– Вы так полагаете? Не такой уж он маленький.
Рауль промолчал. Лопесу, уже поднявшемуся по трапу, вдруг показалось странным выражение его лица.
– А скажите, почему бы нам не проделать с ними того, что они заслуживают?
– Действительно, – рассеянно сказал Рауль.
– Сбить с ног, повалить. И мы давно были бы у двери.
– Возможно, но я сомневаюсь в успехе, во всяком случае на этом этапе. Орф, похоже, здоровенный детина, я не представляю себе, как бы я удержал его па полу, пока вы открывали бы дверь. И потом, у нас вообще нет никаких оснований действовать подобным образом.
– Да, это-то и скверно. До завтра, че.
– До завтра, – машинально отозвался Рауль. Лопес видел, как он вошел в каюту, а сам направился в другой конец, коридора. Остановившись, он стал рассматривать систему стальных штанг и шестеренок и подумал, что Рауль, наверное, сейчас Рассказывает Пауле об их неудачной экспедиции. Он ясно представил себе насмешливое лицо Паулы. «А Лопес тоже, разумеется, был с тобой». И какое-нибудь едкое замечание, рассуждение о всеобщей тупости. Он снова вспомнил, какое было лицо у Рауля, когда он обернулся, поднимаясь По трапу: явный страх, какая-то озабоченность, не имевшая ничего общего ни с кормой, ни с липидами. «Откровенно говоря, я ничему бы не удивился, – подумал Лопес – Тогда…» Нет, не надо строить иллюзий, даже если его подозрения и совпадают с тем, па что намекала Паула. «Дай бог, чтобы это оказалось так», – подумал он, вдруг испытывая радость, совершенно неоправданную, глупую радость и желание. «Впрочем, я, по своему обыкновению, наверно, опять сваляю дурака», – сказал он себе, придирчиво разглядывая в зеркале свое отражение.
Паула не смеялась над ними; удобно устроившись в постели, она читала роман Массимо Бонтемнелли и встретила Рауля вполне приветливо. Налив в стакан виски, он присел к ней на кровать и заметил, что морской ветерок уже заметно позолотил ее кожу.
– Дня через три я превращусь в настоящую скандинавскую богиню, – сказала Паула. – Я рада, что ты пришел, мне надо поговорить с тобой о литературе. С тех пор как мы сели на пароход, я еще пи разу не говорила с тобой о литературе, а это не дело.
– Выкладывай, – рассеянно согласился Рауль. – Какие-нибудь новые теории?
– Нет, новые тревоги. Со мной происходит довольно кошмарная история, Раулито, – чем лучше книга, которую я читаю, тем больше она мне претит. Я хочу сказать, что мне внушают отвращение литературные изыски, а вернее, сама литература.
– Этого можно избежать, прекратив чтение.
– Нет. Мне то и дело попадаются книжки, которые никак нельзя отнести к большой литературе, и тем не менее они мне не противны. И я начинаю понимать почему: потому, что автор не заботился об эффектах и совершенстве формы, избегнув при этом публицистичности и сухого наукообразия. Это трудно объяснить, я сама не очень-то ясно все себе представляю. Я думаю, необходимо стремиться к новому стилю, и, если хочешь, мы можем по-прежнему называть его литературным, но справедливей было бы заменить это название каким-нибудь другим. Однако этот новый стиль может возникнуть только при новом видении мира. И если в один прекрасный день такое направление будет достигнуто, какими глупыми покажутся нам романы, которыми мы восхищаемся сегодня, с их недостойными трюками, главами и подглавками, с хорошо рассчитанными завязками и развязками…
– Ты настоящий поэт, – сказал Рауль, – а всякий поэт по сути своей враг литературы. Но мы, подлунные существа, продолжаем считать прекрасной какую-нибудь главу из произведений Генри Джеймса или Хуана Карлоса Онетти, которые, к счастью Для нас, не имеют ничего общего с поэтами. По существу, ты упрекаешь романы за то, что они водят тебя за нос, пли, иными словами, за их воздействие па читателя посредством формы, совсем не как в поэзии. Непонятно только, почему тебе мешает то, как сделано произведение, авторские уловки, ведь правится же это тебе у Пикассо или у Альбана Берга?
