Когда конкретно вы решили возвратиться… ну, уйти от боевиков?
— После того, первого, боя.
— Долго думали… Совесть, что ли, спала?
— Не-еет, у моей совести хроническая бессонница… За мной следили не менее четырех-шести глаз одновременно. Я выжидал. Терпел и выжидал. Ненавидел и выжидал, — у Воропаева где-то глубоко внутри завибрировала душа и стала исходить тоской. Он яростно сжал кулаки, но следователь этого не увидела — кулаки лежали у него на коленях, скрытые от глаз прокурора казенной столешницей.
После допроса его снова накормили нештатным ужином и вывели из камеры. Шли долгими переходами и на всем протяжении клацали замки, слышались гулкие шаги сопровождавших его прапорщиков, из-за дверей камер раздавались песни и ругань, сквозь щели просачивался табачный дым.
Его вывели во внутренний дворик, огороженный со всех сторон высоченной с клубами колючей проволоки стеной, и через узкую железную дверь вывели в еще более ограниченный дворик, и уже из него, и тоже через металлическую дверь, засунули в микроавтобус, который был тютелька-в-тютельку подогнан к самой калитке, и сразу же куда-то повезли. А повезли его в здание контрразведки… вернее, в одно из зданий Службы, которых по Москве и в ближайшем Подмосковье немало.
Но Воропаев не видел ни самого здания, ни, тем более, дороги, по которой его везли, ибо из машины его ссадили таким же образом — дверь к двери, в узкий проход, где его переняли двое в штатском. И тоже, минуя лабиринт коридоров и лестничных переходов, привели в светлый, но не от дневного света, а от огромной люстры, подвешенной под высоким лепным потолком, кабинет.
Кабинет мало напоминал казенные помещения: вдоль стены, из орехового дерева, тянулась секция, набитая книгами, в центре поблескивал лакировкой элипсообразный стол.
Когда Воропаев вошел в кабинет, у него возникло ощущение, что он шагнул на что-то уступчивое, желеподобное… Он опустил к полу глаза и понял, что идет по очень мягкому, с необычайно длинным ворсом, ковру мышиного цвета. И он вспомнил, что такое же ощущение у него было, когда еще в детстве с матерью они ходили по грибы и попали в густой бор, где много было боровиков, уютно прятавшихся в зеленом, мягком как бархат, мху…
Его провели до стола, накрытого зеленым сукном, и посадили на один из стульев. На столе он увидел настольную лампу с зеленым абажуром, крохотную круглую подставочку, из которой торчал маленький трехцветный флажок, часы из зеленого камня и пластмассовый стаканчик с карандашами. И больше — ничего.
Люди, которые его сопровождали бесшумно вышли и он остался один. Хотелось курить, но он не позволил себе этого. Сидел и ждал.
И, наконец, он услышал, как отворилась вделанная в стену дверь и из нее вышел крепыш лет сорока-сорока пяти, в светлом пиджаке, из-под которого выглядывал белоснежный воротник, а вдоль лацканов свисал широкий бордового цвета галстук. Человек легко отодвинул от стола кресло, но садится в него не стал: вытащил из кармана пачку сигарет и протянул ее Воропаеву.
— Курите?
И пока Воропаев прикуривал, человек уселся в кресло и, положив руки на стол, стал смотреть на своего гостя.
— Будем знакомиться? — сказал он и на Воропаева лег довольно приветливый, как бы все понимающий, взгляд. — Я полковник контрразведки Граус Борис Федорович, возглавляю подразделение по борьбе с терроризмом. Что попьем — кофе, чай, сок? Может, хотите что-нибудь поесть поосновательнее?
— Спасибо, перед поездкой сюда меня хорошо покормили.
Поплат с напитками принес молодой человек, очень похожий на артиста Янковского.
Последовал ненавязчивый переход на «ты».
— Ну что ж, Одег, тогда давай поговорим, но начнем с нуля… Где родился, где жил, где учился, кто родители, какие сигареты куришь, каких девушек любишь?.. Словом, не торопясь, все по порядку, но предельно подробно, — полковник, отложив сигарету в пепельницу, которую он перенес с рядом стоящего маленького столика, взял в руки фужер и бутылку фанты.
И хотя Воропаев понимал, что наверняка ведется запись их разговора, и, возможно, откуда-нибудь на него нацелен объектив видеокамеры, тем не менее ощущение было такое, будто он встретился с хорошим знакомым и теперь делится с ним своими невзгодами. И что больше всего его подкупало в полковнике: за время рассказа тот не проронил и десяти слов, лишь кивал головой, и заинтересованным взглядом как бы подбадривал — ты, мол, парень, говори, говори и то, что ты мне наговоришь будет для меня дороже всего на свете.
Когда Воропаев завел речь о Саиде Ахмадове, полковник из стола вынул пачку фотографий и передал их гостю. Под каждой фотографией было оставлено пустое место, в которое он должен был карандашом вписать фамилию или кличку опознанного человека.
