- Вот видишь!
- Ничего я еще пока не вижу. А кроме твоей подписи, ты что-нибудь еще на векселе писал?
- Ей-богу, больше ничего не писал! Святой истинный крест! - воскликнул Колесничук и даже побледнел от волнения. - Чтоб мне не сойти с этого места!
- Ну, так сам виноват. Тебе надо было прибавить к своей подписи слова: "Без оборота на меня".
- Без оборота на тебя... - бессмысленно пробормотал Колесничук, снова начиная покрываться багровыми пятнами.
- Да не на меня, а на тебя!
- Я ж и говорю - на тебя.
- Ну, братец, с тобой каши не сваришь! А еще коммерсант! Воображаю, как ты "коммерсуешь"! - ядовито сказал Петр Васильевич. - Ты должен был написать: "Без оборота на меня". Что это значит? Это значит, что надписатель, прибавивший к своей подписи "Без оборота на меня", освобождается от ответственности. А ты не написал. Значит, ты от ответственности не освобождаешься. И теперь тебе надо платить. Таков железный закон капитализма.
- Значит, я совершенно разорен, - прошептал Колесничук. - Они меня раздели... Я убит.
- А! - злорадно сказал Петр Васильевич, но тут же спохватился и, сделав печальное лицо, прибавил: - Ты когда-нибудь Чехова читал?
- Ну, читал. А что?
- Ничего. У Чехова есть прелестный рассказ, где один юрист говорит купцу: "Не надо быть бараном".
- Что ты имеешь в виду? - тонким, как бы простуженным голосом сказал Колесничук и заморгал ресницами.
- Вот это самое: не надо быть бараном... Ну, я пошел. Рад был тебя повидать.
Петр Васильевич небрежно подал Колесничуку два пальца, как и подобало, по железным законам капитализма, счастливому, преуспевающему юристу, представителю крупной фирмы, подавать руку мелкому купцу-банкроту.
- Бон шанс, как говорят французы, - сказал он. - Привет супруге.
- Какой супруге? - пробормотал совершенно обалделый Колесничук.
- Раисе Львовне. Надеюсь, она здорова?
- Я с ней разошелся, - хрипло сказал Колесничук. - Она там... - Он неопределенно махнул рукой. - Удрала вместе с большевиками... в Совдепию.
- А, понимаю... - заметил Петр Васильевич, уже не скрывая своего презрения. - На склоне лет оказалось, что вы не сошлись характерами. Это бывает. То-то я смотрю на тебя: отремонтировал усы, одеваешься по последней моде конца девятнадцатого века... Ты еще не женился на какой-нибудь румыночке с небольшим приданым? Нет?.. Сожалею. Впрочем, я с тобой заболтался. Мне еще надо туда-сюда... На прием к одесскому городскому голове господину Алексяну. Масса дел! Если ты меня захочешь видеть, прошу Лондонская гостиница, номер двадцать шесть. Спросишь юрисконсульта Бачей, там меня все знают! Пока!
И, фатовски помахав рукой, Петр Васильевич поскорее вышел из комиссионного магазина "Жоржъ", чувствуя в душе острую, почти физическую боль отвращения. Вместе с тем он испытывал также и радость оттого, что ему так ловко удалось навести разговор на Африкана Африкановича и узнать его "координаты", как любил в подобных случаях выражаться Дружинин.
Между тем Колесничук метался по магазину, как Герман из "Пиковой дамы". Но только вместо "три карты, три карты, три карты..." он все время с маниакальным упорством повторял:
- Без оборота на себя, без оборота на себя, без оборота на себя.
Это была агония комиссионного магазина "Жоржъ"...
Когда Колесничук, разбитый душевно и физически, плелся вечером домой, его вдруг осенила еще одна мысль, которая показалась ему гениальной. Он решил пойти к Петру Васильевичу в Лондонскую гостиницу и попросить у него взаймы денег. Он будет его умолять. Он подпишет ему любые векселя. Не может же быть, чтобы у него не было денег! У него, наверное, найдется три тысячи марок. Трудно представить, чтобы он отказал своему старому другу. В эту минуту Колесничук не думал о том, что Петр Васильевич предатель, изменник, что он ненавидит его. Да, он его ненавидит! Он предатель. Но Колесничук скроет свою ненависть. Он будет перед ним притворяться, льстить...
