— Тебе, летчик, подарок на день твоего второго рождения! — и подает осколок, извлеченный из головы.
Здорово подметила Нина: сегодня действительно как бы заново родился! Прикинул: двенадцать летчиков потерял полк до сей поры в подобных ситуациях. Я сбит тринадцатым по счету. И остался жить. Вот тебе и «чертова дюжина»!..
Наконец, бомбежка поутихла. В пустой проем окна мне видно, как в небе завязывается воздушный бой. Низко проходит восьмерка, за ней — шестерка «илов», потом идет группа наших бомбардировщиков под прикрытием истребителей. А выше — «лагги» и «яки» на разных высотах атакуют врага. Стучат, раскатисто гремят близкие и далекие очереди, на низких и высоких нотах поют моторы, то тут, то там в синеве вспыхивают оранжево-красные всплески огня и падают, оставляя черный дымный след, расстрелянные машины. Горит уже несколько «юнкерсов», вспыхнул ЛаГГ-3, за ним задымил второй… С высоты долетели до земли «голоса» пушек и пулеметов.
Оторвавшись на секунду от своего дела и мельком взглянув на меня, обеспокоено наблюдавшего за приземляющимися невдалеке парашютистами, медсестра спокойно сказала:
— У нас часто так. Мы уже привыкли.
Улыбнулась, подошла, посмотрела, хорошо ли держится повязка, помогла сесть на нары.
— Раньше, чем стемнеет, отправить тебя не смогу: видишь, что творится? Рядом наши артиллерийские позиции. Нащупали нас фашисты — вот и бесятся, — она кивнула головой в сторону противника.
— Ты уж потерпи до вечера.
Вскоре в избушку принесли на носилках летчика с «ила», сбитого зениткой, а буквально следом солдат привел еще одного авиатора с обожженным лицом, в обгоревшей гимнастерке, на которой отсвечивали два ордена Красного Знамени; этот, как позже выяснилось, был с «лагга».
— Сейчас, миленькие! — мягко сказала Нина. — Сейчас… Везет мне нынче на авиацию!.. Ничего — чуток потерпите. Все будет хорошо!..
…Когда стало смеркаться, подъехала телега, остановилась у разбитого крыльца. Не заходя в помещение, ездовой спросил:
— Сколько?
Нина, просунув голову в оконце, ответила:
— Пятеро!
И, помолчав немного, сказала:
— Здравствуйте, дядя Карпо! Вы что ж это не в духе нынче? Может, нездоровится?
— Здравствуй, здравствуй, голубушка! Да разве в духе дело-то? Намаялся я надысь. А тут еще обстрел этот.
— Иди, поешь — и в путь!
— Да уж поел — артиллеристы накормили. Вот лошаденке овса немного задам.
Через полчаса попрощался с сестричкой Ниной, от души поблагодарил ее за помощь и за доброту, уселся поудобнее на охапке соломы. И вдруг спохватился:
— Сестричка! Забыл определиться. Ну, где мы находимся?
— А-а! Понимаю: география, так сказать, интересует… Хочешь знать, в каком месте заново народился… Верно?
— Хочу запомнить и эту избушку, и тебя… Может, встретимся когда-нибудь, казачка!
— Угадал: я ведь из Ростова, Нижнегниловскую знаешь?
— А как же! Там аэроклуб закончил, летать начал в твоей станице.
— Земляки, выходит! Ну бывай, выздоравливай! Доброго тебе неба!
Нина звонко засмеялась, подошла и объяснила:
— Запоминай: лицом на север стою, слева станица Крымская, справа — Абинская, южнее два хутора есть: Шибик-один и Шибик-два. А между ними — избушка…
Пройдет время, и фронтовые пути-дороги наши снова накоротке сойдутся: в одной из сестричек, уже далеко на западе, узнаю Нину. Встреча взволнует и обрадует обоих.
Тем временем Карп Кузьмич (так звали ездового) повозился с упряжью, взял под уздцы гнедую кобыленку и повел ее к урочищу, где между деревьями петляла глубокая колея.
