Академик Леонид Сергеевич с Эльгой Сергеевной. Он, бодрый, огромный, едва ли не выше меня, грузный, шумный, все шутил, подбадривал меня. И мы даже сыграли с ним в шахматы, в эту мудрую игру землян, которую я успел передать в глубинном Городе Долга марсианам.
— «Бухли стволы, наливались соком», — приятным сохранившимся басом напевал он и, смеясь, добавлял: — Слова и музыка «машинные», — потом продолжал: — «В воздухе пахло промокшей корою». Вам шах, божественный Кон-Тики! Чуете, что промокло? Не кора, а ваша позиция! Электронная машина сдалась бы на вашем месте. Не хотите? Ну тогда… тогда… Гм… Что это он тут надумал? «В воздухе пахло промокшей корою…» Бррр! «Где-то весна брела стороною». А ведь есть ответ, бог Кетсалькоатль! Так неужели древние инки не знали шахмат? Какое упущение! Потому их и разорили разбойники испанцы. Должно быть, у них уже была испанская партия. Предлагаю ничью. Я же не конкистадор. Не хотите? Ну, значит, вы все-таки бог Кетсалькоатль! Такое выдумать на доске!.. Сдаюсь. Браво, Инко! Объявляю тебя чемпионом Марса!
Пока мы занимались с академиком Песцовым шахматами, Эльга Сергеевна и Эра уединились и секретничали. Когда они вернулись, у них был вид заговорщиц.
Я невольно сравниваю девичью фигурку и головку Эры с располневшей женой академика, грузной, почти как он сам, с одутловатым лицом и белоснежными волосами.
К сожалению, и у моей Эры волосы становятся серебряными, а лицо осунулось, глаза ввалились, как после тяжелой болезни.
Мне больно слушать, как Эра объясняет гостям, что платится сейчас за свое озорство на берегу Моря Смерти. Я-то от Неона и Ивана знаю, что все это не так. Недуг Эры не болезнь, а ускоренное старение, вызванное необратимыми процессами, происшедшими в ее организме после первых неудачных попыток ее пробуждения!
На следующий день я еду к Неону договориться о лечении Эры в космосе, может быть, невесомостью.
Решив увезти ее в космос к нашим друзьям, я возвращаюсь пешком со станции электрической дороги в небольшой наш домик, окруженный подмосковным лесом.
Снег все-таки выпал и заставил ветки елей пригнуться к самой земле, укрытой свежими сугробами.
Слепит зимнее солнце, отражаясь в стеклах нашей веранды. Дверь открыта, словно Эра не может дождаться меня. В ее состоянии это неосторожно, нужно остерегаться простуды!
В проеме двери стоит, выделяясь на фоне затемненной комнаты, темноволосая, прекрасная, счастливо смеющаяся юная Эра!..
Я бросаюсь к ней с протянутыми руками, не веря чуду, которое вижу. Но она отскакивает в глубь комнаты, кокетливо останавливая меня грозящим; пальцем. Занавеси на окнах прикрыты.
Вне себя от счастья, еще полный солнца, которое слепило в лесу, я отдернул занавеску, чтобы развеять полумрак, оглянулся на Эру и вижу ее испуганное лицо.
Сердце сжимается у меня. Я знаю, что люди умеют делать это! Очевидно, не зря. секретничали Эльга Сергеевна и Эра! Только сама Эльга Сергеевна оставила свои волосы седыми, а Эра…
Волосы ее кажутся даже темнее, чем были когда-то. Они волнами ниспадают ей на плечи. Удлинившиеся глаза с потемневшими ресницами немного грустны, а губы, даже не красные, как бывало, а почему-то сиреневые, пытаются улыбнуться.
Да, лицо ее все еще прекрасно! Даже и сейчас, когда, умело подчеркнутая художником (каким она всегда была, учась еще у моей матери, ваятельницы Моны) с помощью современной косметики, каждая черта ее говорит о возвращенной юности. Но ее обнаженная, когда-то великолепная шея выдает ее. Предательские морщины сводят на нет все ухищрения гримера…
— Ты не рад? — робко спрашивает Эра и начинает плакать, плечи ее вздрагивают, она отворачивается.
