В тот вечер опять читали и слушали чтение, иных развлечений у них не было, и как жаль, что доктор не был, к примеру, виолончелистом-любителем, ах, какие нежные мелодии полились бы тогда с пятого этажа, лаская слух соседям, которые с завистью думали бы, наверно, так: Ишь, как у них там весело, или: Есть же такие бесчувственные люди, думают убежать от своего несчастья, смеясь над несчастьем других. Но нет, иной музыки, кроме той, что звучит в словах, из окон не доносится, слова же, особенно написанные в книгах, скромны и негромки, так что если кому-нибудь придет в голову подслушать у двери, он ничего не разберет, кроме одинокого бормотания, тянущего длинную нить звука, который способен продолжаться бесконечно, ибо количество книг в мире бесконечно, как, говорят, и сам этот мир. Когда же глубокой ночью чтение завершилось, старик с черной повязкой сказал: Вот к чему нас свели теперь, нам читают, мы слушаем чтение. А я не жалуюсь, сказала девушка в темных очках, сидела бы так и слушала хоть всю жизнь. Да ведь и я не жалуюсь, а просто говорю, что мы годны теперь лишь слушать историю о человечестве, существовавшую прежде нас, и пользоваться тем, что по счастливой случайности оказалась здесь пара зрячих глаз, судя по всему, оставшихся последними, и даже думать не хочу, что будет, если и они когда-нибудь погаснут и порвется ниточка, связующая нас с этим самым человечеством, и мы тогда просто разлетимся в космосе в разные стороны, причем навсегда, и все будем непоправимо слепы. Покуда сил хватит, сказала девушка в темных очках, буду хранить надежду, что встречу родителей, что отыщется мать этого мальчика. Ты забыла еще об одной надежде, общей для всех. О какой. О надежде прозреть. Есть надежды, питать которые - безумие. А я тебе говорю, что не будь их - и меня бы не было, и уже давно. Ну, какие, например. Прозреть. Это я уже слышала, давай другую. Не дам. Почему. Тебе это будет неинтересно. С чего ты взял, что неинтересно, и разве ты уж так хорошо меня знаешь, что берешься судить, что мне интересно, а что нет. Не сердись, я же не хотел тебя задеть. Все мужчины одинаковы, все уверены, будто знают о женщине все на том лишь основании, что вышли на свет из ее лона. О женщинах я знаю мало, о тебе - вообще ничего, что же касается мужчин, то на сегодняшний день, на текущий момент я - старик, и мало того что слепой, так еще и одноглазый. И больше тебе нечего сказать о себе. Ох, сколько еще есть, ты даже представить себе не можешь, как с течением времени возрастает черный список самообвинений. А я вот хоть и молода, а истаскана уже довольно сильно. Ты покуда еще не совершила ничего по-настоящему плохого. Как ты можешь судить об этом, если никогда не жил со мной. Да, я никогда с тобою не жил. Почему ты повторяешь мои слова таким тоном. Каким таким. Таким. Я всего лишь сказал, что никогда с тобою не жил. Не притворяйся, будто не понимаешь. Не настаивай, прошу тебя. Буду, я хочу знать. Давай лучше поговорим о надеждах. Что ж, давай. Ну так вот, еще один пример надежды, от которой я отказался, как раз это и есть. Что - это. Последнее самообвинение из моего списка. Объясни, ради бога, толком, я не умею разгадывать шарады. Как это ни чудовищно, я желаю, чтобы мы не прозрели. Почему. Потому что тогда могли бы жить, как сейчас живем. Все вместе или я - с тобой. Не заставляй меня отвечать. Будь ты просто мужчина, ушел бы от ответа, как все вы это делаете, но ведь ты сам назвал себя стариком, а старик, если есть хоть какой-то смысл в том, чтобы прожить на свете так долго, не имеет права отворачиваться от правды, и потому отвечай. Я - с тобой. А почему ты хочешь жить со мной. Ты хочешь, чтобы я сказал это при всех. Мы при всех делали кое-что