* * *
Марат многое связывал с этим днём. От избытка трепетного огня он едва не вскочил из-за стола, когда к нему, в специально предназначенный для допросов кабинет, привели Нюшина.
Видать, в своё время это был казак большого здоровья, “дядя, что надо”. Но сейчас Житоров отметил: исхудавшее лицо с землистым оттенком, глаза заморённо запали.
— Пра-а-шу садиться! — проговорил ехидно, натянуто-звенящим от нетерпения голосом.
Казак сел на табуретку, положив тяжёлые руки на колени, тягостно смотря в пол. На остриженном под “нулёвку” черепе белели два шрама: вероятно, следы клинка.
— Расскажите, как вы решили вернуться на родину!
Нюшин не поднял глаз:
— Много раз рассказывал, гражданин начальник. Всё у ваших записано. — Голос захирел в покорности.
— А вы лично мне расскажите. Уж уважьте! — Марат подчёркнуто говорил “вы”, играя издевательски-любезной интонацией.
Арестованный сказал с тоской:
— Никому не дай Бог по чужбинам странничать, быть бездомным и для людей чужим. Всяко натерпелся. Конечно, мечтал про родину, думал... А тут ваши послы сагитировали, обещали...
— Дальше пока не будем! — прервал Житоров. — Остановимся на ваших словах, что всегда вы желали на родину. Было?
— А как иначе?
— Тогда почему вы на родине, в станице Изобильной, носа не показали, а хотели затеряться в Ташкенте?
Нюшин не глядел на начальника. Молчал.
— Боялись?! — в крике выразилась высшая степень злорадства.
Пригнув придавленно голову, арестованный стал объяснять:
— Мать умерла ещё в германскую войну, отца убили ваши в девятнадцатом... Два брата были со мной у Дутова — убиты в боях. К кому мне ехать-то в Изобильную?
— У вас сестра имеется, — напомнил Марат; он не сказал, что сестра Савелия и её “кулацкая” семья были отправлены в тридцать первом году к низовьям реки Лены.
Нюшин ответил со старанием передать искренность: сестра, по его предположению, должна быть замужем за советским; зачем же ему, бывшему белогвардейцу, бросать на неё тень своим появлением?
Житоров подпустил в крик бешенство нападения:
— Не вра-а-ть!!! Ты боялся — в Изобильной тебе припомнят эпизод... как ты, вместе с другими, предательски напал на отряд Житора!
Внезапно арестант тоже закричал, и неожиданно громко:
— Не участник я ни сном, ни духом!
Марат едко рассмеялся.
— Сотсков Аристарх повинился, всё нам раскрыл. О тебе — тоже!
Казак был обречённо нем. Наконец медленно, будто в сомнении — говорить или нет, — произнёс:
— Обо мне он может одно сказать: оно вам и так известно. Да, был я у Дутова, воевал с вашими.
Житоров отрицательно помотал головой:
— Нет-нет, не это! Сотсков раскрыл, как ваша банда тайно готовилась напасть на отряд... как ты добивал раненых...
— Не было этого! — теперь Нюшин смотрел противнику в глаза. — Зазря на пушку берёте.
Тот, сидя, с необычайной быстротой пристукивал сапогом по полу.
— Чернуху налил на тебя?! — и как бы изумлённо выпучил глаза. — Значит... — продолжил в остром волнении, словно ухватывая догадку, — сам он был среди напавших? Убивал?! Что же ты молчишь о нём — могилу себе роешь? Чтобы его спасти?
Арестант как-то весь потемнел.
— Зря вы, гражданин начальник. То, что про Сотскова сказали, я про него не знаю!
Марат, жгуче подброшенный порывом, взлетел с места:
— Шаликин!
Лейтенант Шаликин и двое конвоиров ввели в кабинет Сотскова. Тот, сделав два шага, увидел земляка и оцепенело остановился. Нюшин смиренно произнёс:
— Вот, привёл Бог свидеться.
Аристарх ответил опустошённо:
— Здравствуй, Савелий. Помоги нам Бог!
Сотскова толкнули в спину:
— Ну-ну-у!!
