Заседания всегда открывались одинаково — во главе стола вставал вождь с маленькой кружечкой в руке и, картавя по-ленински, объявлял: «Товарищи, Великая Африканская алкогольная революция, о которой столько времени мечтали специалисты и переводчики нашего города, продолжается!» Все выпивали по первой, а потом переходили к обсуждению текущих вопросов — об открытии новых вакансий в Штабе, о деятельности тайных членов организации в условиях подполья в городке для семейных, о «продразверстке», под которой понималось пополнение запасов «революционной жидкости»...
В общем, все было очень весело, и постепенно в Штаб вступила чуть ли не половина обитателей гостиницы. И тогда вождь, который просто не просыхал от этой самой «революционной жидкости», объявил «диктатуру опохмеляющихся». Диктатура эта, правда, сводилась к тому, что члены Штаба потребовали, чтобы им в гостиничной столовой разрешили сдвигать во время ужина столики в один большой стол, за который представители тайной организации садились согласно рангам и чинам. Это требование было удовлетворено, поскольку администраторами, официантами и поварами в этой столовой работали советские женщины, жены тех счастливцев, которые жили в городке для семейных. Правда, позже выяснилось, что не все обитатели гостиницы относились к существованию Штаба лояльно... А выяснилось это, когда меня на третьем году службы в этой замечательной африканской стране перевели в столицу. И вот там как-то раз случился у меня небольшой конфликт с нашим местным особистом, а надо сказать, что особисты и их взаимоотношения с военными переводчиками — это вообще отдельная тема для разговора. Военные контрразведчики часто действовали грубыми, а подчас просто топорными методами. Судя по всему, в те времена, когда я, например, служил в учебном центре (в уже упоминавшемся выше южнорусском городке), их волновал не реальный результат, а статистика, отчетность, что порождало иногда самую настоящую «липу». В том учебном центре, скажем, в задачу особистов входило, помимо всего прочего, выявление среди иностранных курсантов и офицеров «антисоветски настроенных элементов». То ли у контрразведчиков существовал какой-то план-разнарядка на этих антисоветчиков, то ли им просто нужны были дополнительные средства на оперативные нужды, и, чтобы выбить их, они завышали показатели, но порой работа «особняков» выглядела так: в особый отдел вызывался какой-нибудь переводчик, и контрразведчик начинал с ним беседу — много ли, дескать, антисоветчиков в той группе, где ты лекции толмачишь? «Да нет, — пожимает плечами переводяга, — вроде все ребята нормальные, никаких таких антисоветских настроений не замечено...» — «Понятно», — тянет нехорошим голосом особист и задает новый вопрос:
— Вы, товарищ старший лейтенант, кажется, вскоре за границу хотите поехать? Оформились уже? Эт хорошо, эт правильно... А скажите, это не вы третьего дня сидели в ресторане «Кавказ» вдребезги пьяный, за четвертым столиком справа? У вас, кажется, на носу колечко репчатого лука было? Не вы? Эт хорошо... Так сколько, говорите, в вашей группе не совсем правильно ориентированных курсантов?
Переводчик, который действительно напился в «Кавказе» именно третьего дня, вздыхал и шел писать отчет на шести страницах убористым почерком, по которому выходило, что чуть ли не вся группа каких-нибудь иракцев или эфиопов — законченные, матерые антисоветчики, засланные в Союз с особым заданием — подмечать слабости советского строя и вести агитацию среди советских офицеров для ослабления боевой мощи нашей непобедимой и легендарной армии...
Попадались, правда, и среди «особняков» нормальные ребята, но...
Спустя несколько дней после одного моего мелкого конфликта со столичным особистом он вызвал меня вечером к себе и сообщил, что ему необходимо побеседовать со мной. Я поинтересовался: «На какой предмет именно?» Он ответил, что ими была получена информация о том, что я принимал участие в создании странной организации под названием «Штаб революции». И что его интересуют все подробности, поскольку, согласно полученному сигналу, этот Штаб далеко не так безобиден, как могло бы показаться с первого взгляда, потому что под прикрытием шуточек там ведется определенная идеологическая обработка вовлеченных в него людей.