– Вовсе не правится, просто я не обращаю на это внимания. Будь я художницей или музыкантшей, я возмутилась бы не меньше. Но дело не только в этом, меня приводит в отчаяние низкопробность литературных приемов, их непрерывное повторение. Ты скажешь, что в искусстве нет прогресса, по об этом можно только пожалеть. Когда начинаешь сравнивать, как разрабатывают какую-нибудь тему древний автор и современный, то замечаешь, что по крайней мере в описаниях у них почти нет различий. Мы можем сказать одно – мы более испорчены, более информированы, у нас более обширные познания, но шаблоны остаются теми же, женщины по-прежнему краснеют или бледнеют, что в действительности никогда не случается (я иногда немного зеленею, это верно, а ты становишься пунцовым), мужчины действуют, думают и отвечают в соответствии с неким универсальным пособием, которое одинаково применимо и к индейскому роману, и к американскому бестселлеру. Теперь понимаешь? Я говорю о форме, но если я ее осуждаю, то только потому, что она отражает внутреннюю бесплодность, вариации на скудную тему, как, например, эта мешанина Хиндемита па тему Вебера, которую мы, несчастные, слушаем в трудную минуту.
Она с облегчением вытянулась и положила руку на колено Рауля.
– Ты плохо выглядишь, сынок. Расскажи своей мамочке Пауле, что случилось.
– О, я чувствую себя превосходно, – сказал Рауль. – Куда хуже выглядит наш друг Лопес, с которым ты так дурно обошлась.
– Он, ты и Медрано этого заслужили, – сказала Паула. – Ведете себя, как глупые забияки, единственно здравый человек – это Лусио. Надеюсь, мне не надо объяснять тебе почему…
– Разумеется, но Лопес, должно быть, подумал, что ты и в самом деле сторонница порядка и laissez faire . Ему это очень не понравилось, ты для него прообраз женщины, ты его Фрейя , Валькирия, и смотри, чем все это кончится. У Лусио, например, на лице написано, что он закончит свои дни в муниципалитете или в какой-нибудь ассоциации доноров. Ну и жалкий тип.
– Так, значит, Ямайка Джон ходит с поникшей головой? Бедный мой потерянный пиратик… Знаешь, мне очень понравился Ямайка Джон. И не удивляйся, что я плохо с ним обращаюсь. Мне нужно…
– Ах, не начинай перечислять свои требования, – сказал Рауль, допивая виски. – За свою жизнь ты уже испортила немало майонезов из-за того, что пересаливала их пли выжимала слишком много лимона. А потом, плевал я на то, каким тебе кажется этот Лопес и что ты намерена в нем открыть.
– Monsieur est f?ch??
– Нет, но ты куда благоразумней, когда рассуждаешь о литературе, а не о чувствах; с женщинами такое часто случается. Знаю, знаю, ты скажешь, что это лишь доказывает, будто я в них не разбираюсь. Но держи свое мнение при себе.
– Je ne te le fais pas dire, mon petit . Может, ты и прав. Дай мне глоток этой гадости.
– Завтра у тебя весь язык обложит. Виски тебе вредно в столь поздний час и, кроме того, стоит слишком дорого, а у меня с собой всего четыре бутылки.
– Дай мне немножко,, гнусный летучий мышонок.
– Пойди возьми сама.
– Я голая.
– Ну и что?
Паула посмотрела на него с улыбкой.
– Ну и что, – повторила она, подбирая ноги и откидывая простыню. Она пошарила ногами, отыскивая тапочки, Рауль с раздражением смотрел на нее. Поднявшись рывком, она бросила простыню ему в лицо и прошла до консоли, где стояли бутылки. Спина ее четко выделялась в полумраке каюты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100