Гуталином — потому что весь личный состав, естественно, начистил всю имеющуюся в наличии обувь, к блеску которой моряки вообще относятся с излишней щепетильностью. Правда, наши корабельные коллеги отчего-то обладали такими заношенными и взлохмаченными «шкарами», что кроме блеска ничто не указывало на их принадлежность к обуви вообще. Это было странно, поскольку мы не понимали, где они берут такие расстояния, чтобы снашивать ботинки до состояния мочалки.
Почему пахло пастой ГОИ — тоже ясно, ею было надраено все блестящее — от огромной рынды до самой мелкой медной таблички. Больше всего «зеленым пластилином» пахло от оркестра — не считая ременных блях и аксельбантов, практически все инструменты были затерты до дыр, не исключая и тарелок нашего друга Тихона. Которые, в порядке профилактики кишечных заболеваний, всю ночь чистил воспитанник Глист. Как и все остальные дудки.
Ну а мылом несло, извините, от матросских штанов. Особенная, военно-морская технология глажки брюк была сразу по прибытию в Питер взята нами на вооружение. Делалось это так: брюки с изнанки тщательно промазывались влажным мылом. Потом, уже с лицевой стороны отпаривались на обычный манер. Стрелки становились острыми и твердыми, и держались они неделями. В случае чего всегда можно было подправить их пальцами прямо на себе.
Через несколько часов «пятиэтажный дом» самым естественным образом превратился в плавучий универмаг. Экипаж открыл такую наглую торговлю прямо с борта, что через полчаса на трап важно взошел таможенный чиновник. Еще через час его просто вынесли на руках из каюты старпома. В бороде его сверкали алые икринки, из карманов расстегнутого кителя торчало по бутылке «Пшеничной»...
Торговля не прерывалась ни на минуту: из каждого иллюминатора трясли тельниками и гюйсами, палуба по правому борту была переполнена личным составом, который яростными криками на ломаном английском пытался наладить контакт с местным населением:
— Мистер! Эй, мистер! — неслось с корабля в ошеломленную толпу. — А ю вонт ту бай... май воч?! Рашен механик воч — кволити бэст, а?! Рашен матрешка! Бери, козел, итс иникспэнсив! Ван паунд!!! Ту паунд!!!
Гостеприимные ирландцы стали обходить стороной экзотический рынок. Правда, не все. Все-таки шел девяностый год, и купить себе сувенир вроде часов с портретом Горбачева или надписью «Perestroika!» многие были не против. Часами этими в основном торговал оркестр: мы горстями скупали их перед поездкой на ПЧЗ*, у тамошних музыкантов из самодеятельного духового оркестра. Покупали мы их по десять рублей, продавали — по десять фунтов. Прибыль была фантастической. За двадцать пять фунтов можно было спокойно купить подержанный видеомагнитофон. Набив карманы валютой, мы ждали схода на берег, который ожидался на следующий день.
* Петродвордовый часовой завод, выпускавший часы «Заря»

* * *
Сход на берег производился по пятеркам. Курсантам повезло меньше: их непрерывно пасли особисты. На нас особистов не хватало, поэтому музыкантов делили так: три «сундука» (один ответственный) — два матроса. Это было замечательно — «сундуки» добредали до ближайшего паба и, показав нам кулак, отпускали бродить по городу. На обратном пути мы подбирали их (чаще всего абсолютно бухих) и волокли на корабль.
Отбрехавшись от Лысого, который пытался навязать мне Глиста, я заполучил в попутчики обстоятельного Кириллова, который изумил меня в первый же день. Когда мы зашли в первый приглянувшийся нашим «сундукам» паб, Игорек извлек из-за пазухи полиэтиленовый пакет, набитый чем-то железным, и звякнул им о стойку бара. Посетители, и так заинтригованные появлением советских военных матросов, придвинулись поближе. Кириллыч открыл пакет и стал доставать из него... значки. Это была его знаменитая коллекция: тут были пионерские и комсомольские значки, значки с гербами городов, олимпийской символикой, Лениным во всех возможных вариантах, знаки воинской «классности» и, наконец, гордость коллекции — значок депутата Ленсовета. Немного порывшись в кармане, наш бравый тубист извлек мятую бумажку, на которой неровным почерком было написано: «Sale! Price: 1?».
Этот рекламный ход неожиданно привлек массу покупателей, и в мгновение ока у Кириллова разобрали все значки. Успели наварить и мы с «сундуками» — свинтив прямо с кителей свои нагрудные знаки и комсомольские значки, мы получили еще по несколько фунтов. Кириллов заработал что-то около ста тридцати фунтов.
И мы, продав Родину, пошли по городу. А «сундуки» после продажи Родины остались ее пропивать.

* * *
На следующий день весь личный состав построили на палубе. После того как мы сыграли что-то бодрое, выступил командир похода. Ему было плохо. Морально и физически. Он сказал, что мы ведем себя очень ху... нехорошо. Что мы позорим, мать вашу... в смысле нашу мать — родную страну. Что ему стыдно, но он будет вынужден по возвращении в Кронштадт вызвать на корабль таможенников. Потому что все мы совершенно опиз... обнаглели и тащим на борт такое количество вещей, что осадка корабля превысила допустимую. Он сказал, что мы не должны уподобляться челнокам, да и х... с нами. И дайте-ка попить, сынки, чего это у вас там, «Кока-кола»?..
После этого нам объявили разнарядку на выход в город:
— Первая рота.. экскурсия на военно-морскую базу!
— Вторая рота... в оперу! Вы, бля, из города культуры все-таки!
— Оркестр! В город по пятеркам!
Мы возмутились. Лично мне возможность побывать в местной опере, которую я представлял чем-то вроде «Ла-Скала», казалась подарком судьбы, который у нас безжалостно отнимали. Поэтому я вопил больше всех:
— А мы из какого города? Кадеты поедут в оперу, а мы — оркестр — пойдем по магазинам?!
Рядом шумно заныла вторая рота:
— Ну, бля, привалило... Чего мы там не видели в опере этой вонючей?
Начальство покашляло и, видимо, поняв, что сморозило что-то не то, вежливо заявило.
— Да подавитесь! Оркестр — в оперу!
Когда нам раздали билеты и мы торжественным маршем почесали в местный муниципалитет, я постарался вести себя как можно незаметнее. Потому что сразу перевел текст на билете: «Только сегодня! Единственный концерт европейского турне! В концертном зале муниципалитета Корка — звезды советской оперы!!!».

* * *
В последний вечер перед отходом домой мы устроили концерт прямо на палубе. Мы играли три часа. Играли все, что знали, показывали все, на что способны, выкладывались на полную катушку. Ирландцы ревели от восторга, и, когда всех желающих пустили на корабль, они совершенно неожиданно завалили нас живыми цветами. Старпом по громкой связи хрипло скомандовал'
— Личному составу — начать братание!!!
Что следовало делать по этой команде — никто не знал. Мы, во всяком случае, продолжали играть, и все, что происходило на корабле, вполне могло называться «братанием».
После концерта оркестр выпустили на берег в последний раз. Все магазины были уже закрыты, да и деньги потрачены. Поэтому мы спокойно отправились просто прогуляться. Наказать нас за пьянство запретом выхода с корабля уже никто не мог. Поэтому мы спокойно направились в паб. Причем все — в один.
Там мы вдоволь попили, поели и попели. И там же мы потеряли Леху Штырева.
Это был настоящий скандал. Причем международный. Леха потерялся не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71