Лорд Бедлингтон вышел из библиотеки, громко хлопнув дверью. Лили посидела немного после его ухода, затем поднялась и подошла к зеркалу в золоченой раме. С минуту рассматривала себя, а потом начала улыбаться. Наконец рассмеялась.
— Очки! — вслух произнесла она. — Бедный, бедный мой Дрого!
Глава 3
В бальный зал вошли король с королевой, а дамы, приседавшие по обе стороны от прохода, поднимались и опускались, словно волны какого-то разноцветного моря.
«Он в точности, как на своих портретах, — подумала Корнелия, — а она несравненно прелестнее».
Рядом с королевой Александрой в платье из бледно-зеленого атласа все остальные женщины казались неуклюжими и безвкусно одетыми. Правильный овал лица, чистый лоб, точеный нос и ослепительный цвет лица подчеркивались цветом глаз. Изящная головка с неподражаемой грациозностью и величием была посажена на длинную белую шею, а лучезарная улыбка пленяла каждого, кому адресовалась.
Бальный зал в Лондондерри-Хаус с его сверкающими люстрами, золотым и белым убранством, легендарными портретами и гирляндами оранжерейных цветов, любого заставил бы восхищенно ахнуть, не то что простодушную Корнелию.
Собравшиеся гости внушали ей не меньшее благоговение. Блеск диадем, сверкающие ожерелья и корсажи, расшитые бриллиантами, изумрудами и сапфирами, почти слепили. Платья дам заставили Корнелию понять, как мало ей известно о моде, и как, должно быть, смешно она выглядела в свой первый день в Лондоне.
Впрочем, и сейчас она никоим образом не была довольна своей внешностью, несмотря на то, что ее платье было куплено на Бонд-стрит, а прическу ей сделал личный парикмахер тети Лили. Времени, чтобы сшить бальный туалет специально по ее фигуре, не осталось, и единственное платье, которое успели переделать за двадцать четыре часа, было из белого атласа и обильно украшено венецианским кружевом. Услышав, сколько стоит этот наряд, Корнелия потеряла дар речи, но когда она его надела, то поняла, что он ей не идет. Цветное кружево, пенившееся вокруг плеч и по подолу платья, придавало ее коже желтоватый оттенок, и хотя она мало в этом понимала, но видела, что и ее фигуру оно выставляет в невыгодном свете. Посмотрев на себя взеркало перед уходом, девушка воскликнула:
— Боже, я выгляжу страшилой!
— О нет, мисс! Вы смотритесь очаровательно. Как и подобает молодой леди, — попыталась успокоить Корнелию горничная, помогавшая ей одеваться, но девушка состроила гримасу своему отражению в зеркале.
— Лестью не заштопать дырок на чулке, — заметила она и рассмеялась при виде выражения лица горничной. — Это ирландская пословица, — объяснила она. — Одна из самых любимых пословиц Джимми. Он служил грумом у моего отца, и никто не мог от него добиться лестью, чтобы он поверил чему-нибудь, кроме правды. Будем же откровенны и признаемся — выгляжу я ужасно.
— Это только оттого, что вы не привыкли наряжаться, мисс. Когда вы окажетесь среди других дам, то почувствуете себя по-другому.
Корнелия промолчала. Она внимательно рассматривала свою прическу, с тревогой глядя на монументальное сооружение, воздвигнутое на ее голове месье Анри. Тугие завитки и волны, начесанные на искусственный остов, сделали лицо очень маленьким и потерянным под гигантским птичьим гнездом.
