Но очень хотел и сам поговорить с богом. Вайша сидел с распахнутыми глазами и слушал своего необычного гостя.
Дасу набил рот творогом и неторопливо перетирал сочную мякину остатками жевательных зубов. Слушатель терпеливо ждал. Дасу сглотнул, переместив угловатый кадык в топкую полость укатанной глотки, и непринуждённо поведал:
– Если Праджапати призывать неправильно, он просто не услышит. А говорить нужно так: «О властитель Неба, сделавший всех людей равными! О тот, для кого нет различия между отцом и сыном, между чёрным и белым, между воином и пастухом, услышь призывающего тебя! Явись моим глазам в любом облике, который сочтёшь нужным.» Вот и всё. А дальше жди. Если он особо не занят, то придёт.
– Постой, – засомневался вайша, – разве Праджапати, как ты это сказал..?
– Не видит разницы между отцом и сыном?
– Нет, дальше.
– А, между кшатрием и вайшей?
– Да-да. Разве Праджапати не видит такой разницы?
– Что я могу тебе сказать, – вдумчиво затянул гость, – мне самому это непонятно. Ведь кшатрии признаются лучшими. То есть они лучше вас, вайшей.
– Почему это лучше? – запротивился хозяин дома, пытаясь поправить мысль пришельца, но тот опередил своего собеседника:
– Вот и я думаю, почему это лучше? У них тоже две ноги, две руки…
Договорить он не успел. На край оконного проёма запорхнула птичка в ярком оперении и, юрко завертевшись на тонких лапках, вдруг уставилась чёрным глазом на говорившего. Оба – и Дасу и вайша оцепенели.
Птичка повернула головку, ещё раз переметнулась по выставу и унеслась в сверкающие небеса.
– Ну вот видишь! – обрадовался демон.
– В любом обличий, – выдохнул вайша.
– Что же ты не заговорил с ним?
Вайша пожал плечами.
– Ладно, как-нибудь позовёшь сам. Запомни: «О властитель Неба, сделавший всех людей равными..!»
– О властитель Неба, сделавший всех людей равными! – промямлил очарованный вайша. – «… сделавший всех людей равными…» – зачем-то повторил гость.
Дасу решил не задерживаться в деревне. Всё, что должно было, уже произошло. Его это радовало. Никаких прочих усилий больше не требовалось. Дасу хвалил себя за то, что не приравнял кшатрия и шудру. Хватило ума. В такое скотник не поверил бы. Зато про равенство чёрного и белого он даже не спросил. Настолько был поражён равенством сословий. Главную мысль всегда нужно скрывать среди прочих, а для того чтобы отвести от неё конфликт, хорошо бы оглушить собеседника чем-нибудь простеньким и вместе с тем чрезвычайно эффектным. И обязательно новым. Тогда главная мысль потеряется и всплывёт потом как что-то идущее не столько от памяти, сколько от собственного рассудка и разворота души.
Теперь каждое мановение ветерка или птичий крик в небе этот простолюдин будет принимать за «облик» приходящего к нему на зов Праджапати. Тем самым неоспоримо приняв его призыв, а значит, и мысль, которую этот призыв содержал. Скоро вайше надоест наблюдать подобные божественные обличил и он забудет о лёгкой доступности бога, однако останется мысль. Ей не найти лучшего хранилища, чем мозги нашего скотника. Она превратится в призыв, в робкую побудку собственной точки зрения. Вайше легче обтолковать её с такими же, как он, малодумами, чьих мозгов только и хватит на уверение себя в равенстве людей, если уж они имеют по паре одинаковых рук и ног. Для таких это и есть признак равенства.
Придёт время, и эти люди заговорят о своих правах. О своём равноправии с другими по схожести рук и ног и кое-чего другого. Поскольку иных признаков равенства с кшатриями они просто не имеют.
