Мы пили, мы произносили тосты за славный ленинградский уголовный розыск. И за грузинский, лучший в мире, розыск. И за каждого опера в отдельности — и за Гиви, и за Резо, и за Эдика. За три дня мы переловили всех воров в законе, всех бандитов, мошенников, щипачей и майданщиков. Мы все вообще были такие дерзкие ребята, что они цепенели под нашими твердыми взглядами и сами протягивали руки для наручников. Мы разгромили Коза Ностра, Каморру, гонконгские триады и японскую Якудзу. Они все несли нам взятки: тысячи долларов, десятки тысяч долларов. Миллионы. Чемоданы. Но нас не купишь! Хрен!
Хвастовство и ложь безумная, по-детски наивная, неудержимая. Все это было очень стыдно, противно, но никто, кажется, этого не замечал. На третий день я сказал: все! Едем брать Рому.
— А как же, — ответил Гиви. (Или Резо? Или Эдик?) — Завтра, клянусь честью, мы едем брать этого бандита, убийцу, рецидивиста, этого плохого Рому. Мы его задержим. Мы его арестуем, повяжем, закуем в наручники и расстреляем на краю пропасти, да? Мы исполним свой долг мужественно и до конца. До последней капли крови мы будем биться, я клянусь честью, да?
Я чувствовал, что потихоньку схожу с ума.
На следующий день мы все-таки поехали в Болниси. Ехать всего-то сорок километров. Нас повезли на такси. За чей счет — непонятно. По дороге мы сделали пять остановок. Пили за горы, потом за каких-то рыцарей, сражавшихся здесь еще в шестнадцатом веке, потом еще за что-то. За что — не помню, но все равно — за что-то очень значительное, за что не выпить никак было нельзя. Мы останавливались посреди дороги, на капоте «Волги» раскладывали закуски, всякие там хмели-сунели, выставляли вино. Потом произносился долгий, минут на десять, тост. Водитель такси пил вместе с нами. Потом к нам присоединились двое гаишников. Они включили свои красивые «мигалки» и пили вместе с нами. Потом к нам присоединился какой-то поэт.
— О, это очень великий поэт! — сказал толстый гаишник.
Поэт стал читать свои сгихи по-грузински. Нос, похожий на банан, вздрагивал.
Тут на заднем сиденье «Волги» проснулся Гена.
— А чего он орет? — спросил Гена про поэта.
— Он не орет, — ответили Гене. — Он великий поэт и читает свои великие стихи. Ты что — в стихах не понимаешь?
— Как это я в стихах не понимаю? — сказал Гена и снова уснул.
* * *
Удивительно, но до Болниси мы все же доехали. С «мигалкой», гаишниками и поэтом. Поэт вообще нам сильно обрадовался: наконец-то появились люди, которым можно подарить томик своих стихов с автографом. У остального двадцатитысячного населения Болниси его томики с автографом уже были. Эта книжечка у меня до сих пор на полке стоит. Очень хорошие стихи. На грузинском языке. Иногда я их читаю.
Короче, мы приехали в Болниси. Там уже столы накрыты, нас ждут, а на меня какая-то апатия наваливается, отупение. Пытаюсь сопротивляться, говорю:
— Послушайте, может, сначала Амиряна задержим? Сил нет никаких. Зачем мы сюда ехали?
— Как зачем? Сейчас будем шашлык кушать.
— Может, — говорю, — сначала Амиряна, а уж потом шашлык?
— Э-э, — говорят, — ты ничего не понимаешь. Сначала шашлык.
Один только поэт меня поддержал:
— Надо, — говорит, — поймать этого Амиряна. Я ему, кажется, еще свой томик с автографом не дарил. Надо его побыстрей задержать.
Но порыв поэта не нашел отклика в черствых ментовских душах. Короче, сели за стол. Пьем. Я определенно теряю чувство реальности. А мои Саня с Геной, наоборот, — входят, кажется, в такой градус, когда уже все наполняется неким особым смыслом. И даже стихи на грузинском языке слушают с этакими скорбно-просветленными лицами. Нет, это не Оклахома... это... ой! Сидим на природе, вечереет, горы со всех сторон, вершины на закате сияют. Гена Поляничко стихи слушает. Навертывается у Гены слеза, стекает, падает на сорочку, испачканную шашлыком. Проникся Гена. И Саня проникся, полез целоваться с поэтом. Душевно проводим время. Возвышенно.