На середину кабинета передвинули стоявший у окна небольшой стол. Арестантам было приказано сесть за него друг против друга. У каждого за спиной встал чекист.
Житоров подошёл сбоку к Нюшину, а руку протянул к лицу Сотскова, защемил у того нижнюю губу большим и указательным пальцами. Аристарх не шелохнулся.
— Что же ты мою руку не отведёшь? — Марат улыбался улыбкой неумолимо-лютого вдохновения и, не выпуская губу арестанта, повернув лицо к Нюшину, прошептал одержимо-убеждающе:
— Гляди! Он говорит, ты причастен к гибели отряда.
Сотсков пытался возражать — его тянули и дёргали за губу. Он, не смея с силой схватить, взял обеими руками руку чекиста, однако тренированные железные пальцы не разжимались.
Будто из-под спуда вырвался мучительно-упрекающий голос Нюшина:
— Пустите его, гражданин начальник, пусть он мне в лицо скажет!
— Скажи! Скажи ему! — Житоров, выпустив губу Сотскова, без взмаха ударил его кулаком по носу.
Скрежетнувший болью вскрик, казалось, родился где-то рядом с человеком, что залился кровью помертвело-беззвучно. Кровь бежала из носа, струилась изо рта: нижняя губа полуотодранно отвисала страшным комком. Сплёвывая, не утираясь, Аристарх одеревенело, не двигая ртом, выговорил:
— Нет ни одного мово слова... против тебя, Савелий.
Марат, клоня торс, бросил над столом руку — в правое подглазье Сотскову. Конвоир у того за спиной не дал ему упасть, схватил за уши. Избитый прохрипел Нюшину:
— Показываю лишь правду: в Буранной ты был!
Житоров метнулся к своему столу, рванул дверцу тумбы, выхватил стальную трубку, на которую был натянут резиновый шланг.
— Выручаешь подельника? Заботишься? — плеснул глумливой злобой в окровавленного. — Так пусть будет ему хорошо-оо! — повернулся к Нюшину, сплеча рубнул его трубкой по скуле.
Казак качнулся в сторону и усидел на табуретке. Марат странно, словно собираясь что-то съесть, приоткрыл рот, на побелевших щеках резко выделились розовые пятна. Савелий не пытался прикрыть голову руками — после пятого или шестого удара повалился боком на пол. Житоров самозабвенно наотмашь бил и бил его трубкой...
20
Вечером у начальника не нашлось времени встретиться с Вакером. Тот, втуне призывая сон в номере гостиницы, изнемогал от любопытства. Утром был занят сам, а когда пришёл обедать в столовую НКВД, куда его пустили “как своего”, Житоров не показался. За одним столом с гостем обедал оперативник из тех, с кем ездили в колхоз “Изобильный”. Вакера неприятно сосало: тот видел, как ему влепили пощёчину. Казалось, чекист посматривает не без презрения.
Юрия развлекло появление давешнего ветхого старца с бидончиком. Чекисты принялись с живостью затейников подтрунивать над ним.
— Ты свою Устинью маленько мнёшь?
Старик, очевидно, не понимая, кивал, покашливал. Молодой типчик сказал ему в ухо:
— А девку потрогал бы?
Кругом захохотали в удовольствии здоровья и силы. Дед бормотал какую-то невнятицу. Раздатчица отрезала ему хлеба, положила сверху шницель. Старик трясущимися руками протянул бидончик, иссечённое морщинами лицо тронулось радостью от слов женщины:
— Сегодня у нас флотский борщ!
Вакер нашёл: в борщ не мешало бы добавить перца — пресноват, что непростительно для учреждения, в чьих стенах его готовили.
Допив какао, он отправился в киоск за газетами. Под ногами позванивал ледок, и следовало скорее ожидать снега, чем дождя. Купив “Правду”, “Известия” и пару местных газет, Юрий приметил: от здания НКВД удаляется старческая фигура в шинели. Вакеру, щедро наделённому любознательностью, не захотелось терять деда из поля зрения. Наверно, он живёт где-то поблизости? Однако тот брёл и брёл всё дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107