Дасу хвалил себя за удачную попытку подвинуть традиционализм «благородных». Вернее, той их части, что прикрывает отсутствие свободы духа и независимости воли традиционализмом. Легче всего ударить по «благородным» со стороны традиционализма, поскольку он защищает себя не умом, а привычкой. То, что недопустимо умом, легко вменяемо привычкой. Нужно только повернуть её как духовную собственность этого народа. И тогда обычай арьененавистников-дасов надёжно притрётся к традиционализму «благородных», подтачивая его благородство. Демону было всё совершенно очевидно.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Выношенный как сын силы, ты засверкал,
Принимая то ясные, то неистовые облики.
(Ригведа. Мандала III, 1)
Гарджа собирался недолго. Индре показалось, что в этот раз быстрее обычного. Воин ощупал тетиву лука, разыскивая пальцами признаки её старения, смазал тетиву жиром, как обычно, и принялся подбирать наконечники стрел. Юноша не просился с отцом. Он ждал своего времени. Оно должно было уже скоро наступить, это время, открыв Индре его собственное место в походах возмездия.
– Как ты сегодня назовёшь свой поход? – спросил Индра.
– «Ветер смерти», – не задумываясь ответил мститель.
– Красиво.
– Что красиво?
– Ну про ветер.
Гарджа посмотрел на сына:
– Нет в этом ничего красивого. Приходится выдумывать такие названия, чтобы хоть как-то облагообразить всю эту дрянь. Убивать, Индра, не красиво. Запомни. Лучше бы они, конечно, вообще не рождались на свет.., – Гарджа подумал, что следует сменить тему. – Смотри, – сказал он, разглядывая наконечник стрелы, – вот этот прошёл всего в ногте от волчьего глаза, ударился в скалу и не сломался. Я промазал, хотя стрелял едва ли с десятка шагов от волка.
Индра с удивлением поднял брови.
– Да, представь себе. И такое бывает. Никогда не забывай, что ты человек. А значит, можешь промазать даже с десятка шагов.
– Я не мажу с десятка шагов, – сдержанно возразил юноша.
Гарджа подумал, что его сын действительно никогда ещё не промахивался с дистанции, на которой рассчитывал свой выстрел. Он был прекрасным стрелком, этот мальчик. Пожалуй, лучшим из тех, кого мог бы вспомнить стареющий воин.
– Возможно, своего сына ты станешь учить чему-то другому, – улыбнулся Гаржа, отправляя наконечники стрел в отведённый для них мешочек, – но убивать не красиво.
Индра хотел сказать: «Я не понимаю тебя!», но решил не провожать отца такой репликой. Что-то надломилось в праведной твёрдости горного воителя. Гарджа стал давать себе оценку. Имел ли он на это право? Перед боем?
Он уходил позже обычного. Ночь должна была догнать его на горной тропе.
– Не нравится мне это, – сказал Индра.
– Что не нравится? – поинтересовался мститель.
– Ты сам знаешь что. Мяса они взяли меньше обычного. И то какие-то обрезки. Что под руку попалось. Пришли под ночь. Не странно ли? Гарджа обмотался конопляной верёвкой, перетянул себя плащом. Теперь он был готов идти.
– Какая разница – странно или не странно? Оставим сомнения трусам, а, сынок? И будем делать то, что нам и положено.
– Мне кажется, отец, ты себя сейчас уговариваешь.
Гарджа не ответил. Он ещё раз взглянул на сына и, пригнув копьё, выбрался из хижины.
Воздух уже тронула осенняя глубина и охлада. Горы дышали влагой. Чуть горчившей духом камня. Гарджа вдохнул в себя вечерней духотечи и полез на скалу. Двадцать десятков ступеней. Пальцы воина вжимали в камень всю упругую силу рук. Стареющих, но ещё не угнетённых главным недугом старости – немощью.
