— Неисправимый насмешник! Вот слушайте. Чтобы приготовить queso de manos, молоко сначала ставят киснуть, пока не образуется сыворотка. Эту сыворотку уваривают медленно, очень медленно, до густоты патоки, затем остужают.
— Точно так же из просвирняка делают ярмарочные пряники.
— Ну, а потом добавляют немного соли, раскатывают плоскими листами и сушат вот так, как здесь, привязывая за ниточки к потолку… Интересно, что в процессе приготовления сыра не теряется вкус молока, хотя он и становится похожим на пергамент.
Этим интересным рассуждением на гастрономические темы и завершилась трапеза; затем, к величайшей радости присутствующих, фляга молодого человека пошла по кругу, и каждый вылил в глотку изрядную порцию бодрящей жидкости.
С благосклонной снисходительностью ранчеро сообщил гостям, а точнее, Буало, понимавшему язык Сервантеса, кое-какие детали труда и быта.
У ранчеро было всего лишь одно стадо овец. Стрижка их занимала не более четырех-пяти дней. Шерсти настригалось так мало, что ее приходилось отвозить на ближайшую ферму. Там ее паковали вместе с шерстью, привозимой с разных концов страны.
Аккуратно упакованные тюки в огромных фургонах на двух колесах, с покатой крышей, напоминающих южноафриканские «капские подводы», ленивый возница неторопливо гонит в Буэнос-Айрес.
На западную окраину Буэнос-Айреса, на площадь прибывает множество фургонов из самых разных точек страны, и устраивается торг. Шерсть продается по цене от сорока до шестидесяти долларов ассигнациями за «арробу», то есть три денье и четыре с половиной ливра.
Ясно, что выгода для мелких производителей невелика, ибо владелец стада от ста до ста пятидесяти голов скота может единовременно поставлять не более пяти-шести фунтов шерсти. Но какое значение все это имеет для гаучо? Он ест вкусную баранину. Наслаждается свободой. Надзор за стадом — лишь предлог бродить по драгоценной пампе, которую ранчеро любит, точно моряк — океан.
Пампа и лошадь — единственные возлюбленные этого южноамериканского жителя. Семья, если таковая существует, значит для него не очень-то много. К услугам гаучо пьянящий воздух, яркое солнце, преданная лошадь и травы, бьющие в лицо!
А еще упоительные схватки с быком, бесконечная езда верхом по равнине, когда до ушей доносится рык кого-то из свирепых обитателей пампы, наконец, острые запахи росистых трав, смешанные с благоуханием нежных цветов.
Таков гаучо, когда нет денег. К сожалению, как только заводятся несколько долларов, он резко меняется к худшему.
Стоит ему получить деньги за шерсть, как первейшей его заботой становится посещение пульперии. О! Поездка совершается под предлогом всевозможных закупок, остро необходимых в условиях одинокого существования.
Пульперии на востоке страны (в «Восточном поясе») представляют собой для гаучо Ла-Платы, Риу-Гранди, из Уругвая то же самое, что универсальный магазин для калифорнийских шахтеров и фермеров.
Там можно купить минимум необходимых бакалейных товаров, в основном сахар и парагвайский чай «иерба». Там же приобретаются сапоги, пончо, шляпы, тростниковая водка, пороховые заряды для жутких древних ружей, пояса, платки, ножи и тому подобное.
И вот, воодушевленные столь благими намерениями, гаучо отправляются в долгий путь, чтобы в конце концов добраться до пульперии. Однако по прибытии они встречаются с множеством бравых парней, охочих до выпивки и азартных игр.
И когда у гаучо в кармане оказывается набитый табаком кисет, на столе — бутылочка тростниковой водки, а вокруг — веселые дружки, наслаждающиеся жалостными переборами гитары, он ощущает себя наверху блаженства.
Гаучо курит, пьет. И мало-помалу теряет голову. Пускается в пляс, потом снова пьет, бесконечно играет — все это неизбежно кончается тем, что имеющиеся деньги перекочевывают в карманы новых дружков, а оттуда — в кассу хозяина заведения.
Время от времени происходят драки, тогда гаучо хватается за нож, чаще всего, за компанию. Ну, а потом, после недели «загула», с пустыми карманами, с жуткими ножевыми шрамами, бедолага возвращается к себе на ранчо в надежде начать все сначала после ближайшей стрижки.
Таким, по сути, был рассказ ранчеро во время послеполуденного отдыха — сиесты, и казалось, будто он испытывал особое удовольствие от воспоминаний о собственных проделках.
Какой огонь в речах! Какая живость в жестах! Этот загорелый мужчина, наполовину испанец, наполовину индеец, с подвижными, как на шарнирах, руками и ногами, с кустистыми бровями, с бархатными глазами, со спутанной бородой и всклокоченной шевелюрой, обладал природным даром красноречия, который изумил даже невозмутимого Буало.
Настал час расставания. Фрике, еще не вполне оправившийся после скачки галопом, охотно «понежился» бы на траве; но люди с бойни могли показаться с минуты на минуту, и столь малоприятной встречи следовало избежать любой ценой.
Итак, довольные, они расстались, крепко пожав друг другу руки.
— А он молодец, — произнес Фрике, после того как с кислой миной взобрался на лошадь и устроился в седле.
— Да это, — проговорил Буало, — самый отвратительный негодяй, дышащий воздухом пампы.
— О! Не слишком ли крепко сказано? — изумился потрясенный гамен.
— Мой храбрый друг, ваша неискушенность в делах житейских может сравниться лишь с незнанием жизни добродетельных девиц, воспитанных в монастыре. Неужели вы не обратили внимания, с какой безумной завистью этот паршивец взирал на наше оружие и наших лошадей? Я совершенно уверен: теперь он кинется в пампу, сделает крюк и устроит засаду где-нибудь на повороте дороги, который мы волей-неволей должны будем пройти. Может, возьмет с собой даже одного из пеонов, коль скоро нас двое, и не позволит тому действовать самостоятельно, чтобы прикарманить большую часть добычи. Ранчеро я беру на себя. Он чересчур уверен, что сможет со мной справиться. А вам, мой юный друг, настоятельным образом рекомендую овладеть лассо.
Буало говорил правду. За шесть месяцев объездив Южную Америку вдоль и поперек, молодой человек благодаря парижскому темпераменту великолепно приспособился к жизни, полной приключений, приобрел истинное понимание людей и событий и научился играть любые роли.
Миновало полчаса.
— Поглядите-ка, матрос, видите примятую траву? — произнес Буало, поддевая кончиком хлыста одну из травинок.
— Где, месье Буало?
— Да вот же! Взгляните еще раз. Вы, что, плохо видите?
— Я просто ничего не вижу, правда, не вижу!
— Черт побери! Эта мразь спешит взять плату за гостеприимство. Какого дьявола! Здорово спешит! Чувствовал я, он жаждет заполучить мое оружие… У этого типа губа не дура. Ружье за сорок луи, никелированные револьверы «Смит-и-Вессон»…
— Вы действительно полагаете, что на нас нападут и отправят к праотцам с единственной целью — поживиться?
— Безусловно, сын мой. Если бы вы хорошо знали гаучо, то понимали бы: у себя дома и среди друзей это человек со всевозможными достоинствами, но стоит путнику очутиться за порогом, как тотчас же гость за несколько минут вновь становится чужим, а чаще всего — врагом. Когда пробуждается алчность, то начисто стирается благородное и трогательное чувство гостеприимства; место любезного хозяина занимает жадный дикарь, для которого любой блестящий предмет обладает неодолимой притягательной силой… Вот подтверждение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92