«Сотрудник ЦРУ закричал, что я лжец, и в комнату ворвались несколько охранников. Они приказали мне стать к стене, раздеться и начали обыскивать меня. Потом повели наверх, в комнату на чердаке. Посреди стояла металлическая кровать, прикрепленная к полу. Никто мне не сказал, сколько я буду здесь находиться и что со мной будут делать. Через несколько дней два сотрудника начали допрашивать меня. Они вели себя грубо и враждебно… Примерно через два месяца они перестали приходить. В этой камере меня продержали до конца 1964 года. Кормили плохо, не разрешали курить, читать, не выводили на прогулки».
Затем допросы Носенко возобновились. А через некоторое время ему завязали глаза, надели наручники, привезли на аэродром и посадили в самолет. На новом месте его поместили в бетонную камеру с решеткой на двери. В ней стояла узкая железная кровать с матрацем без подушки и одеяла. Только после пребывания тут почти в течение двух лет Носенко разреши ли наконец получасовую прогулку в небольшом дворике.
Как выяснилось позже, в ЦРУ серьезно рассматривался вопрос о «ликвидации подозрительного перебежчика». Было и другое предложение: «сделать его неспособным связно излагать свои мысли», то есть обработать специальными психотропными веществами, и упрятать в дом для умалишенных.
В 1967 году Носенко снова подвергли утомительным допросам, которые продолжались девять месяцев. После четырехлетнего содержания в одиночном заключении его выпустили и поселили на квартире, но продолжали контролировать его образ жизни, вести наблюдение, подслушивать телефон.
Только в марте 1969 года, ровно через пять лет изоляции, Носенко приняли на службу в ЦРУ в качестве консультанта.
Вот какую цену заплатил предатель за то, чтобы ему поверили. А он рассчитывал, что цэрэушники встретят его с распростертыми объятиями.
Прошу читателей не корить меня за то, что я отвлек их внимание, рассказав о случаях с предателями Голициным и Носенко. Я сделал это, чтобы убедительно показать, как глубоко вирус шпиономании и подозрительности поразил мощную разведывательную организацию — центральную разведку Вашингтона. И что такой отвратительной болезнью, отравляющей атмосферу общества, страдали не только спецслужбы тоталитарного Советского Союза, но и демократических Соединенных Штатов. И как наша внешняя разведка использовала этот недуг для расширения своих оперативных возможностей за океаном и не только там.
Глава 10. Возвращение к истокам
В конце 1970 года я вернулся из Вены и передо мною встал вопрос о дальнейшей работе в разведке. Дело в том, что начальник Второго главного управления КГБ СССР — всей контрразведки — Г.Ф.Григоренко предложил мне место своего заместителя. Он хорошо знал меня, когда возглавлял внешнюю контрразведку, которую я курировал. Но я не мог принять его предложение, хотя речь шла о весьма престижном месте.
А.М.Сахаровский одобрил мой шаг и пригласил на должность начальника высшего учебного заведения внешней разведки. Я тут же согласился, так как не представлял себя вне разведывательной службы. Назначение мое стало неожидан но затягиваться: в партийных инстанциях усмотрели «недочеты» в моем образовании. Сказалось, видимо, отсутствие диплома Сибирского автодорожного института. Напомню читателям: в 1938 году меня с пятого курса призвали в органы НКВД. Но надо отдать должное А.М.Сахаровскому, который проявил твердость и доказал необоснованность возражений, так как у меня было свидетельство об окончании Высшей дипломатической школы МИД СССР.
В начале 1971 года я вступил в должность начальника вуза внешней разведки, почти через тридцать три года после учебы в Школе особого назначения, его предшественнице.
Теперь, естественно, это было уже иное учебное заведение: со многими факультетами и кафедрами, опытным профессорско-преподавательским составом, немалыми материально-техническими средствами. Оно имело двойное подчинение — руководству внешней разведки и Управлению кадров КГБ.
Свою цель на новом посту я видел в том, чтобы внести новую струю в жизнь института, помочь кафедрам усовершенствовать их работу, максимально приблизить ее к разведывательной практике.
К моменту вступления в должность начальника вуза я уже был убежден в том, что профессионалу не обойтись без оперативной психологии. Информация, которую я имел в нелегальной разведке, а затем и во внешней контрразведке, позволила увидеть большое значение, которое придавали иностранные спецслужбы практическому применению выводов психологической науки.