Гарджа не чувствовал руками прибавившейся тяжести своего веса. Это позволяло ему думать, что скальная лестница в двадцать десятков ступеней ещё не скоро осиротеет. Нет, так легко и уверенно воин ещё никогда не переносился на стену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Дасу набил рот творогом и неторопливо перетирал сочную мякину остатками жевательных зубов. Слушатель терпеливо ждал. Дасу сглотнул, переместив угловатый кадык в топкую полость укатанной глотки, и непринуждённо поведал:
– Если Праджапати призывать неправильно, он просто не услышит. А говорить нужно так: «О властитель Неба, сделавший всех людей равными! О тот, для кого нет различия между отцом и сыном, между чёрным и белым, между воином и пастухом, услышь призывающего тебя! Явись моим глазам в любом облике, который сочтёшь нужным.» Вот и всё. А дальше жди. Если он особо не занят, то придёт.
– Постой, – засомневался вайша, – разве Праджапати, как ты это сказал..?
– Не видит разницы между отцом и сыном?
– Нет, дальше.
– А, между кшатрием и вайшей?
– Да-да. Разве Праджапати не видит такой разницы?
– Что я могу тебе сказать, – вдумчиво затянул гость, – мне самому это непонятно. Ведь кшатрии признаются лучшими. То есть они лучше вас, вайшей.
– Почему это лучше? – запротивился хозяин дома, пытаясь поправить мысль пришельца, но тот опередил своего собеседника:
– Вот и я думаю, почему это лучше? У них тоже две ноги, две руки…
Договорить он не успел. На край оконного проёма запорхнула птичка в ярком оперении и, юрко завертевшись на тонких лапках, вдруг уставилась чёрным глазом на говорившего. Оба – и Дасу и вайша оцепенели.
Птичка повернула головку, ещё раз переметнулась по выставу и унеслась в сверкающие небеса.
– Ну вот видишь! – обрадовался демон.
– В любом обличий, – выдохнул вайша.
– Что же ты не заговорил с ним?
Вайша пожал плечами.
– Ладно, как-нибудь позовёшь сам. Запомни: «О властитель Неба, сделавший всех людей равными..!»
– О властитель Неба, сделавший всех людей равными! – промямлил очарованный вайша. – «… сделавший всех людей равными…» – зачем-то повторил гость.
Дасу решил не задерживаться в деревне. Всё, что должно было, уже произошло. Его это радовало. Никаких прочих усилий больше не требовалось. Дасу хвалил себя за то, что не приравнял кшатрия и шудру. Хватило ума. В такое скотник не поверил бы. Зато про равенство чёрного и белого он даже не спросил. Настолько был поражён равенством сословий. Главную мысль всегда нужно скрывать среди прочих, а для того чтобы отвести от неё конфликт, хорошо бы оглушить собеседника чем-нибудь простеньким и вместе с тем чрезвычайно эффектным. И обязательно новым. Тогда главная мысль потеряется и всплывёт потом как что-то идущее не столько от памяти, сколько от собственного рассудка и разворота души.
Теперь каждое мановение ветерка или птичий крик в небе этот простолюдин будет принимать за «облик» приходящего к нему на зов Праджапати. Тем самым неоспоримо приняв его призыв, а значит, и мысль, которую этот призыв содержал. Скоро вайше надоест наблюдать подобные божественные обличил и он забудет о лёгкой доступности бога, однако останется мысль. Ей не найти лучшего хранилища, чем мозги нашего скотника. Она превратится в призыв, в робкую побудку собственной точки зрения. Вайше легче обтолковать её с такими же, как он, малодумами, чьих мозгов только и хватит на уверение себя в равенстве людей, если уж они имеют по паре одинаковых рук и ног. Для таких это и есть признак равенства.
Придёт время, и эти люди заговорят о своих правах. О своём равноправии с другими по схожести рук и ног и кое-чего другого. Поскольку иных признаков равенства с кшатриями они просто не имеют.
