— Вот, Машенька, — сказал он церемонно, — позволь тебе представить…
Мы последовали за его высокой седой женой на террасу и уселись вокруг стола, на котором был сервирован чай.
Академик продолжал пытливо присматриваться к нам.
— Ну-с, хорошо, — произнес он, пододвигая ко мне печенье. — Так как же думаете искать свою Землю-невидимку?
— А мы хотим проверить гипотезу на слух. Если Землю никак не удастся увидеть, попробуем ее услышать.
— А, эхолот! Ну что же, правильно. Кропотливо и медленно, зато надежно. Тем более ежели такой туман… В истории исследований Арктики метод, конечно, новый, необычный, но… И как думаете; отзовутся ваши острова?
— Должны отозваться. Не могут не отозваться, — сказал Андрей, нахмурясь.
— Ну, ну, «не могут», «должны»… Очень хорошо! Погромче кричите, настойчивей зовите, обязательно отзовутся!
Лучики морщин побежали от глаз, он заулыбался. Затем уселся прочнее в кресло, со вкусом приготовляясь к обстоятельному разговору.
— Значит, прямо с университетской скамьи в Арктику? — начал Афанасьев. — И сколько пробыли там?
— Пять лет.
— Собственно, меньше пяти, — уточнил Андрей. — Если считать перерывы…
— И все в районе своего Восточно-Сибирского моря?
— Хотелось, знаете ли, поближе к Земле Ветлугина, — пояснил я. — Боялись упустить какую-нибудь счастливую возможность. По-нашему и вышло! Возьмите хотя бы голубые льды или того же медвежонка…
На этот раз спокойно и не спеша я перечислил все наши удачи и неудачи на пути к Земле Ветлугина.
— А вы чего ждали-то? Легко ли «белые пятна» с карты стирать!
— Нет, но…
— Ждали, наверно, что трудное начнется вне Москвы, уже во время экспедиции в высокие широты, в преддверии Земли Ветлугина?.. О, это только последний этап, завершающий! Много торосов возникнет еще до Восточно-Сибирского моря. Не удивляйтесь! И тряхнет вас, и сожмет во льдах.
Он с задором посмотрел на нас сбоку.
Но, вероятно, на наших лицах написано было только изумление, а не страх, потому что Владимир Викентьевич сразу смягчился.
Решительным движением он смахнул крошки со стола, точно среди них были и Союшкин с профессором Черепихиным, потом принялся прикидывать вслух:
— В этом году экспедицию, конечно, не успеют снарядить. Но в будущем — вполне вероятно. А подготовку научную начать сейчас же, немедля! Причем привлечь к обсуждению представителей самых разнообразных специальностей: гидрологов, метеорологов, гидрогеологов, гидробиологов и прочее. Экспедиция, по-видимому, должна быть комплексной. А вы как считаете?..
С ним не только легко было разговаривать, с ним было легко думать. Мысли возникали сами собой от соприкосновения с этим удивительно разносторонним, по-молодому гибким умом.
— Насчет тумана вполне правильно изволили заметить, — продолжал академик. — Амундсен, пролетев на дирижабле над полюсом, дальше не видел уже ничего, кроме тумана. Сам рассказывал мне об этом. Туман, по его словам, сгустился и держался на протяжении двадцати градусов, то есть более двух тысяч двухсот километров. Представляете? Внизу, понятно, могли остаться острова небольшой высоты, которые Амундсену не удалось заметить.
— Да, разительная аналогия!
Афанасьев интересовался не только возможностями применения эхолота. Он с увлечением вникал во все детали будущей экспедиции, даже встал из-за стола и быстро начертил на бумажной салфетке схему дополнительного крепления шпангоутов, которое считал очень важным для плавания в высоких широтах.
Только о своем любимом ученике избегал говорить, старательно, будто опасный подводный риф, обходя в разговоре его имя. Стоило мне или Андрею упомянуть Петра Ариановича, как Афанасьев тотчас же, с неуклюжей поспешностью, заговаривал о другом. При этом Машенька, многозначительно глядя на нас, поднимала брови. Видимо, в доме Афанасьевых не принято было касаться этой печальной темы.
