Кроме того, было ясно, что в этом случае он становится крайним, и его головой пожертвуют в первую очередь.
Он зубами оторвал угол необыкновенно плотной неподатливой бумаги и разодрал пакет по краю.
В нем оказалась сложенная в восемь раз карта Москвы, отпечатанная в одну краску четким угольным штрихом. Она пестрела красными значками. По верху крупным твердым почерком значилось:
«Схема минирования ключевых объектов г. Москва». Вкось левого угла — резолюция: «Утверждаю». В правом: «Ответственный». Подписи неразборчивы. Внизу стояла дата: #77 октября».
На приложенных одиннадцати листах шел перечень зданий, электростанций, водонапорных станций, радиостанций, железнодорожных станций, продовольственных складов и мостов. Против каждого пункта указывался расход взрывчатки.
Пожевав губами, Ольховский пробормотал:
— Ну, это уже слишком. — И откинулся на сиденье.
Шурка присвистнул.
— Ох да ни хуя себе… — протянул перегнувшийся Бохан, капая из носу на красный треугольничек у Большого театра.
Посовещались. Действительность превзошла их скромную мечту. Как часто бывает в военных верхах, им дали не тот приказ. Наказание должно было последовать как за невыполнение своего, так и за осведомленность о чужом. Выход?
«Слыхал я об этом… да не верил», — похлопал Ольховский по карте.
— Есть закон, — сказал Шурка. — Опасную информацию — сбрось. Тогда ты будешь уже никому не нужен.
— На телевидение надо, чтоб передали, — предложил Бохан.
Шурка захохотал. Ольховский поморщился.
— Извозчик! Гони в Думу!
— Точно! Там ор поднимут!
— Ксерокс надо снять на всякий случай!
— У них прямо там ксероксы должны быть.
— Вообще охренели — весь город взрывать…
У главного подъезда Думы в Охотном уже собралась обычная мелкая демонстрация — с парой невнятных лозунгов и неразборчивыми призывами. В дверях то и дело показывались два-три молодца в малиновых пиджаках: они выносили на руках очередного сопротивляющегося мужика. На «раз-два-три» его, качнув, по дуге пускали на тротуар. Дрыгнув лаптями, мужик шлепался, поднимался, ощупывая поясницу, и отходил отряхиваться в сторону, освобождая посадочную площадку для следующего. Иногда мужик случался дороден, в расчищенных сапогах и с ухоженной бородой; такого обычно спускали тычком взашей и пинком, и он шлепался на брюхо, а ближайший из демонстрантов подавал ему откатившийся картуз.
— И это вы называете демократическими выборами! — не слишком громко, с опаской, выкрикивал худой мужик в рваном зипуне, с медным крестом поверх.
Рядом стояла шаланда, набитая узлами и фанерными чемоданами; на груде пожитков сиял пузатый самовар и мокла канарейка в клетке.
— Парламентские фракции делят комитеты государственной безопасности, — тоном экскурсовода прокомментировал извозчик. — Ничего, мы с бокового входа заедем.
Малиновый амбал вынес, брезгливо кривясь, огромную фарфоровую вазу, расписанную китайскими драконами. Он подтащил ее к мусоровозу, приткнувшемуся за шаландой, и с натугой метнул. Ваза раскололась над разинутым ковшом, сполз бурый потек, запахло отвратительно и характерно.
— Ишь насрали депутаты, — добродушно усмехнулся извозчик.
Он чмокнул, дернул вожжой и свернул на Большую Дмитровку. С этой стороны здание чрезвычайно напоминало Зимний Дворец. Не то чтобы вовсе Зимний, но сходство было. Даже крыльцо с атлантами высилось дальше по фасаду.
— И жить еще в надежде до той поры, пока атланты небо держат на каменных руках, — сказал извозчик, превращаясь в доцента-шестидесятника. — Только они и не воруют — руки заняты. Как насчет шестидесяти рублей, командир? Все же крюк сделали.
