Те вещи, что они скрывали, могли бы стать моими, если бы я полностью отдал себя их блистательной призрачной силе; и солнце, катящийся бог, чья небесная плоть обнажена, - ослепительный горн, на который никто не может взглянуть, - казалось почти священным в сиянии моих новообретенных заостренных эмоций. Грозовой эфирный свет, что несло оно, был той силой, пред которой все вещи вынуждены в благоговении склоняться. Леопард, крадущийся по зеленой бездне лесов, должен сделать короткую остановку, чтобы рассмотреть рассеянные листьями лучи, и все существа, выращенные солнцем, должны хранить его блестящее послание в такой день. Ибо когда оно исчезнет в далеких просторах вечности, Земля окажется затерянной и пустынной в бесконечной пустоте. То утро, когда меня коснулся огонь жизни, и чей краткий миг радости я сохранил вопреки беспощадному времени, ознаменовалось появлением странных существ, чьи неведомые имена никогда не смогут быть написаны.
По дороге к деревне, задаваясь вопросом, как она выглядит после долгожданной помывки усердным дождем, я увидел в дымке водяного пара, висящего в солнечных лучах, словно гроздья желтого винограда, маленький объект, похожий на руку. Он находился примерно в двадцати футах впереди меня и был окружен пеной. Смятение и отвращение зародились в моем напуганном сознании, когда я увидел, что это и в самом деле был кусок гниющей плоти. Это обстоятельство мгновенно рассеяло мое хорошее настроение и вызвало страшное подозрение, что это действительно человеческая рука. Определенно, ни рыба, ни какая-нибудь ее часть не могли так выглядеть, и я понял, что вижу перед собой размякшие разлагающиеся пальцы. Ногой я повернул ее, не желая касаться этого отвратительного предмета руками, и он крепко прилип к коже ботинок, как если бы моя обувь тоже оказалась в тисках гниения. Предмет, чья форма уже давно утратила первозданный вид, имел слишком явное сходство с тем, чем, как я опасался, он мог быть, и я забросил его в надвигающуюся бурную волну, которая с живостью скрыла его из поля моего зрения.
Возможно, мне следовало сообщить о своей находке, но она выглядела слишком странной, чтобы считать ее происхождение естественным. Поскольку этот предмет был частично объеден какими-то чудовищными обитателями океана, я не мог представить себе, результатом какой неведомой трагедии он являлся. Конечно, на ум приходили бесчисленные утопленники - впрочем, это было лишь мое предположение. Кому бы ни принадлежал выброшенный бурей фрагмент (то ли рыбе, то ли животному, похожему на человека), я никогда не рассказывал об этом до сего момента. В конце концов, не было доказательств того, что кусок тела не приобрел такую форму просто вследствие гниения.
Я добрался до деревни, совершенно раздавленный зрелищем этого предмета посреди ослепительного очарования чистого пляжа, хотя он был ужасающе типичен для безразличия смерти, которая смешивает разложение с красотой. В Эллстоне я ничего не слышал о недавних утопленниках или иных жертвах моря и не обнаружил никаких упоминаний о каких-либо инцидентах в колонках местной газеты - единственной, которую я прочел здесь.
Трудно описать состояние моего разума в последующие дни. Всегда восприимчивый к мрачным эмоциям, чья темная боль может быть вызвана внешними вещами или может проистекать из глубин моего собственного духа, я был охвачен чувством, которое нельзя назвать страхом, отчаянием или чем-то схожим с этим, но которое представляло собой восприятие кратковременных ужасов и потаенной мерзости жизни. Это чувство являлось отчасти отражением моей натуры и частично результатом созерцания того обглоданного гниющего предмета, который мог быть рукой. В те дни мое сознание стало прибежищем покрытых тенью скал и темных движущихся фигур, подобно древнему неосязаемому царству, о котором говорилось в детской сказке. Я ощущал, в мимолетной агонии разрушающихся иллюзий, гигантскую черноту этой ошеломляющей вселенной, в которой мои дни и дни моей расы были ничем для расколовшихся звезд; вселенной, в которой каждое действие было тщетным и напоминало печаль от бесполезных вещей.
Часы, которые я прежде проводил, восполняя физическое здоровье и получая психологическое удовольствие, теперь (если то время действительно прошло) превратились в период вялости, характерный для тех людей, которых более не заботит жизнь. Я был поглощен унылым летаргическим страхом перед каким-то неотвратимым роком, который, как я чувствовал, был абсолютной ненавистью пристально всматривающихся звезд и огромных черных волн, что надеялись схватить мои кости - месть всей безразличной угрожающей силы ночного океана.
Нечто в темноте и безжизненности моря проникло в мое сердце, так что я пребывал в состоянии муки - муки беспричинной и неопределенной, но от того не менее пронзительной вследствие неуловимости ее происхождения и странного немотивированного качества ее вампирического существования. Перед моими глазами лежала фантасмагория из багровых облаков, причудливых серебристых барашков на море, неподвижной пены, одиночества этого дома с пустыми глазами и пошлости марионеточного города. Я больше не ходил в деревню, поскольку она казалась мне лишь пародией на жизнь. Подобно моей собственной душе, она стояла подле темного окутывающего моря - моря, которое испытывало ко мне нарастающую неприязнь. И посреди этих образов, разодранный и разлагающийся, располагался тот объект, чьи человеческие контуры почти не оставляли сомнения в том, чем он был когда-то.
Эти путаные слова никогда не смогут передать потаенное одиночество (от которого я даже не желал избавиться, настолько глубоко оно въелось в мое сердце), незаметно пробравшееся внутрь меня, грезящего что-то об ужасных непонятных вещах, скрытно кружащихся поблизости. Это было не безумие: скорее это было слишком чистое неприкрытое восприятие тьмы за пределами этого хрупкого бытия, освещенного мимолетным солнцем (не более долговечным, чем мы сами); осознание тщетности, которое переживают немногие, а еще меньше затем возвращаются в мир; знание, которое вновь приходит ко мне и ударяет по мне со всей оставшейся силой моего духа. И я не мог ни отвоевать хоть дюйм земли в этой враждебной вселенной, ни ухватить даже мгновение жизни, вверенной мне. Смертельный страх, который я пережил, принес неименуемую угрозу. По-прежнему неспособный покинуть место, вызвавшее этот ужас, я ожидал любого законченного кошмара, исходящего из безмерного мира за стенами познания.
Наступила осень, и все, что я получил от моря, ушло к нему обратно. Тоскливый период - осень на побережье, о которой здесь не напоминают ни покрасневшие листья деревьев, ни другие привычные знаки сезона. Пугающее море, ничуть не изменившееся за то время, когда развился человек. Была лишь прохлада вод, в которые я более не осмеливался входить, потемневшее небо, похожее на саван. В какой-то день на мертвенно-белые волны стало сыпать снег; снегопад непрестанно продолжался под белым, желтым и малиновым солнцем и под теми далекими маленькими рубинами звезд, которые бессмысленной роскошью рассыпались по ночам. Некогда приветливые воды многозначительно бормотали со мной и взирали на меня странным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8