Во всех подобных случаях во время ритуала, цель которого — пролить свет и даровать радость, воспроизводятся слова, с помощью которых Ио победил и рассеял мрак. Третьим идет черед подготовительного обряда, передающего последовательное изготовление различных форм, происходившее во вселенной и в истории рода человеческого.
Космогонический миф также служит полинезийцам архетипической моделью для всех «творений», какими бы они ни были: биологическими, психологическими, духовными. Слушая рассказ о рождении Мира, становишься в высшей степени современником космогонии. Примечательно, что у индейцев навахо космогонический миф рассказывают в основном, желая исцеления. "Все обряды сосредоточены вокруг пациента, Хатрали (тот самый пациент, ради которого происходит артикуляция) может быть болен или просто повредиться умом, то есть испугаться какого-нибудь сна; подобная же церемония проводится и во время инициации, дабы с помощью артикуляции передать инициируемому те культовые знания, которыми обладает шаман, ибо «Мужчина-Лекарь» не может проводить процедуру исцеления прежде, чем она не будет ему передана служителем культа". Церемония исцеления также включает в себя исполнение сложных рисунков на песке (sand-paintings), символизирующих различные этапы творения и мифической истории богов, предков и человечества. Эти рисунки (которые необычайно похожи на индо-тибетские мандалы) один за другим воспроизводят события, случившиеся in illo tempore. Слушая исполнение космогонического мифа (за которым следует артикуляция мифов о происхождении) и рассматривая рисунки на песке, больной выталкивается из мирского времени и попадает в правремя: он вернулся «назад» к истокам Мира и в своем роде присутствует при космогонии. Нередко в тот день, когда начинается чтение мифа или sand-paintings, пациент принимает ванну; в самом деле, ведь он тоже возобновляет свою жизнь в прямом смысле этого слова.
У индейцев навахо, как и у полинезийцев, следом за космогоническим мифом следует исполнение мифа о происхождении, где содержится мифическая история всех «начал»: сотворение человека, животных и растений, происхождение обычаев и традиций, а также различных навыков и т. д. Таким образом больной проходит через всю мифическую историю мира, от творения и вплоть до момента настоящей артикуляции. Подобный обряд очень важен для понимания первобытной и «примитивной» медицины. Вспомним также, что на древнем Востоке, равно как и во всех «народных» медицинских традициях, будь то в Европе или в ином месте, лекарство считается действенным, только если известно его происхождение, и, как следствие, употребление его делает больного современником того мифического времени, когда оно было открыто. Вот почему во многих заклинаниях наряду с рассказом о том, как божеству или святому удалось побороть болезнь, упоминается и «история» этой болезни или же демона, ее вызвавшего. Например, в ассирийском заклинании против зубной боли говорится о том, что "после того, как Ану сделал небеса, небеса сделали землю, земля сделала реки, реки сделали протоки, протоки сделали пруды, пруды сделали Червя". И Червь "в слезах" отправился к Шамашу и Эйа спросить, что будет дано ему в пищу, иначе говоря, "для разрушения". Боги предлагают Червю фрукты, но тот просит у них человеческие зубы. "Раз ты сказал так, о Червь, пусть Эйа разобьет тебя своей могучей дланью!" Здесь мы присутствуем не только при простом повторении парадигмы целительного деяния (Эйа уничтожает Червя), обеспечивающего эффективность лечения, но и при мифической «истории» болезни, упоминанием о которой целитель отбрасывает пациента in illo tempore.