Голове было ужасно неудобно и, несмотря на все ухищрения месье Анри, Корнелия была уверена, что задолго до того, как она доедет до дворца, на затылке у нее будут висеть пряди волос или на макушке выбьется один-два локона. Однако теперь она уже ничего не могла поделать, разве что почувствовать неожиданно острый приступ ностальгии по Роусарилу. Весь день напролет она думала о невысоком сером доме, окруженном зелеными полями, о горах с багровыми на фоне неба вершинами и о море, мерцающем вдали. А еще она вспоминала лошадей, которые, должно быть, поджидают ее в своем загоне, удивляясь, почему она их забыла, и Джимми, насвистывающего за работой, наверное, он тоже тоскует по ней; и не один, а много раз в течение дня ей приходилось прикусывать губу, чтобы не дать волю слезам.
Иногда, видя так много нового вокруг, наблюдая за неведомым миром, — временами он оказывался неожиданно прекрасным — Корнелия ненадолго забывала Роусарил, но всякий раз, когда она меньше всего ожидала этого, ее захлестывала тоска по Ирландии, давящая тоска, которой нельзя противостоять.
В таких случаях, не видя ничего от горя, она начинала ненавидеть все, что было незнакомо ей, и жаждала оказаться там, где ее знали и любили. Она цеплялась за свои очки, как утопающий за соломинку. Они служили ей единственной защитой от любопытства окружающих ее людей.
Дом дяди был наполнен людьми с рассвета до глубокого вечера. Гости приходили и к завтраку, и к чаю, и к обеду. Знакомые и друзья являлись с визитами или заглядывали в надежде застать леди Бедлингтон дома, а когда их представляли племяннице хозяев, Корнелия каждый раз замечала мимолетную задумчивость в глазах визитеров и улавливала нотки любопытства в их голосах.
Она была достаточно проницательна, чтобы догадаться о том, что история ее внезапного богатства шествовала впереди нее, где бы она ни появлялась, а еще она поняла, как неловко и странно чувствует себя ее тетя в новой для нее роли матроны.
— Наверное, тебе кажется, что теперь у тебя появилась собственная дочь, Лили, дорогая, — заметила одна дама сладким голосом, в котором, однако, угадывался укол.
— Ты, по-видимому, хочешь сказать «сестра», дорогуша? — возразила Лили, и Корнелия заметила, как гневно сверкнули глаза тети, и поняла, насколько больно замечание дамы задело ее тщеславие, на что и было рассчитано.
Корнелия провела в доме всего несколько часов, когда ей стало ясно, что ее приезд ни в коей мере не порадовал тетю. И дело тут было вовсе не в словах Лили; просто в ее манере проскальзывала прохладность, голос временами становился резким, и Корнелия осознала, что явилась помехой в доме. Кроме того, в отношениях между мужем и женой существовало какое-то подводное течение, которое тоже не осталось незамеченным. Они оба явно были выведены из душевного равновесия, и сознание этого делало Корнелию еще более застенчивой и неуверенной.
— Я не терплю их, и они тяготятся мной, — сказала она себе в первый же вечер. — Зачем, ну зачем мне здесь оставаться?
Она и так слишком много спорила с мистером Мазгрейвом, поверенным, чтобы надеяться ходя бы на один шанс вернуться домой в Роусарил. Ответ был ей известен очень хорошо — «молодые дамы не живут одни без опеки… молодых дам, если они осиротели, опекают ближайшие родственники… молодые дамы должны занять свое место в обществе… молодые дамы!.. молодые дамы!»
Как Корнелия ненавидела эти слова! Она не желала быть молодой дамой, ей хотелось снова стать ребенком — тем ребенком, который ездил на лошадях в Роусариле, бегал с собаками и возвращался домой, когда уставал, чтобы смеяться и шутить с родителями, пока не наступал час отправляться спать.
Как счастливы они были, абсолютно, совершенно счастливы до того ужасного случая! Даже сейчас Корнелия избегала этих воспоминаний. В ее жизни было нечто темное и страшное, слишком страшное, чтобы помнить о нем. Дорогой, зеленый, прелестный Роусарил — ни о чем другом она не могла думать; и все же папа очень часто рассказывал о Лондоне — городе, полном веселья и развлечений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60