Дасу хвалил себя за удачную попытку подвинуть традиционализм «благородных». Вернее, той их части, что прикрывает отсутствие свободы духа и независимости воли традиционализмом. Легче всего ударить по «благородным» со стороны традиционализма, поскольку он защищает себя не умом, а привычкой. То, что недопустимо умом, легко вменяемо привычкой. Нужно только повернуть её как духовную собственность этого народа. И тогда обычай арьененавистников-дасов надёжно притрётся к традиционализму «благородных», подтачивая его благородство. Демону было всё совершенно очевидно.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Выношенный как сын силы, ты засверкал,
Принимая то ясные, то неистовые облики.
(Ригведа. Мандала III, 1)
Гарджа собирался недолго. Индре показалось, что в этот раз быстрее обычного. Воин ощупал тетиву лука, разыскивая пальцами признаки её старения, смазал тетиву жиром, как обычно, и принялся подбирать наконечники стрел. Юноша не просился с отцом. Он ждал своего времени. Оно должно было уже скоро наступить, это время, открыв Индре его собственное место в походах возмездия.
– Как ты сегодня назовёшь свой поход? – спросил Индра.
– «Ветер смерти», – не задумываясь ответил мститель.
– Красиво.
– Что красиво?
– Ну про ветер.
Гарджа посмотрел на сына:
– Нет в этом ничего красивого. Приходится выдумывать такие названия, чтобы хоть как-то облагообразить всю эту дрянь. Убивать, Индра, не красиво. Запомни. Лучше бы они, конечно, вообще не рождались на свет.., – Гарджа подумал, что следует сменить тему. – Смотри, – сказал он, разглядывая наконечник стрелы, – вот этот прошёл всего в ногте от волчьего глаза, ударился в скалу и не сломался. Я промазал, хотя стрелял едва ли с десятка шагов от волка.
Индра с удивлением поднял брови.
– Да, представь себе. И такое бывает. Никогда не забывай, что ты человек. А значит, можешь промазать даже с десятка шагов.
– Я не мажу с десятка шагов, – сдержанно возразил юноша.
Гарджа подумал, что его сын действительно никогда ещё не промахивался с дистанции, на которой рассчитывал свой выстрел. Он был прекрасным стрелком, этот мальчик. Пожалуй, лучшим из тех, кого мог бы вспомнить стареющий воин.
– Возможно, своего сына ты станешь учить чему-то другому, – улыбнулся Гаржа, отправляя наконечники стрел в отведённый для них мешочек, – но убивать не красиво.
Индра хотел сказать: «Я не понимаю тебя!», но решил не провожать отца такой репликой. Что-то надломилось в праведной твёрдости горного воителя. Гарджа стал давать себе оценку. Имел ли он на это право? Перед боем?
Он уходил позже обычного. Ночь должна была догнать его на горной тропе.
– Не нравится мне это, – сказал Индра.
– Что не нравится? – поинтересовался мститель.
– Ты сам знаешь что. Мяса они взяли меньше обычного. И то какие-то обрезки. Что под руку попалось. Пришли под ночь. Не странно ли? Гарджа обмотался конопляной верёвкой, перетянул себя плащом. Теперь он был готов идти.
– Какая разница – странно или не странно? Оставим сомнения трусам, а, сынок? И будем делать то, что нам и положено.
– Мне кажется, отец, ты себя сейчас уговариваешь.
Гарджа не ответил. Он ещё раз взглянул на сына и, пригнув копьё, выбрался из хижины.
Воздух уже тронула осенняя глубина и охлада. Горы дышали влагой. Чуть горчившей духом камня. Гарджа вдохнул в себя вечерней духотечи и полез на скалу. Двадцать десятков ступеней. Пальцы воина вжимали в камень всю упругую силу рук. Стареющих, но ещё не угнетённых главным недугом старости – немощью.
Гарджа не чувствовал руками прибавившейся тяжести своего веса. Это позволяло ему думать, что скальная лестница в двадцать десятков ступеней ещё не скоро осиротеет. Нет, так легко и уверенно воин ещё никогда не переносился на стену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114