Дважды он пересказывал сюжет, связанный с подготовкой и прибытия в Воронеж боевиков Саида, а затем грузина Вахтанга. Тут полковник, сбросив с себя маску немого, стал сыпать вопрос за вопросом. И Воропаев понимал, что, возможно, от каждого его слова и в дальнейшем будет зависеть что-то очень важное, судьбоносное для многих людей, а может, даже для городов и регионов России.
— Меня, Олег, не интересуют мотивы твоей перебежки… Это в общем нетрудно объяснить: ты боялся за свою жизнь, что вполне понятно и естественно для живого человека, во-вторых, ты попал в необычную, чуждую для тебя среду… Все это мне понятно. Мне непонятно другое, почему тебя взяли на ту, очень важную для бандитов, операцию? Согласись, такой чести надо было заслужить, ведь это не просто засада, набег на блокпост, а хорошо спланированная акция, связанная с нападением на АЭС… Представляешь, на атомную станцию? Значит, по логике боевиков, и участие в ней должны были принимать самые преданные, самые проверенные и, видимо, самые героические парни? Неужели ты заслужил у них такой авторитет, что тебя откомандировали на такое атомное дело с самим Саидом Ахмадовым?
Долго молчал Воропаев. Вертел в руках хрустальный фужер, граненые грани которого в лучах люстры, словно маленькие маячки, отбрасывали в глаза острые просверки.
— Не знаю, — наконец выдохнул из себя Воропаев. — Не знаю… Характеристику мне никто не давал, и я не представляю, что обо мне думали Барс и Саид, когда посылали в Воронеж… А почему тогда они послали туда Николеску и того парня из Астрахани, который сделал себе харакири? Николеску трус, хотя иногда в бою горячился, но это больше от психоза и все той же трусости…
— Ребята из ОМОНа… этого элитного подразделения, обычно не сгибаются… И если даже сгибаются, то потом находят в себе силы… Вот как ты… Ты же нашел в себе мужество воспротивиться…
— Они мне не доверяли до конца. И я убежден, что потому меня и взяли, чтобы там, у водозабора, подставить. У них ведь тоже есть своя пропаганда и контрпропаганда и под нее очень хорошо подпадал я… После взрыва Барс мог бы заявить, что в его войсках воюют не только арабы и талибы, но и славяне, такие русские парни, как Воропаев… Смотрите, мол, российский омоновец, а встал под священные знамена ислама… Какой неубиваемый козырь, а?
Потом он рассказал о видеосъемке, которую проводили с ним боевики.
Полковник, не отрываясь, смотрел на Воропаева. Еле заметная усмешка коснулась глаз, но как будто добрая, понимающая.
Спустя четыре часа, когда разговор вроде бы подходил к концу, полковник разложил на столе карту Чечни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— После того, первого, боя.
— Долго думали… Совесть, что ли, спала?
— Не-еет, у моей совести хроническая бессонница… За мной следили не менее четырех-шести глаз одновременно. Я выжидал. Терпел и выжидал. Ненавидел и выжидал, — у Воропаева где-то глубоко внутри завибрировала душа и стала исходить тоской. Он яростно сжал кулаки, но следователь этого не увидела — кулаки лежали у него на коленях, скрытые от глаз прокурора казенной столешницей.
После допроса его снова накормили нештатным ужином и вывели из камеры. Шли долгими переходами и на всем протяжении клацали замки, слышались гулкие шаги сопровождавших его прапорщиков, из-за дверей камер раздавались песни и ругань, сквозь щели просачивался табачный дым.
Его вывели во внутренний дворик, огороженный со всех сторон высоченной с клубами колючей проволоки стеной, и через узкую железную дверь вывели в еще более ограниченный дворик, и уже из него, и тоже через металлическую дверь, засунули в микроавтобус, который был тютелька-в-тютельку подогнан к самой калитке, и сразу же куда-то повезли. А повезли его в здание контрразведки… вернее, в одно из зданий Службы, которых по Москве и в ближайшем Подмосковье немало.
Но Воропаев не видел ни самого здания, ни, тем более, дороги, по которой его везли, ибо из машины его ссадили таким же образом — дверь к двери, в узкий проход, где его переняли двое в штатском. И тоже, минуя лабиринт коридоров и лестничных переходов, привели в светлый, но не от дневного света, а от огромной люстры, подвешенной под высоким лепным потолком, кабинет.
Кабинет мало напоминал казенные помещения: вдоль стены, из орехового дерева, тянулась секция, набитая книгами, в центре поблескивал лакировкой элипсообразный стол.
Когда Воропаев вошел в кабинет, у него возникло ощущение, что он шагнул на что-то уступчивое, желеподобное… Он опустил к полу глаза и понял, что идет по очень мягкому, с необычайно длинным ворсом, ковру мышиного цвета. И он вспомнил, что такое же ощущение у него было, когда еще в детстве с матерью они ходили по грибы и попали в густой бор, где много было боровиков, уютно прятавшихся в зеленом, мягком как бархат, мху…
Его провели до стола, накрытого зеленым сукном, и посадили на один из стульев. На столе он увидел настольную лампу с зеленым абажуром, крохотную круглую подставочку, из которой торчал маленький трехцветный флажок, часы из зеленого камня и пластмассовый стаканчик с карандашами. И больше — ничего.