Самое неприятное заключалось в том, что я прекрасно понимал: особист знает истинную цену нашей могучей организации и никаких антисоветских иллюзий на ее счет не питает. Просто он хочет потрепать мне нервы, что ему, безусловно, удастся. Несколько вечеров были убиты на идиотские вопросы и не менее идиотские ответы. А потом, когда я уже чувствовал, что могу сорваться и устроить либо мордобой, либо скандал, все закончилось. К чести особиста, надо отметить, что никаких официальных последствий для меня эта история не имела. Что же касается последствий неофициальных, то я еще раз убедился в том, что пьянство — это все-таки зло и что именно через него возникают самые разные проблемы, которые могут помешать и карьере, и личной жизни тоже. Хотя, конечно, все это я знал и раньше, поскольку примеров перед глазами было предостаточно. Но, известное дело, чужой пример дураков учит плохо, даже если это и пример самый наиколоритнейший — такой, скажем, каким стала история выпускника МГИМО <МГИМО — Московский государственный институт международных отношений> старшего лейтенанта Цыплонковского, служившего с нами все в том же отделении переводов в милом моему сердцу казачьем городке...
Переводчик с английского языка, старший лейтенант Цыплонковский происходил из порядочной еврейской семьи и имел папу академика. О военной карьере Цыплонковский (кличка, естественно, Цыпа) не помышлял, но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает... Был Цыпа горьким пьяницей, что крайне редко встречается в порядочных еврейских семьях. «И вот эти жиды, — рассказывал нам старлей, имея в виду своих несчастных родителей, — решили сдать меня в армию, надеясь, что она меня исправит».
А случилось так, что Цыпа, после окончания МГИМО попавший по распределению в солидную внешторговскую организацию, умудрился сдать в макулатуру чуть ли не целый грузовик глянцевых календарей Внешпосылторга — ему очень нужды были деньги на портвейн. Портвейн для Цыпы был любимым лакомством. Мужиком он был здоровенным, когда-то занимался тяжелой атлетикой, и портвейна ему нужно было много. Вечером он покупал, как правило, две бутылки и два плавленых сырка. Этот натюрморт он называл «легкий ужин с вином». Надо было видеть, как после службы Цыплонковский бежал в винный магазин, где работала Муся (его любовница и поставщик), и тоненьким голосом конючил: «Мусенька, ты приготовила мне чего-нибудь вкусненького?» Муся с ненавистью выдавала Цыпе заветные флаконы, понимая, что любовных ласк сегодня она вряд ли дождется...
Так вот, когда всю нашу развеселую шарагу после уже описанного мною прибытия в гарнизон девчонок-лейтенанток разогнали по командировкам, Цыпа с группой товарищей попал в хорошее место — в Ригу, где базировался полк транспортной авиации, на базе которого было решено обучать индусов, говоривших по-английски, премудростям летного дела. Командир того полка, к несчастью своему, раньше с военными переводчиками не сталкивался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
В общем, все было очень весело, и постепенно в Штаб вступила чуть ли не половина обитателей гостиницы. И тогда вождь, который просто не просыхал от этой самой «революционной жидкости», объявил «диктатуру опохмеляющихся». Диктатура эта, правда, сводилась к тому, что члены Штаба потребовали, чтобы им в гостиничной столовой разрешили сдвигать во время ужина столики в один большой стол, за который представители тайной организации садились согласно рангам и чинам. Это требование было удовлетворено, поскольку администраторами, официантами и поварами в этой столовой работали советские женщины, жены тех счастливцев, которые жили в городке для семейных. Правда, позже выяснилось, что не все обитатели гостиницы относились к существованию Штаба лояльно... А выяснилось это, когда меня на третьем году службы в этой замечательной африканской стране перевели в столицу. И вот там как-то раз случился у меня небольшой конфликт с нашим местным особистом, а надо сказать, что особисты и их взаимоотношения с военными переводчиками — это вообще отдельная тема для разговора. Военные контрразведчики часто действовали грубыми, а подчас просто топорными методами. Судя по всему, в те времена, когда я, например, служил в учебном центре (в уже упоминавшемся выше южнорусском городке), их волновал не реальный результат, а статистика, отчетность, что порождало иногда самую настоящую «липу». В том учебном центре, скажем, в задачу особистов входило, помимо всего прочего, выявление среди иностранных курсантов и офицеров «антисоветски настроенных элементов». То ли у контрразведчиков существовал какой-то план-разнарядка на этих антисоветчиков, то ли им просто нужны были дополнительные средства на оперативные нужды, и, чтобы выбить их, они завышали показатели, но порой работа «особняков» выглядела так: в особый отдел вызывался какой-нибудь переводчик, и контрразведчик начинал с ним беседу — много ли, дескать, антисоветчиков в той группе, где ты лекции толмачишь? «Да нет, — пожимает плечами переводяга, — вроде все ребята нормальные, никаких таких антисоветских настроений не замечено...» — «Понятно», — тянет нехорошим голосом особист и задает новый вопрос:
— Вы, товарищ старший лейтенант, кажется, вскоре за границу хотите поехать? Оформились уже? Эт хорошо, эт правильно... А скажите, это не вы третьего дня сидели в ресторане «Кавказ» вдребезги пьяный, за четвертым столиком справа? У вас, кажется, на носу колечко репчатого лука было? Не вы? Эт хорошо... Так сколько, говорите, в вашей группе не совсем правильно ориентированных курсантов?
