, женатый, инженер» . Беру все эти сведения из «Постановления об отказе в возбуждении уголовного дела», постановленного в Златоусте 3 июля 1970 года. Далее там было сказано, что Булыга услышал обо мне по радио в марте, написал мне, что одобряет мои действия, 25 мая, узнав о моем аресте, в 8 часов утра пошел в областное управление КГБ, но никого там не застал из-за раннего часа. Тогда на металлургическом заводе, где он работал, он зашел в прокатный цех и бросился в нагревательную ячейку температурой 12 500 °C; через двое суток были извлечены две металлические пуговицы — все, что осталось от Бориса Булыги.
Почти все в этом постановлении ложь. Во-первых, Булыга в своих письмах ни о каком одобрении не писал, он хотел только встретиться и поговорить. Во-вторых, весьма сомнительно, чтобы Булыга пришел в УКГБ сам, тогда как было уже поручение о его допросе. Наконец, просто бессмысленно, что в УКГБ никого не было, всегда есть дежурный. Я уверен, что ни с каким доносом на самого себя Булыга не ходил, а был вызван УКГБ, как были в то время вызваны другие свидетели, и был настолько запуган, что, выйдя оттуда, кончил жизнь самоубийством: не единственный известный мне случай самоубийства после допросов в КГБ. Например, дело Елизаветы Воронянской, повесившейся после того, как она выдала КГБ рукопись «Архипелага ГУЛАГ».
Булыга ничем не мог выдать меня, и сомневаюсь, чтобы он вообще кого-нибудь выдал, скорее, его самоубийство — следствие одиночества и подавленности в атмосфере советского провинциального города. Здесь КГБ особенно распоясывается, а человек чувствует себя особенно беззащитным, и когда ему говорят: мы вас раздавим, мы вас уничтожим, мы — это сила, вы от нас не уйдете, ваш Амальрик уже в тюрьме, а завтра вы там будете, — не трудно понять, какое отчаяние может охватить человека, лишенного чьей-либо поддержки и не уверенного в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63