Уже за полночь, когда над головой на темном бархате южного неба ярко сияли огромные звезды, очнувшись от полузабытья, в которое повергло пережитое и перенесенное накануне, увидел Карпа Кузьмича сидящим на передке телеги. Он устроился полулежа и, подперев голову рукой, дремал. Гнедая трусцой бежала по ровной, укатанной дороге, торопясь доставить нас в медсанбат. Она хорошо знала и этот путь, обстреливаемый противником, и свои обязанности. Умное и доброе животное — лошадь!..
И враз подумал о своих друзьях-конниках, об оставленной в эскадроне такой же гнедой масти лошади по кличке Валет, понимавшей меня, казалось, с полуслова, особенно в ночных рейдах во вражеском тылу.
Проехали Абинскую, повернули на Краснодар. Впереди, в каком-нибудь километре, заплясали вдруг огни, взметнулось в темноту пламя. Ухнул тяжелый взрыв, за ним другой…
— Бомбит, проклятый! — со вздохом выдавил ездовой. — Все ему мало крови. Бить его надо, да посильней.
Что мог ответить Кузьмичу? Да, трудно. Но еще буду драться! Вот и мне врезал «мессер». Больно не только физически, а и душа от обиды горит. «Почему все же враг сбил меня? — думал всю дорогу, анализировал. — Поздно увидел его! Неправильно внимание распределял — как-то по шаблону, без учета реальных условий полета. Противник хорошо использовал дымчатую синеву гор и рельеф местности. Зная, что на этом фоне сможет скрытно подобраться, искал его повыше, на фоне неба, а он с принижением, буквально следом, как борзая за зайцем, идет и норовит ударить наверняка.
Урок это, хороший урок! Ну, погоди, встретимся еще!»
…В Краснодар добрались только на следующий день к обеду. Гнедая уверенно свернула в улицу, ведущую к госпиталю, и у крыльца приемного покоя остановилась.
— Бывайте, братцы! Поправляйтесь! — сказал Карп Кузьмич на прощанье, когда все пятеро его пассажиров были приняты на попечение медиков.
— Спасибо вам, добрый человек! Привет сестричке передайте, обязательно!
— Это уж непременно! — усмехнулся он в рыжие, прокуренные махоркой усы.
Дежурный врач — это был, как потом выяснилось, Михаил Месхи — осмотрел меня, ощупал, расспросил, записал что-то в историю болезни. Пришли еще несколько врачей. Сосредоточенно слушают сердце, велят дышать, покашлять. А боли адские — невозможно лежать ни на боку, ни на спине. Но не подаю вида, креплюсь. Мысль одна: в полк! Во что бы то ни стало — добраться в родной полк!
Подсел главврач. Расспрашивает, уточняет. Месхи что-то говорит ему. Слышно:
— Не будем в тыл отправлять, пусть отлежится: переломов нет, одни ушибы. Раны не глубокие.
Глаза у доктора добрые, голос мягкий. Чувствуется, человек он отзывчивый, можно довериться.
— Доктор, мне к своим надо. В полку быстрее вылечусь.
— Вам рентген надо сделать, провериться необходимо самым тщательным образом.
Стараюсь объяснить, как тяжко летчику жить без неба, да еще в такую пору, когда враг на пороге…
Врач снимает пенсне, тщательно протирает стекла платочком, щурит усталые глаза…
— Убедил! Согласен с доводами. Но у нас нет ни одной машины.
— Это не беда. Что-нибудь придумаем вместе, — говорит Месхи…
А минут через сорок уже лежу на пахучем сене, под головой парашют, впереди сидит местный казак и понукает свою тощую лошаденку. Михаил Месхи уговорил его доставить раненого в Краснодар: там — аэродром, там — летчики. А они своему товарищу обязательно помогут!..
В пути разговорились.
— Хорошо знаю эти места, — рассказываю казаку. — Отец, правда, с Орловщины. Но в гражданскую здесь воевал, с Ковтюхом эти края прошел, остался на Кубани. Жили родители на хуторе Кеслеровом, он теперь под немцем…
Рассказал и казак кое-что о себе. Глядь — а уже Краснодар! А вон и аэродром — самолеты виднеются. Их уже ждут: оказывается, доктор Месхи звонил сюда, объяснил, что да как.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89