Просторный дворцовый холл отблескивал зеркалами и мрамором. Секьюрити пасла вход и киоск с сэндвичами и глянцевыми журналами.
— Могу ли я видеть кого-нибудь из депутатов Думы? — обратился Ольховский к ближайшему охраннику.
— Можете, разумеется, ваше превосходительство, — отвечал тот, соединяя в стойке «смирно» почтительность с небрежностью бывалого служаки, — но не здесь.
— То есть?
— Здесь вас ожидает министр двора его сиятельство граф Фредерике. Позвольте проводить.
В голове у Ольховского зазвонила корабельная рында, и он осел на подхватившие его руки.
13
Сигнальный мостик, давно соединенный для оперативности с громкой трансляцией, объявил:
— Какая-то жуткая дура летит на нас! Товарищ старпом!!!
По закону подлости Колчак сидел в гальюне. Поскольку доклад требовал немедленного принятия решения, он скакнул к телефону, поддерживая одной рукой брюки, и заорал в трубку все, что мог пока сообразить к исполнению:
— Воспрепятствовать!!!
И, судорожно приводя себя в порядок, выскочил наверх. Наверху он увидел, что сигнальщик несколько погорячился, хотя зрелище было действительно эффектным. Из-за Боровицкой площади в прояснившемся голубом небе полз в их направлении громадный неуклюжий самолет. Шесть прозрачных пропеллерных дисков на округлых крыльях размахом с (казалось) футбольное поле отсвечивали солнечной пылью. Еще два пропеллера вращались над фюзеляжем с обоих концов приподнятой мотогондолы. Это восьмимоторное чудовище выглядело страшно и миролюбиво одновременно, как мог бы выглядеть раздобревший змей-горыныч в очках и галстуках, и слало с высоты мягкий приятный рокот синхронизированных двигателей, работающих на очищенном стооктановом бензине. Кроме размеров и архаичной конструкции, необычным в аэроплане был цвет — светло-алый, как отглаженный шелковый пионерский галстук из детства старпома. Снизу во всю ширь крыльев было выведено ностальгическим шрифтом архивных газет: «МАКС ГОРЬКИЙ».
Вокруг агитмонстра кружились, закладывая виражи и крутя мертвые петли, два крошечных, как осы, истребителя, надсаживаясь тонким и жестким металлическим звоном.
Колчак распялил рот, чтобы отменить приказ стандартным отзывом на событие, не имеющее отношения к кораблю: «Не препятствовать!», но уже взведший маузер сигнальщик с детским счастьем прицелился и почти очередью в десять патронов опустошил магазин по курсу воздушной кавалькады.
Маузеровская пуля покидает длинный ствол одноименного пистолета со скоростью около пятисот метров в секунду, и пробивает дюймовую доску на расстоянии километра. Другое дело, что дальность эта выходит за пределы прицельной, но если попадет — то пробивает.
Таким образом, можно усмотреть прямую связь между стрельбой и тем, что один из истребителей через секунду после того, как пуля покинула ствол и помчалась в его направлении, вошел вверх брюхом в верхнюю точку своей петли метрах в восьмидесяти над гигантом и вдруг резко клюнул носом, с полуоборота ринулся в пике, накренился на крыло и врубился в правую плоскость «ГОРЬКОГО» у самого основания.
Колчак непроизвольно охнул.
— А-а-а-а!!! — с диким восторгом заорал сигнальный мостик. Плоскость отвалилась и планируя закувыркалась вниз, как лист фанеры. Винты еще продолжали вращаться, и это было особенно жутко, как движения отрубленной конечности. «МАКС ГОРЬКИЙ» свалился в правый штопор и закувыркался вниз, как щепка, увлекаемая в водоворот. Мелкие останки истребителя, отблескивая на солнце, порхали и сыпались рядом с ним.
Все это рухнуло и взорвалось. Клубящийся шар белого огня взлетел вверх и на высоте сотни метров стал расплываться и окутался черным облаком, струистый след его подъема превратился в дымную ножку гриба, и все это напоминало ядерный взрыв в миниатюре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Он зубами оторвал угол необыкновенно плотной неподатливой бумаги и разодрал пакет по краю.