* * *
Приведенные нами примеры можно было бы умножить, но мы не собираемся давать исчерпывающий анализ всех затронутых в нашем очерке тем, а всего лишь размещаем их согласно общей его направленности: выявлению необходимости периодического обновления путем отмены времени, существовавшего в архаическом обществе. Как коллективные, так и индивидуальные, как циклические, так и спорадические, все обряды возрождения всегда содержат в своей структуре и своем значении элемент возрождения посредством воспроизведения архетипического деяния, преимущественно космогонического действа. Мы же должны подчеркнуть, что эти архаические системы, отменяя конкретное время, пытаются таким образом избавиться от истории. Отказ хранить память о прошлом, даже о самом недавнем, кажется нам признаком особого устройства человеческого менталитета. Это, если говорить кратко, отказ архаического человека воспринимать свое бытие как историческое, отказ наделить значимостью «память» и, как следствие, нерегулярные события (то есть события, не имеющие архетипической модели), которые, в сущности, и составляют конкретное течение времени. В конечном счете мы полагаем, что глубинный смысл всех этих обрядов и установок состоит в стремлении обесценить время. Доведя эти обычаи и варианты установочного поведения, о которых мы упомянули выше, до их логических пределов, можно прийти к следующему заключению: если времени не придают никакого значения, стало быть, оно не существует; более того, как только время начинают ощущать (из-за «прегрешений» человека, то есть тех случаев, когда человек удаляется от архетипа и попадает в течение времени), его беспрепятственно аннулируют. В сущности, если представить себе подлинную перспективу жизни архаического человека (жизнь, сведенную к повторению архетипических деяний, то есть к категориям*, а не к событиям, к беспрестанному воспроизведению одних и тех же первомифов и т. д.), то хотя она и протекает во времени, человек тем не менее не ощущает его бремени, не замечает необратимости событий, иными словами, совершенно не отдает себе отчета в том, что характеризует и определяет осознание времени. Подобно мистику или же человеку глубоко религиозному, первобытный человек всегда живет в настоящем. (Именно в этом смысле можно сказать, что религиозный человек является человеком «примитивным»; он повторяет деяния некоего другого, и благодаря этому повторению постоянно живет во вневременном настоящем.)
Для первобытного человека возрождение времени происходит постоянно, даже во временном интервале, именуемом «годом», что доказывается древностью универсальных верований, связанных с Луной. Луна умирает первой, но она же первой и воскресает. В другой нашей работе мы показали важность лунарных мифов в образовании первых связных «теорий» смерти и возрождения, плодородия и возрождения, инициации и т. д. Здесь же нам достаточно напомнить, что так как Луна и в самом деле служит для «измерения» времени (в индо-европейских языках большинство терминов, обозначающих месяц и луну, происходят из корня те-, давшего в латыни как mensis, так и metior, "измерять"), и фазы ее доказывают — задолго до определения солнечного года и в гораздо более конкретной форме — наличие единиц времени (месяц), то одновременно она является и доказательством "вечного возвращения".
Фазы луны — зарождение, рост, уменьшение, исчезновение, и через три темные ночи новое ее появление — сыграли огромную роль в выработке циклических понятий. Подобные концепции мы встречаем главным образом в апокалиптических видениях и архаических антропогониях;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Космогонический миф также служит полинезийцам архетипической моделью для всех «творений», какими бы они ни были: биологическими, психологическими, духовными. Слушая рассказ о рождении Мира, становишься в высшей степени современником космогонии. Примечательно, что у индейцев навахо космогонический миф рассказывают в основном, желая исцеления. "Все обряды сосредоточены вокруг пациента, Хатрали (тот самый пациент, ради которого происходит артикуляция) может быть болен или просто повредиться умом, то есть испугаться какого-нибудь сна; подобная же церемония проводится и во время инициации, дабы с помощью артикуляции передать инициируемому те культовые знания, которыми обладает шаман, ибо «Мужчина-Лекарь» не может проводить процедуру исцеления прежде, чем она не будет ему передана служителем культа". Церемония исцеления также включает в себя исполнение сложных рисунков на песке (sand-paintings), символизирующих различные этапы творения и мифической истории богов, предков и человечества. Эти рисунки (которые необычайно похожи на индо-тибетские мандалы) один за другим воспроизводят события, случившиеся in illo tempore. Слушая исполнение космогонического мифа (за которым следует артикуляция мифов о происхождении) и рассматривая рисунки на песке, больной выталкивается из мирского времени и попадает в правремя: он вернулся «назад» к истокам Мира и в своем роде присутствует при космогонии. Нередко в тот день, когда начинается чтение мифа или sand-paintings, пациент принимает ванну; в самом деле, ведь он тоже возобновляет свою жизнь в прямом смысле этого слова.