Бедняжка не подозревает, что от слез потечет краска с ресниц и будет есть глаза.
Я не хочу ее огорчать, прижимаю к себе, целую пахнущие чем-то ей не присущим волосы и стараюсь сам не дать волю слезам.
Когда мы сидим с ней вдвоем и обедаем, слушая чудесную земную музыку, которую оба полюбили, я рассказываю ей о предложении Неона и Ивана, готовых лететь вместе с нами. Она проницательно смотрит на меня:
— Ты думаешь, Инко, им удастся что-нибудь сделать с этим отравлением на берегу Моря Смерти? Я говорю, что они надеются помочь ей.
Потом мы остаемся с нею в сумерках, не зажигая огня. Я весь отдаюсь минутному обману. Со мною сидит моя прежняя юная и прекрасная Эра… Сидит в последний раз.
Наутро она выходит из своей комнаты веселая, бодрая, но совершенно седая, с веером морщин в уголках глаз.
Снова в ней произошла перемена. Отказавшись от самообмана с помощью красок и грима, она вдруг стала прежней Эрой, живо интересуясь всем, что происходит в мире. Она напоминает мне былую Эру, ждавшую меня в затопленном в Персидском заливе корабле, я пробирался к ней тогда под водой в скафандре каждый вечер после общения с шумерами в непостижимо далекой и неправдоподобной прежней нашей жизни. Сама она тогда по нашему уговору не встречалась с ними, но знала о них все и руководила моими действиями.
И вот сейчас, когда в ней снова проснулся интерес ко всему земному, она, как мне кажется, помолодела больше, чем от белил и румян.
Разочарование ждало нас в космосе. Эре ничто не могло помочь, даже невесомость. Часы ее жизни словно пущены были со скоростью во сто раз большей, чем у всех людей.
Не прошло и года со дня ее пробуждения, как от нее осталась лишь тень прежней Эры, — сморщенная, согнутая старушка…
Не знаю, ради себя или ради меня, но она вдруг стала говорить, как вернуть былую молодость.
Мы живем с нею в отведенной нам каюте в ободе тихо вращающегося огромного космического колеса, создающего центробежной силой искусственную земную тяжесть. Ради Эры эту силу не раз меняли, затормаживая или разгоняя колесо, чтобы изучить, как влияет тяготение на ее организм.
Но причину ее старения профессор Неон Петров определил, увы, верно. Не в тяжести было дело, а в самой Эре.
Два старых человека (я осмелюсь называть так нас обоих) одиноко сидят в своей каюте. Трудно говорить о чем-нибудь другом:
— Если меня снова погрузить в холодный сон — Неон и Иван умеют это делать, я узнавала! — я снова стану, как прежде, молодой! Поверь мне! Верит ли она сама себе?
Я делаю вид, что заинтересован проплывающими в иллюминаторе созвездиями. Одна из далеких звездочек — наш Марс. Ступим ли мы на него еще когда-нибудь?
— У людей принято выполнять их последнюю волю, — говорит мне Эра. — Моя последняя воля — не позволить мне умереть от преждевременной старости, а лучше усыпить меня в анабиозе. Ты слышишь, Инко? Это моя последняя просьба к людям, к тебе.
Неон знает об этом неистовом желании бедной Эры. Он разводит руками и сам проходит к ней, чтобы пообещать выполнить ее желание.
Иван, как врач, постоянно наблюдавший Эру, говорит, что надо спешить. Бедняжке осталось жить… какие-то часы!