А разбойник Амирян на свободе.
* * *
На следующее утро едем в горы. Кортеж из шести машин. Впереди, конечно, ГАИ с «мигалкой». Круто едем. Гляжу — на площади возле какого-то заведения сидит на корточках наш Рома, пьет пивко, беседует с каким-то типом.
— Стой, — кричу, — вон Рома сидит! Давайте задержим!
— Да ерунда, — отвечает мне кто-то. — Куда он денется, этот Рома? Кому он нужен? А мы, как белые люди, должны поехать на пикник, скушать барашка, выпить культурно, поговорить... Вот проблема — Рома!
И мы проезжаем мимо Ромы! Проезжаем мимо объявленного в розыск разбойника, и я уже вообще ничего не понимаю. Не понимаю, и все тут! Как живут эти люди? Ведь здесь, кажется, никто не работает. Но все при этом ездят на новеньких «Жигулях». И постоянно сигналят. И не потому, что водитель хочет кого-то предупредить об опасности, а потому, что он увидел знакомого. И знакомый тоже сигналит... они останавливаются, выходят из своих чистеньких машинок, обнимаются и целуются так, как будто не виделись несколько лет. И начинают беседовать посреди дороги и пить вино, коньяк или водку... И никто никуда не спешит. Все друг друга уважают. Все друг у друга что-то бесплатно берут и бесплатно друг другу же дают.
Я определенно ничего не понимаю. А Ромы уже нет, мы уже проехали мимо. Машины выезжают из городка и катят по очень живописным местам. Через час мы снова сидим за столом на изумрудно-зеленом лугу, жарится шашлык, плывут ослепительно-белые облака, искрится вино. Шизофренически-бесконечный праздник продолжается. В багажнике одной из «Волг» обнаруживаются спящий поэт и поросенок. Поэта разбудили, поросенка зарезали. Слава Богу, не перепутали.
— А ты, дорогой, почему не пьешь? — спрашивает меня усатый сосед слева.
— Да я — спасибо! — по жизни не пью.
— А-а, — говорит он. — Ты, наверное, спортсмен? Мастер спорта?
— Точно, — говорю.
У них там, как я понял, все мастера спорта. Там быть кандидатом — просто позор. Только мастером. Только по борьбе. Там все по борьбе.
— А вот видишь, сидит наш начальник РОВД?
— Вижу.
— Вот он трижды мастер спорта. По борьбе, боксу и карате.
— Круто, — отвечаю.
— О-о, очень круто, — соглашается усатый сосед. — Он выходит на центр кабинета и ка-а-ак прыгнет! И двумя ногами прямо в потолок! Вот какой человек наш начальник.
— Да, это очень круто, — соглашаюсь я и думаю, что, наверно, мне нужно срочно выпить. Иначе я не знаю, что со мной будет. Поросенок тем временем залез на стул и начал читать стихи... нет, это оказался поэт, а не поросенок. Поросенок и не мог читать стихи — он в это время крутился на вертеле над костром и молчал.
— А вот видишь, сидит наш прокурор? — спросил усатый сосед слева.
— Вижу, — говорю. Трудно прокурора не увидеть — живот у него — о-го-го! Никогда я еще таких животов не видал. А нос — вдвое больше, чем у поэта.
— Вижу, — говорю. — Он, наверно, тоже мастер спорта... с детства.
— Нет, — торжественно отвечает сосед. — Он у нас феномен-уникум.
— Это вообще очень круто, — соглашаюсь я.
Поэт хлобыстнул стакан вина и упал со стула. Гена Поляничко смахнул слезу и сказал трагическим голосом:
— Ну прям как поэт Лермонтов Михаил Юрьевич после дуэли.
Я закрыл глаза. Стало темно. Из темноты сосед слева сказал:
— ...феномен-уникум, да? Он утром выходит из дома, садится на лужайке и р-р-р-раз! — выпивает из горлышка бутылку шампанского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71