Люди, которые его сопровождали бесшумно вышли и он остался один. Хотелось курить, но он не позволил себе этого. Сидел и ждал.
И, наконец, он услышал, как отворилась вделанная в стену дверь и из нее вышел крепыш лет сорока-сорока пяти, в светлом пиджаке, из-под которого выглядывал белоснежный воротник, а вдоль лацканов свисал широкий бордового цвета галстук. Человек легко отодвинул от стола кресло, но садится в него не стал: вытащил из кармана пачку сигарет и протянул ее Воропаеву.
— Курите?
И пока Воропаев прикуривал, человек уселся в кресло и, положив руки на стол, стал смотреть на своего гостя.
— Будем знакомиться? — сказал он и на Воропаева лег довольно приветливый, как бы все понимающий, взгляд. — Я полковник контрразведки Граус Борис Федорович, возглавляю подразделение по борьбе с терроризмом. Что попьем — кофе, чай, сок? Может, хотите что-нибудь поесть поосновательнее?
— Спасибо, перед поездкой сюда меня хорошо покормили.
Поплат с напитками принес молодой человек, очень похожий на артиста Янковского.
Последовал ненавязчивый переход на «ты».
— Ну что ж, Одег, тогда давай поговорим, но начнем с нуля… Где родился, где жил, где учился, кто родители, какие сигареты куришь, каких девушек любишь?.. Словом, не торопясь, все по порядку, но предельно подробно, — полковник, отложив сигарету в пепельницу, которую он перенес с рядом стоящего маленького столика, взял в руки фужер и бутылку фанты.
И хотя Воропаев понимал, что наверняка ведется запись их разговора, и, возможно, откуда-нибудь на него нацелен объектив видеокамеры, тем не менее ощущение было такое, будто он встретился с хорошим знакомым и теперь делится с ним своими невзгодами. И что больше всего его подкупало в полковнике: за время рассказа тот не проронил и десяти слов, лишь кивал головой, и заинтересованным взглядом как бы подбадривал — ты, мол, парень, говори, говори и то, что ты мне наговоришь будет для меня дороже всего на свете.
Когда Воропаев завел речь о Саиде Ахмадове, полковник из стола вынул пачку фотографий и передал их гостю. Под каждой фотографией было оставлено пустое место, в которое он должен был карандашом вписать фамилию или кличку опознанного человека.
Дважды он пересказывал сюжет, связанный с подготовкой и прибытия в Воронеж боевиков Саида, а затем грузина Вахтанга. Тут полковник, сбросив с себя маску немого, стал сыпать вопрос за вопросом. И Воропаев понимал, что, возможно, от каждого его слова и в дальнейшем будет зависеть что-то очень важное, судьбоносное для многих людей, а может, даже для городов и регионов России.
— Меня, Олег, не интересуют мотивы твоей перебежки… Это в общем нетрудно объяснить: ты боялся за свою жизнь, что вполне понятно и естественно для живого человека, во-вторых, ты попал в необычную, чуждую для тебя среду… Все это мне понятно. Мне непонятно другое, почему тебя взяли на ту, очень важную для бандитов, операцию? Согласись, такой чести надо было заслужить, ведь это не просто засада, набег на блокпост, а хорошо спланированная акция, связанная с нападением на АЭС… Представляешь, на атомную станцию? Значит, по логике боевиков, и участие в ней должны были принимать самые преданные, самые проверенные и, видимо, самые героические парни? Неужели ты заслужил у них такой авторитет, что тебя откомандировали на такое атомное дело с самим Саидом Ахмадовым?
Долго молчал Воропаев. Вертел в руках хрустальный фужер, граненые грани которого в лучах люстры, словно маленькие маячки, отбрасывали в глаза острые просверки.
— Не знаю, — наконец выдохнул из себя Воропаев. — Не знаю… Характеристику мне никто не давал, и я не представляю, что обо мне думали Барс и Саид, когда посылали в Воронеж… А почему тогда они послали туда Николеску и того парня из Астрахани, который сделал себе харакири? Николеску трус, хотя иногда в бою горячился, но это больше от психоза и все той же трусости…
— Ребята из ОМОНа… этого элитного подразделения, обычно не сгибаются… И если даже сгибаются, то потом находят в себе силы… Вот как ты… Ты же нашел в себе мужество воспротивиться…
— Они мне не доверяли до конца. И я убежден, что потому меня и взяли, чтобы там, у водозабора, подставить. У них ведь тоже есть своя пропаганда и контрпропаганда и под нее очень хорошо подпадал я… После взрыва Барс мог бы заявить, что в его войсках воюют не только арабы и талибы, но и славяне, такие русские парни, как Воропаев… Смотрите, мол, российский омоновец, а встал под священные знамена ислама… Какой неубиваемый козырь, а?
Потом он рассказал о видеосъемке, которую проводили с ним боевики.
Полковник, не отрываясь, смотрел на Воропаева. Еле заметная усмешка коснулась глаз, но как будто добрая, понимающая.
Спустя четыре часа, когда разговор вроде бы подходил к концу, полковник разложил на столе карту Чечни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108