За свои жизни я видел многое: страшные человеческие жертвоприношения, глобальные катастрофы, когда погружались в океан материки, а морское побережье поднималось за облака, становясь берегом горного озера. Я переплывал на плоту через океан, встречался с морскими чудовищами и еще более страшными двуногими чудищами на островах, я летал через бездну космоса, возвращаясь к людям снова и снова, я пошел на тысячелетия холодного сна, но никогда я не испытывал такого потрясения, как в эти горькие минуты, когда бедняжку Эру, вернее, то, что осталось от нее, подняли в лифте в центральный отсек, служивший ступицей огромного колеса орбитальной станции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
— «Бухли стволы, наливались соком», — приятным сохранившимся басом напевал он и, смеясь, добавлял: — Слова и музыка «машинные», — потом продолжал: — «В воздухе пахло промокшей корою». Вам шах, божественный Кон-Тики! Чуете, что промокло? Не кора, а ваша позиция! Электронная машина сдалась бы на вашем месте. Не хотите? Ну тогда… тогда… Гм… Что это он тут надумал? «В воздухе пахло промокшей корою…» Бррр! «Где-то весна брела стороною». А ведь есть ответ, бог Кетсалькоатль! Так неужели древние инки не знали шахмат? Какое упущение! Потому их и разорили разбойники испанцы. Должно быть, у них уже была испанская партия. Предлагаю ничью. Я же не конкистадор. Не хотите? Ну, значит, вы все-таки бог Кетсалькоатль! Такое выдумать на доске!.. Сдаюсь. Браво, Инко! Объявляю тебя чемпионом Марса!
Пока мы занимались с академиком Песцовым шахматами, Эльга Сергеевна и Эра уединились и секретничали. Когда они вернулись, у них был вид заговорщиц.
Я невольно сравниваю девичью фигурку и головку Эры с располневшей женой академика, грузной, почти как он сам, с одутловатым лицом и белоснежными волосами.
К сожалению, и у моей Эры волосы становятся серебряными, а лицо осунулось, глаза ввалились, как после тяжелой болезни.
Мне больно слушать, как Эра объясняет гостям, что платится сейчас за свое озорство на берегу Моря Смерти. Я-то от Неона и Ивана знаю, что все это не так. Недуг Эры не болезнь, а ускоренное старение, вызванное необратимыми процессами, происшедшими в ее организме после первых неудачных попыток ее пробуждения!
На следующий день я еду к Неону договориться о лечении Эры в космосе, может быть, невесомостью.
Решив увезти ее в космос к нашим друзьям, я возвращаюсь пешком со станции электрической дороги в небольшой наш домик, окруженный подмосковным лесом.
Снег все-таки выпал и заставил ветки елей пригнуться к самой земле, укрытой свежими сугробами.
Слепит зимнее солнце, отражаясь в стеклах нашей веранды. Дверь открыта, словно Эра не может дождаться меня. В ее состоянии это неосторожно, нужно остерегаться простуды!
В проеме двери стоит, выделяясь на фоне затемненной комнаты, темноволосая, прекрасная, счастливо смеющаяся юная Эра!..
Я бросаюсь к ней с протянутыми руками, не веря чуду, которое вижу. Но она отскакивает в глубь комнаты, кокетливо останавливая меня грозящим; пальцем. Занавеси на окнах прикрыты.
Вне себя от счастья, еще полный солнца, которое слепило в лесу, я отдернул занавеску, чтобы развеять полумрак, оглянулся на Эру и вижу ее испуганное лицо.
Сердце сжимается у меня. Я знаю, что люди умеют делать это! Очевидно, не зря. секретничали Эльга Сергеевна и Эра! Только сама Эльга Сергеевна оставила свои волосы седыми, а Эра…
Волосы ее кажутся даже темнее, чем были когда-то. Они волнами ниспадают ей на плечи. Удлинившиеся глаза с потемневшими ресницами немного грустны, а губы, даже не красные, как бывало, а почему-то сиреневые, пытаются улыбнуться.
Да, лицо ее все еще прекрасно! Даже и сейчас, когда, умело подчеркнутая художником (каким она всегда была, учась еще у моей матери, ваятельницы Моны) с помощью современной косметики, каждая черта ее говорит о возвращенной юности. Но ее обнаженная, когда-то великолепная шея выдает ее. Предательские морщины сводят на нет все ухищрения гримера…
— Ты не рад? — робко спрашивает Эра и начинает плакать, плечи ее вздрагивают, она отворачивается.