В каких-нибудь полтора-два часа сложился в основном проект экспедиции к Земле Ветлугина.
— Вам бы и возглавить экспедицию, — закинул я удочку.
— А что такого? Я вполне! — Академик с бравым видом огляделся по сторонам.
Но Машенька, как неусыпный телохранитель стоявшая за его креслом, тотчас же нагнулась и настойчиво-предостерегающе, хотя и очень ласково, положила мужу руки на плечи.
Академик только сконфуженно покряхтел. Все было ясно без слов.
— Нет, статью об экспедиции, статью поскорей! — с преувеличенной бодростью сказал он, немного оправясь. — И без лишнего полемического задора, без этой, знаете ли, модной ныне шумихи, трескотни! Обоснованную статью, выдержанную в нарочито спокойных тонах!
Мы встали из-за стола, готовясь прощаться. Машенька напомнила мужу:
— А как же письма? Ты решился?
— Да, да. Конечно, я решился. Ты же видишь. Смешно и спрашивать.
Академик ушел в комнаты и снова появился на террасе, неся в руках пакет, аккуратно перевязанный бечевкой.
— Вот! — сказал он с некоторой торжественностью. — Здесь письма Пети Ветлугина из ссылки, из деревни Последней. Ничего особенного, но вам, наверное, интересно будет прочесть. Один ничтожный человек в Якутске задержал их доставкой из мести, из гнусного, мелкого, подлого чувства мести!.. Я не волнуюсь, Машенька, я просто говорю… Эти письма передали мне уже после революции. Они сохранились в архиве жандармского управления. Прочтете в сопроводительной записке…
2. На краю света
Вернувшись домой, мы занялись письмами Петра Ариановича.
Самое страшное в них были даты. Аккуратно проставленные в уголках пожелтевших от времени страниц, они первыми бросались в глаза. Подумать только: письма написаны более пятнадцати лет назад — и забыты, не отправлены по назначению. А Петр Арианович ничего не знал об этом!
Так мстил ему какой-то экзекутор или столоначальник из Якутска, надо думать, мелкая сошка, но, видимо, обладавшая неограниченными возможностями портить жизнь людям. О нем небрежно упоминалось в одном из писем. «При проезде своем через Якутск, — писал Петр Арианович, — я имел небольшую перебранку с местным мелким чиновничком и, к удовольствию окружающих, поставил его на место».
Однако «мелкий чиновничек, поставленный на место», вскоре с лихвой расквитался со своим обидчиком. Он попросту перестал отсылать его письма в Россию, а также передавать письма с воли. Вся корреспонденция незаконно задерживалась в Якутске, в тамошней канцелярии, и по вскрытии и прочтении вкладывалась в особую папку с надписью: «Переписка ссыльного поселенца П.Ветлугина».
Чего только, наверное, не передумал бедный ссыльный в свои долгие бессонные ночи на берегу пустынного моря!
Почему не пишут Вероника, профессор Афанасьев, московские товарищи? Почему, наконец, не пишет мать? (А мать, сгорбленная, жалкая, металась в это время по Весьегонску, упрашивая бывших сослуживцев сына заступиться, похлопотать, узнать у начальства, что же стряслось с ее Петюнюшкой, жив ли он, заболел ли, храни бог, не умер ли!)
Да, трудно пришлось тогда Петру Ариановичу. В одном из писем Афанасьеву есть фраза: «Полгода прошло, как ни от кого не имею вестей. Это, поверьте, самое тяжелое здесь. Будто наглухо заколотили в избе последнее слюдяное оконце…»
То-то, верно уж, ликовал «мелкий чиновничек» в Якутске, читая и перечитывая это письмо. И радостно ерзал взад и вперед на своем стуле, и подхихикивал в кулак, и корчил рожи другим канцеляристам, словно развеселившаяся злая обезьяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66