У индейцев навахо, как и у полинезийцев, следом за космогоническим мифом следует исполнение мифа о происхождении, где содержится мифическая история всех «начал»: сотворение человека, животных и растений, происхождение обычаев и традиций, а также различных навыков и т. д. Таким образом больной проходит через всю мифическую историю мира, от творения и вплоть до момента настоящей артикуляции. Подобный обряд очень важен для понимания первобытной и «примитивной» медицины. Вспомним также, что на древнем Востоке, равно как и во всех «народных» медицинских традициях, будь то в Европе или в ином месте, лекарство считается действенным, только если известно его происхождение, и, как следствие, употребление его делает больного современником того мифического времени, когда оно было открыто. Вот почему во многих заклинаниях наряду с рассказом о том, как божеству или святому удалось побороть болезнь, упоминается и «история» этой болезни или же демона, ее вызвавшего. Например, в ассирийском заклинании против зубной боли говорится о том, что "после того, как Ану сделал небеса, небеса сделали землю, земля сделала реки, реки сделали протоки, протоки сделали пруды, пруды сделали Червя". И Червь "в слезах" отправился к Шамашу и Эйа спросить, что будет дано ему в пищу, иначе говоря, "для разрушения". Боги предлагают Червю фрукты, но тот просит у них человеческие зубы. "Раз ты сказал так, о Червь, пусть Эйа разобьет тебя своей могучей дланью!" Здесь мы присутствуем не только при простом повторении парадигмы целительного деяния (Эйа уничтожает Червя), обеспечивающего эффективность лечения, но и при мифической «истории» болезни, упоминанием о которой целитель отбрасывает пациента in illo tempore.
* * *
Приведенные нами примеры можно было бы умножить, но мы не собираемся давать исчерпывающий анализ всех затронутых в нашем очерке тем, а всего лишь размещаем их согласно общей его направленности: выявлению необходимости периодического обновления путем отмены времени, существовавшего в архаическом обществе. Как коллективные, так и индивидуальные, как циклические, так и спорадические, все обряды возрождения всегда содержат в своей структуре и своем значении элемент возрождения посредством воспроизведения архетипического деяния, преимущественно космогонического действа. Мы же должны подчеркнуть, что эти архаические системы, отменяя конкретное время, пытаются таким образом избавиться от истории. Отказ хранить память о прошлом, даже о самом недавнем, кажется нам признаком особого устройства человеческого менталитета. Это, если говорить кратко, отказ архаического человека воспринимать свое бытие как историческое, отказ наделить значимостью «память» и, как следствие, нерегулярные события (то есть события, не имеющие архетипической модели), которые, в сущности, и составляют конкретное течение времени. В конечном счете мы полагаем, что глубинный смысл всех этих обрядов и установок состоит в стремлении обесценить время. Доведя эти обычаи и варианты установочного поведения, о которых мы упомянули выше, до их логических пределов, можно прийти к следующему заключению: если времени не придают никакого значения, стало быть, оно не существует; более того, как только время начинают ощущать (из-за «прегрешений» человека, то есть тех случаев, когда человек удаляется от архетипа и попадает в течение времени), его беспрепятственно аннулируют. В сущности, если представить себе подлинную перспективу жизни архаического человека (жизнь, сведенную к повторению архетипических деяний, то есть к категориям*, а не к событиям, к беспрестанному воспроизведению одних и тех же первомифов и т. д.), то хотя она и протекает во времени, человек тем не менее не ощущает его бремени, не замечает необратимости событий, иными словами, совершенно не отдает себе отчета в том, что характеризует и определяет осознание времени. Подобно мистику или же человеку глубоко религиозному, первобытный человек всегда живет в настоящем. (Именно в этом смысле можно сказать, что религиозный человек является человеком «примитивным»; он повторяет деяния некоего другого, и благодаря этому повторению постоянно живет во вневременном настоящем.)
Для первобытного человека возрождение времени происходит постоянно, даже во временном интервале, именуемом «годом», что доказывается древностью универсальных верований, связанных с Луной. Луна умирает первой, но она же первой и воскресает. В другой нашей работе мы показали важность лунарных мифов в образовании первых связных «теорий» смерти и возрождения, плодородия и возрождения, инициации и т. д. Здесь же нам достаточно напомнить, что так как Луна и в самом деле служит для «измерения» времени (в индо-европейских языках большинство терминов, обозначающих месяц и луну, происходят из корня те-, давшего в латыни как mensis, так и metior, "измерять"), и фазы ее доказывают — задолго до определения солнечного года и в гораздо более конкретной форме — наличие единиц времени (месяц), то одновременно она является и доказательством "вечного возвращения".
Фазы луны — зарождение, рост, уменьшение, исчезновение, и через три темные ночи новое ее появление — сыграли огромную роль в выработке циклических понятий. Подобные концепции мы встречаем главным образом в апокалиптических видениях и архаических антропогониях;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38