Вместе с тем мы отставали от западных служб в такого рода специальных исследованиях. Это было видно и по размаху применения ими уже в начале 70-х годов новой аппаратуры, такой, как полиграф («детектор лжи»), «детектор стресса» и тому подобное. Я не разделял скептицизма в оценках этого явления, который наблюдался у большинства моих коллег, некоторых руководителей внешней разведки и всего КГБ. К сожалению, мою правоту признали значительно позднее.
Особенно остро стоял вопрос о вооружении молодых разведчиков знаниями относительно деятельности специальных служб противника, воспитания бойцовских качеств, готовности самостоятельно решать практические проблемы разведки в экстремальных условиях. Одновременно предстояло совершенствовать профессиональное мастерство слушателей курсов переподготовки, которые прошли первую практическую стажировку за кордоном и собирались продолжить работу там.
Руководство практическими занятиями мы поручили наиболее опытным разведчикам, в том числе и тем, которые уже вышли в запас или отставку, но с готовностью участвовали в подготовке кадров, передавали им свой богатый опыт. К обучению привлекались современные на тот период оперативно-технические средства, началось оборудование специальной лаборатории оперативной психологии.
Одним из важнейших принципов подготовки кадров было обеспечение строжайшей конспирации. Но следует признать, что в этой области значительный ущерб наносили отдельные случаи измены оперативных сотрудников, в том числе и ранее обучавшихся в нашем институте. Хотя за время моей работы таких фактов не было, измена в 1971 году бывшего слушателя О.Лялина привела к расконспирации ряда аспектов деятельности института перед английской разведкой, а следовательно, и перед ЦРУ и другими натовскими спецслужбами. Это продиктовало необходимость пересмотреть некоторые учебные программы, ужесточить конспирацию.
Но тайная война тоже война, в которой без потерь трудно обойтись. С этим нам приходилось считаться. В свою очередь, руководство КГБ принимало меры к улучшению подбора и проверки кандидатов для обучения в вузе.
Размышляя над путями совершенствования подготовки молодых кадров, я задавался вопросом, что же такое разведка — ремесло или искусство? Ответ был важен для того, чтобы искать у людей и способности высокопрофессионально владеть новым ремеслом, и достаточный потенциал, чтобы творчески достигать вершин искусства в разведывательном деле.
В обычном смысле профессия, безусловно, отвечает признакам ремесла, но всякое ремесло имеет реальную возможность подняться до уровня искусства. В связи с этим всегда передо мной возникали образы таких мастеров разведки, как Р.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Затем допросы Носенко возобновились. А через некоторое время ему завязали глаза, надели наручники, привезли на аэродром и посадили в самолет. На новом месте его поместили в бетонную камеру с решеткой на двери. В ней стояла узкая железная кровать с матрацем без подушки и одеяла. Только после пребывания тут почти в течение двух лет Носенко разреши ли наконец получасовую прогулку в небольшом дворике.
Как выяснилось позже, в ЦРУ серьезно рассматривался вопрос о «ликвидации подозрительного перебежчика». Было и другое предложение: «сделать его неспособным связно излагать свои мысли», то есть обработать специальными психотропными веществами, и упрятать в дом для умалишенных.
В 1967 году Носенко снова подвергли утомительным допросам, которые продолжались девять месяцев. После четырехлетнего содержания в одиночном заключении его выпустили и поселили на квартире, но продолжали контролировать его образ жизни, вести наблюдение, подслушивать телефон.
Только в марте 1969 года, ровно через пять лет изоляции, Носенко приняли на службу в ЦРУ в качестве консультанта.
Вот какую цену заплатил предатель за то, чтобы ему поверили. А он рассчитывал, что цэрэушники встретят его с распростертыми объятиями.
Прошу читателей не корить меня за то, что я отвлек их внимание, рассказав о случаях с предателями Голициным и Носенко. Я сделал это, чтобы убедительно показать, как глубоко вирус шпиономании и подозрительности поразил мощную разведывательную организацию — центральную разведку Вашингтона. И что такой отвратительной болезнью, отравляющей атмосферу общества, страдали не только спецслужбы тоталитарного Советского Союза, но и демократических Соединенных Штатов. И как наша внешняя разведка использовала этот недуг для расширения своих оперативных возможностей за океаном и не только там.