Колесничук тут же повернул и побежал в Лондонскую гостиницу. Здесь его ждал последний, самый страшный удар: никакого Петра Васильевича Бачей, юрисконсульта из Плоешти, в гостинице не оказалось. Никто даже и фамилии такой не слышал. Это был обман.
Это был такой же обман, как Ионел Миря, Моченых, фирма "Мефодий Мунтяну и сыновья" - Бухарест, Берлин, Вена, Копенгаген, Анкара, Монтевидео, Мирча Флореску, его фальшивые брильянтовые перстни и фальшивые брильянтовые глаза. Все вокруг Колесничука было обманом в этом проклятом фальшивом мире торгашей, мошенников и спекулянтов, захвативших честный советский город и наполнивших его своим зловонным дыханием.
И Колесничук понял, что он пропал окончательно и бесповоротно.
41. ТЕЗИС-МЕЗИС
Петр Васильевич вошел в пустой, пыльный вестибюль. Под лестницей находился столик для продажи билетов. Но он был пуст, и на нем, так же как и на полу, лежал слой пыли.
По-видимому, музей уже давно никем не посещался.
Петр Васильевич несколько раз громко кашлянул. Звук кашля, усиленный пустотой вестибюля, улетел куда-то в глубину музея и вернулся оттуда через некоторое время порхающим эхом. Петр Васильевич подождал, не выйдет ли к нему кто-нибудь. Никто не появился. Тогда Петр Васильевич, гулко постукивая палкой, стал обходить пустые музейные залы.
Он шел не торопясь, как и подобало посетителю музея, изредка останавливаясь перед желтыми ясеневыми столами, перед плоскими стеклянными ящиками, равнодушно рассматривая черепки, глиняные светильники, радужные от времени стеклянные финикийские флаконы и маленькие бронзовые фигурки, найденные в скифских курганах.
Вдруг он увидел маленького толстого старичка в синем балахоне с дворницкой бляхой, который приближался к нему мимо каменных баб и мумий по анфиладе музейных залов, шаркая стоптанными войлочными туфлями. Старичок сердито махал короткими ручками, издали крича:
- Ступайте! Ступайте! Вы разве не видите, что музей закрыт? Закрыт! Ынкис! Фермато! Гешлосен! - кричал он на все лады: по-русски, по-румынски, по-итальянски, по-немецки, так как не мог издали определить национальность Петра Васильевича.
Наконец он настолько приблизился, что Петр Васильевич стал узнавать характерные черты Африкана Африкановича Светловидова: толстые висячие щеки, пуговичку носа, резко опущенные углы мясистого бритого рта, круглую, коротко остриженную голову - словом, все те черты, которые делали Африкана Африкановича похожим на мопса. Он был очень стар. Его короткие ноги, делавшие маленькие шажки, дрожали. Круглая, остриженная под машинку голова была совсем седая, белая с сизым отливом, как старое серебро. Старчески горестные морщины по всем направлениям пересекали его умное мясистое лицо. Но он не был дряхл. Добрые выпуклые глаза - янтарные - глядели совсем молодо. Он приблизился к Петру Васильевичу, сложил на животе короткие ручки и, по своей привычке, которую сразу вспомнил Петр Васильевич, стал быстро вращать большие пальцы один вокруг другого. Он смотрел на Петра Васильевича снизу вверх, желая определить, к какой национальности принадлежит посетитель и на каком языке следовало к нему обратиться.
- Закрыто! - наконец сказал он по-русски.
Петр Васильевич широко улыбнулся, чувствуя, как горячая, печальная нежность заливает его сердце.
- Африкан Африканович, здравствуйте! - сказал он и, шаркнув ногами, по-гимназически поклонился своему старому преподавателю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98