Переводчик, который действительно напился в «Кавказе» именно третьего дня, вздыхал и шел писать отчет на шести страницах убористым почерком, по которому выходило, что чуть ли не вся группа каких-нибудь иракцев или эфиопов — законченные, матерые антисоветчики, засланные в Союз с особым заданием — подмечать слабости советского строя и вести агитацию среди советских офицеров для ослабления боевой мощи нашей непобедимой и легендарной армии...
Попадались, правда, и среди «особняков» нормальные ребята, но...
Спустя несколько дней после одного моего мелкого конфликта со столичным особистом он вызвал меня вечером к себе и сообщил, что ему необходимо побеседовать со мной. Я поинтересовался: «На какой предмет именно?» Он ответил, что ими была получена информация о том, что я принимал участие в создании странной организации под названием «Штаб революции». И что его интересуют все подробности, поскольку, согласно полученному сигналу, этот Штаб далеко не так безобиден, как могло бы показаться с первого взгляда, потому что под прикрытием шуточек там ведется определенная идеологическая обработка вовлеченных в него людей.
Самое неприятное заключалось в том, что я прекрасно понимал: особист знает истинную цену нашей могучей организации и никаких антисоветских иллюзий на ее счет не питает. Просто он хочет потрепать мне нервы, что ему, безусловно, удастся. Несколько вечеров были убиты на идиотские вопросы и не менее идиотские ответы. А потом, когда я уже чувствовал, что могу сорваться и устроить либо мордобой, либо скандал, все закончилось. К чести особиста, надо отметить, что никаких официальных последствий для меня эта история не имела. Что же касается последствий неофициальных, то я еще раз убедился в том, что пьянство — это все-таки зло и что именно через него возникают самые разные проблемы, которые могут помешать и карьере, и личной жизни тоже. Хотя, конечно, все это я знал и раньше, поскольку примеров перед глазами было предостаточно. Но, известное дело, чужой пример дураков учит плохо, даже если это и пример самый наиколоритнейший — такой, скажем, каким стала история выпускника МГИМО <МГИМО — Московский государственный институт международных отношений> старшего лейтенанта Цыплонковского, служившего с нами все в том же отделении переводов в милом моему сердцу казачьем городке...
Переводчик с английского языка, старший лейтенант Цыплонковский происходил из порядочной еврейской семьи и имел папу академика. О военной карьере Цыплонковский (кличка, естественно, Цыпа) не помышлял, но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает... Был Цыпа горьким пьяницей, что крайне редко встречается в порядочных еврейских семьях. «И вот эти жиды, — рассказывал нам старлей, имея в виду своих несчастных родителей, — решили сдать меня в армию, надеясь, что она меня исправит».
А случилось так, что Цыпа, после окончания МГИМО попавший по распределению в солидную внешторговскую организацию, умудрился сдать в макулатуру чуть ли не целый грузовик глянцевых календарей Внешпосылторга — ему очень нужды были деньги на портвейн. Портвейн для Цыпы был любимым лакомством. Мужиком он был здоровенным, когда-то занимался тяжелой атлетикой, и портвейна ему нужно было много. Вечером он покупал, как правило, две бутылки и два плавленых сырка. Этот натюрморт он называл «легкий ужин с вином». Надо было видеть, как после службы Цыплонковский бежал в винный магазин, где работала Муся (его любовница и поставщик), и тоненьким голосом конючил: «Мусенька, ты приготовила мне чего-нибудь вкусненького?» Муся с ненавистью выдавала Цыпе заветные флаконы, понимая, что любовных ласк сегодня она вряд ли дождется...
Так вот, когда всю нашу развеселую шарагу после уже описанного мною прибытия в гарнизон девчонок-лейтенанток разогнали по командировкам, Цыпа с группой товарищей попал в хорошее место — в Ригу, где базировался полк транспортной авиации, на базе которого было решено обучать индусов, говоривших по-английски, премудростям летного дела. Командир того полка, к несчастью своему, раньше с военными переводчиками не сталкивался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71