Бедняжка не подозревает, что от слез потечет краска с ресниц и будет есть глаза.
Я не хочу ее огорчать, прижимаю к себе, целую пахнущие чем-то ей не присущим волосы и стараюсь сам не дать волю слезам.
Когда мы сидим с ней вдвоем и обедаем, слушая чудесную земную музыку, которую оба полюбили, я рассказываю ей о предложении Неона и Ивана, готовых лететь вместе с нами. Она проницательно смотрит на меня:
— Ты думаешь, Инко, им удастся что-нибудь сделать с этим отравлением на берегу Моря Смерти? Я говорю, что они надеются помочь ей.
Потом мы остаемся с нею в сумерках, не зажигая огня. Я весь отдаюсь минутному обману. Со мною сидит моя прежняя юная и прекрасная Эра… Сидит в последний раз.
Наутро она выходит из своей комнаты веселая, бодрая, но совершенно седая, с веером морщин в уголках глаз.
Снова в ней произошла перемена. Отказавшись от самообмана с помощью красок и грима, она вдруг стала прежней Эрой, живо интересуясь всем, что происходит в мире. Она напоминает мне былую Эру, ждавшую меня в затопленном в Персидском заливе корабле, я пробирался к ней тогда под водой в скафандре каждый вечер после общения с шумерами в непостижимо далекой и неправдоподобной прежней нашей жизни. Сама она тогда по нашему уговору не встречалась с ними, но знала о них все и руководила моими действиями.
И вот сейчас, когда в ней снова проснулся интерес ко всему земному, она, как мне кажется, помолодела больше, чем от белил и румян.
Разочарование ждало нас в космосе. Эре ничто не могло помочь, даже невесомость. Часы ее жизни словно пущены были со скоростью во сто раз большей, чем у всех людей.
Не прошло и года со дня ее пробуждения, как от нее осталась лишь тень прежней Эры, — сморщенная, согнутая старушка…
Не знаю, ради себя или ради меня, но она вдруг стала говорить, как вернуть былую молодость.
Мы живем с нею в отведенной нам каюте в ободе тихо вращающегося огромного космического колеса, создающего центробежной силой искусственную земную тяжесть. Ради Эры эту силу не раз меняли, затормаживая или разгоняя колесо, чтобы изучить, как влияет тяготение на ее организм.
Но причину ее старения профессор Неон Петров определил, увы, верно. Не в тяжести было дело, а в самой Эре.
Два старых человека (я осмелюсь называть так нас обоих) одиноко сидят в своей каюте. Трудно говорить о чем-нибудь другом:
— Если меня снова погрузить в холодный сон — Неон и Иван умеют это делать, я узнавала! — я снова стану, как прежде, молодой! Поверь мне! Верит ли она сама себе?
Я делаю вид, что заинтересован проплывающими в иллюминаторе созвездиями. Одна из далеких звездочек — наш Марс. Ступим ли мы на него еще когда-нибудь?
— У людей принято выполнять их последнюю волю, — говорит мне Эра. — Моя последняя воля — не позволить мне умереть от преждевременной старости, а лучше усыпить меня в анабиозе. Ты слышишь, Инко? Это моя последняя просьба к людям, к тебе.
Неон знает об этом неистовом желании бедной Эры. Он разводит руками и сам проходит к ней, чтобы пообещать выполнить ее желание.
Иван, как врач, постоянно наблюдавший Эру, говорит, что надо спешить. Бедняжке осталось жить… какие-то часы!
За свои жизни я видел многое: страшные человеческие жертвоприношения, глобальные катастрофы, когда погружались в океан материки, а морское побережье поднималось за облака, становясь берегом горного озера. Я переплывал на плоту через океан, встречался с морскими чудовищами и еще более страшными двуногими чудищами на островах, я летал через бездну космоса, возвращаясь к людям снова и снова, я пошел на тысячелетия холодного сна, но никогда я не испытывал такого потрясения, как в эти горькие минуты, когда бедняжку Эру, вернее, то, что осталось от нее, подняли в лифте в центральный отсек, служивший ступицей огромного колеса орбитальной станции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120