В нем оказалась сложенная в восемь раз карта Москвы, отпечатанная в одну краску четким угольным штрихом. Она пестрела красными значками. По верху крупным твердым почерком значилось:
«Схема минирования ключевых объектов г. Москва». Вкось левого угла — резолюция: «Утверждаю». В правом: «Ответственный». Подписи неразборчивы. Внизу стояла дата: #77 октября».
На приложенных одиннадцати листах шел перечень зданий, электростанций, водонапорных станций, радиостанций, железнодорожных станций, продовольственных складов и мостов. Против каждого пункта указывался расход взрывчатки.
Пожевав губами, Ольховский пробормотал:
— Ну, это уже слишком. — И откинулся на сиденье.
Шурка присвистнул.
— Ох да ни хуя себе… — протянул перегнувшийся Бохан, капая из носу на красный треугольничек у Большого театра.
Посовещались. Действительность превзошла их скромную мечту. Как часто бывает в военных верхах, им дали не тот приказ. Наказание должно было последовать как за невыполнение своего, так и за осведомленность о чужом. Выход?
«Слыхал я об этом… да не верил», — похлопал Ольховский по карте.
— Есть закон, — сказал Шурка. — Опасную информацию — сбрось. Тогда ты будешь уже никому не нужен.
— На телевидение надо, чтоб передали, — предложил Бохан.
Шурка захохотал. Ольховский поморщился.
— Извозчик! Гони в Думу!
— Точно! Там ор поднимут!
— Ксерокс надо снять на всякий случай!
— У них прямо там ксероксы должны быть.
— Вообще охренели — весь город взрывать…
У главного подъезда Думы в Охотном уже собралась обычная мелкая демонстрация — с парой невнятных лозунгов и неразборчивыми призывами. В дверях то и дело показывались два-три молодца в малиновых пиджаках: они выносили на руках очередного сопротивляющегося мужика. На «раз-два-три» его, качнув, по дуге пускали на тротуар. Дрыгнув лаптями, мужик шлепался, поднимался, ощупывая поясницу, и отходил отряхиваться в сторону, освобождая посадочную площадку для следующего. Иногда мужик случался дороден, в расчищенных сапогах и с ухоженной бородой; такого обычно спускали тычком взашей и пинком, и он шлепался на брюхо, а ближайший из демонстрантов подавал ему откатившийся картуз.
— И это вы называете демократическими выборами! — не слишком громко, с опаской, выкрикивал худой мужик в рваном зипуне, с медным крестом поверх.
Рядом стояла шаланда, набитая узлами и фанерными чемоданами; на груде пожитков сиял пузатый самовар и мокла канарейка в клетке.
— Парламентские фракции делят комитеты государственной безопасности, — тоном экскурсовода прокомментировал извозчик. — Ничего, мы с бокового входа заедем.
Малиновый амбал вынес, брезгливо кривясь, огромную фарфоровую вазу, расписанную китайскими драконами. Он подтащил ее к мусоровозу, приткнувшемуся за шаландой, и с натугой метнул. Ваза раскололась над разинутым ковшом, сполз бурый потек, запахло отвратительно и характерно.
— Ишь насрали депутаты, — добродушно усмехнулся извозчик.
Он чмокнул, дернул вожжой и свернул на Большую Дмитровку. С этой стороны здание чрезвычайно напоминало Зимний Дворец. Не то чтобы вовсе Зимний, но сходство было. Даже крыльцо с атлантами высилось дальше по фасаду.
— И жить еще в надежде до той поры, пока атланты небо держат на каменных руках, — сказал извозчик, превращаясь в доцента-шестидесятника. — Только они и не воруют — руки заняты. Как насчет шестидесяти рублей, командир? Все же крюк сделали.
Просторный дворцовый холл отблескивал зеркалами и мрамором. Секьюрити пасла вход и киоск с сэндвичами и глянцевыми журналами.