похуже, нечто гораздо более омерзительное, грязное, гнусное, чем то, я уверена, что ты можешь сказать. Ну хорошо, будь по-твоему, слушай - потому что мужчина, которым я еще покуда остаюсь, любит женщину, которой ты была, есть и будешь. Однако признание в любви из тебя клещами пришлось вытягивать. В моем возрасте боишься быть смешным. Ты не был смешон. Давай забудем это, а. Даже не подумаю забыть и тебе не дам. Что за глупости такие вынудила меня говорить, а теперь. А теперь пришел мой черед. Только не говори ничего такого, в чем потом раскаешься, помни про черный список. Если я искренна сегодня, какое мне дело, что завтра буду раскаиваться. Замолчи, пожалуйста. Ты хочешь жить со мной, а я - с тобой. Ты сошла с ума. Мы будем жить, как муж с женой, здесь, среди наших друзей, и потом, если придется расстаться с ними, по-прежнему будем вместе, ибо двое слепцов могут увидеть больше, чем каждый из них поодиночке. Но это безумие, ты же не любишь меня. А что это такое, я никогда никого не любила, я только спала со всеми. Твои слова подтверждают мою правоту. Вовсе нет. Ты тут толковала про искренность, тогда отвечай - ты на самом деле любишь меня. В той мере, чтобы хотеть жить с тобой, и знай, ты - первый, кому я говорю это. Едва ли ты сказала бы так, если бы повстречала раньше лысого, седого старика с повязкой на одном глазу и с катарактой на другом. Признаю, та, кем я была раньше, не сказала бы, но сейчас говорит та, кто я сейчас. Что ж, поглядим, что скажет женщина, которой ты станешь завтра. Собираешься испытать меня. Ну что ты, кто я такой, чтоб тебя испытывать, такие вещи решает жизнь. Одну, по крайней мере, она решила.
Этот разговор происходил лицом, воспламененным и разгорячившимся, к лицу, и пусть не с глазу на глаз, но - глаза в глаза, неотрывно устремленные друг на друга, и, когда один из собеседников произнес слова, желанные обоим, они согласились с жизнью, решившей, что отныне им жить и быть вместе, девушка в темных очках протянула руки, протянула просто, чтобы протянуть, а не затем, чтобы узнать, докуда они дотянутся, и дотронулась до рук старика с черной повязкой, а тот мягко притянул ее к себе, и так сидели они некоторое время вместе, не в первый, разумеется, раз, но лишь теперь прозвучали слова приятия. Никто из присутствующих никак не прокомментировал событие, никто не полез с поздравлениями, никто не пожелал вечного счастья, да, по правде говоря, время не слишком располагало ни к празднествам, ни к иллюзиям, когда же принимаются решения такие важные, каким представляется нам это, и не удивимся, если окажется, что кто-нибудь подумал - только слепой мог бы поступить подобным образом, - то безмолвие красноречивей самых громких рукоплесканий. Вот и все, если не считать, что жена доктора вытащила в коридор сколько-то диванных подушек в количестве достаточном, чтобы смастерить из них удобное ложе, потом отвела туда косоглазого мальчика, сказав ему при этом так: С сегодняшнего дня будешь ночевать здесь. Что же касается событий, имевших место в столовой, есть все основания считать, что в эту первую ночь был окончательно прояснен вопрос о том, чья же это таинственная рука потерла спину старику с черной повязкой в то утро, когда пролилось такое множество разнообразных, но одинаково очистительных вод.
Наутро, еще в постели жена доктора сказала ему: Мало еды остается, придется сходить за продуктами, я собираюсь сегодня наведаться на тот подземный склад, где была в первый день, и, если его никто пока не обнаружил, мы запасемся провизией на неделю или две. Я пойду с тобой, я и еще кто-нибудь. Лучше бы вдвоем, так проще, можно не бояться, что кто-то потеряется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81