Глава 10. Возвращение к истокам
В конце 1970 года я вернулся из Вены и передо мною встал вопрос о дальнейшей работе в разведке. Дело в том, что начальник Второго главного управления КГБ СССР — всей контрразведки — Г.Ф.Григоренко предложил мне место своего заместителя. Он хорошо знал меня, когда возглавлял внешнюю контрразведку, которую я курировал. Но я не мог принять его предложение, хотя речь шла о весьма престижном месте.
А.М.Сахаровский одобрил мой шаг и пригласил на должность начальника высшего учебного заведения внешней разведки. Я тут же согласился, так как не представлял себя вне разведывательной службы. Назначение мое стало неожидан но затягиваться: в партийных инстанциях усмотрели «недочеты» в моем образовании. Сказалось, видимо, отсутствие диплома Сибирского автодорожного института. Напомню читателям: в 1938 году меня с пятого курса призвали в органы НКВД. Но надо отдать должное А.М.Сахаровскому, который проявил твердость и доказал необоснованность возражений, так как у меня было свидетельство об окончании Высшей дипломатической школы МИД СССР.
В начале 1971 года я вступил в должность начальника вуза внешней разведки, почти через тридцать три года после учебы в Школе особого назначения, его предшественнице.
Теперь, естественно, это было уже иное учебное заведение: со многими факультетами и кафедрами, опытным профессорско-преподавательским составом, немалыми материально-техническими средствами. Оно имело двойное подчинение — руководству внешней разведки и Управлению кадров КГБ.
Свою цель на новом посту я видел в том, чтобы внести новую струю в жизнь института, помочь кафедрам усовершенствовать их работу, максимально приблизить ее к разведывательной практике.
К моменту вступления в должность начальника вуза я уже был убежден в том, что профессионалу не обойтись без оперативной психологии. Информация, которую я имел в нелегальной разведке, а затем и во внешней контрразведке, позволила увидеть большое значение, которое придавали иностранные спецслужбы практическому применению выводов психологической науки.
Вместе с тем мы отставали от западных служб в такого рода специальных исследованиях. Это было видно и по размаху применения ими уже в начале 70-х годов новой аппаратуры, такой, как полиграф («детектор лжи»), «детектор стресса» и тому подобное. Я не разделял скептицизма в оценках этого явления, который наблюдался у большинства моих коллег, некоторых руководителей внешней разведки и всего КГБ. К сожалению, мою правоту признали значительно позднее.
Особенно остро стоял вопрос о вооружении молодых разведчиков знаниями относительно деятельности специальных служб противника, воспитания бойцовских качеств, готовности самостоятельно решать практические проблемы разведки в экстремальных условиях. Одновременно предстояло совершенствовать профессиональное мастерство слушателей курсов переподготовки, которые прошли первую практическую стажировку за кордоном и собирались продолжить работу там.
Руководство практическими занятиями мы поручили наиболее опытным разведчикам, в том числе и тем, которые уже вышли в запас или отставку, но с готовностью участвовали в подготовке кадров, передавали им свой богатый опыт. К обучению привлекались современные на тот период оперативно-технические средства, началось оборудование специальной лаборатории оперативной психологии.
Одним из важнейших принципов подготовки кадров было обеспечение строжайшей конспирации. Но следует признать, что в этой области значительный ущерб наносили отдельные случаи измены оперативных сотрудников, в том числе и ранее обучавшихся в нашем институте. Хотя за время моей работы таких фактов не было, измена в 1971 году бывшего слушателя О.Лялина привела к расконспирации ряда аспектов деятельности института перед английской разведкой, а следовательно, и перед ЦРУ и другими натовскими спецслужбами. Это продиктовало необходимость пересмотреть некоторые учебные программы, ужесточить конспирацию.
Но тайная война тоже война, в которой без потерь трудно обойтись. С этим нам приходилось считаться. В свою очередь, руководство КГБ принимало меры к улучшению подбора и проверки кандидатов для обучения в вузе.
Размышляя над путями совершенствования подготовки молодых кадров, я задавался вопросом, что же такое разведка — ремесло или искусство? Ответ был важен для того, чтобы искать у людей и способности высокопрофессионально владеть новым ремеслом, и достаточный потенциал, чтобы творчески достигать вершин искусства в разведывательном деле.
В обычном смысле профессия, безусловно, отвечает признакам ремесла, но всякое ремесло имеет реальную возможность подняться до уровня искусства. В связи с этим всегда передо мной возникали образы таких мастеров разведки, как Р.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76