— Могу ли я видеть кого-нибудь из депутатов Думы? — обратился Ольховский к ближайшему охраннику.
— Можете, разумеется, ваше превосходительство, — отвечал тот, соединяя в стойке «смирно» почтительность с небрежностью бывалого служаки, — но не здесь.
— То есть?
— Здесь вас ожидает министр двора его сиятельство граф Фредерике. Позвольте проводить.
В голове у Ольховского зазвонила корабельная рында, и он осел на подхватившие его руки.
13
Сигнальный мостик, давно соединенный для оперативности с громкой трансляцией, объявил:
— Какая-то жуткая дура летит на нас! Товарищ старпом!!!
По закону подлости Колчак сидел в гальюне. Поскольку доклад требовал немедленного принятия решения, он скакнул к телефону, поддерживая одной рукой брюки, и заорал в трубку все, что мог пока сообразить к исполнению:
— Воспрепятствовать!!!
И, судорожно приводя себя в порядок, выскочил наверх. Наверху он увидел, что сигнальщик несколько погорячился, хотя зрелище было действительно эффектным. Из-за Боровицкой площади в прояснившемся голубом небе полз в их направлении громадный неуклюжий самолет. Шесть прозрачных пропеллерных дисков на округлых крыльях размахом с (казалось) футбольное поле отсвечивали солнечной пылью. Еще два пропеллера вращались над фюзеляжем с обоих концов приподнятой мотогондолы. Это восьмимоторное чудовище выглядело страшно и миролюбиво одновременно, как мог бы выглядеть раздобревший змей-горыныч в очках и галстуках, и слало с высоты мягкий приятный рокот синхронизированных двигателей, работающих на очищенном стооктановом бензине. Кроме размеров и архаичной конструкции, необычным в аэроплане был цвет — светло-алый, как отглаженный шелковый пионерский галстук из детства старпома. Снизу во всю ширь крыльев было выведено ностальгическим шрифтом архивных газет: «МАКС ГОРЬКИЙ».
Вокруг агитмонстра кружились, закладывая виражи и крутя мертвые петли, два крошечных, как осы, истребителя, надсаживаясь тонким и жестким металлическим звоном.
Колчак распялил рот, чтобы отменить приказ стандартным отзывом на событие, не имеющее отношения к кораблю: «Не препятствовать!», но уже взведший маузер сигнальщик с детским счастьем прицелился и почти очередью в десять патронов опустошил магазин по курсу воздушной кавалькады.
Маузеровская пуля покидает длинный ствол одноименного пистолета со скоростью около пятисот метров в секунду, и пробивает дюймовую доску на расстоянии километра. Другое дело, что дальность эта выходит за пределы прицельной, но если попадет — то пробивает.
Таким образом, можно усмотреть прямую связь между стрельбой и тем, что один из истребителей через секунду после того, как пуля покинула ствол и помчалась в его направлении, вошел вверх брюхом в верхнюю точку своей петли метрах в восьмидесяти над гигантом и вдруг резко клюнул носом, с полуоборота ринулся в пике, накренился на крыло и врубился в правую плоскость «ГОРЬКОГО» у самого основания.
Колчак непроизвольно охнул.
— А-а-а-а!!! — с диким восторгом заорал сигнальный мостик. Плоскость отвалилась и планируя закувыркалась вниз, как лист фанеры. Винты еще продолжали вращаться, и это было особенно жутко, как движения отрубленной конечности. «МАКС ГОРЬКИЙ» свалился в правый штопор и закувыркался вниз, как щепка, увлекаемая в водоворот. Мелкие останки истребителя, отблескивая на солнце, порхали и сыпались рядом с ним.
Все это рухнуло и взорвалось. Клубящийся шар белого огня взлетел вверх и на высоте сотни метров стал расплываться и окутался черным облаком, струистый след его подъема превратился в дымную ножку гриба, и все это напоминало ядерный взрыв в миниатюре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99