Я
говорю об этом, чтобы придать дополнительный оттенок колориту нашего
путешествия.
В пространстве тем временем шло усиленное движение; многие
пассажирские корабли на всякий случай в соответствии с правилами изменяли
трассы. Луне было с ними немало возни; автоматические передатчики, которые
морзянкой передают орбитальные и курсовые поправки, рассчитанные на
больших стационарных вычислительных машинах, без устали строчили сериями
сигналов в таком темпе, что на слух не воспримешь. Да и фония была
переполнена голосами - пассажиры за бешеные деньги сообщали встревоженным
родственникам, что отлично себя чувствуют и никакой опасности нет; Луна
Астрофизическая передавала очередные сведения о зонах сгущения в
метеоритном рое, о его предполагаемом составе - словом, программа была
разнообразная и скучать у репродуктора особенно не приходилось.
Мои космонавты со свинкой, уже узнавшие, разумеется, о
гиперболическом рое, то и дело звонили в радиорубку, пока я не отключил их
аппараты, заявив, что опасность, а именно пробоину или потерю
герметичности, они легко распознают по отсутствию воздуха.
Около одиннадцати я отправился перекусить в кают-компанию;
телеграфист, который, кажется, только этого и ждал, исчез, будто растаял,
а я слишком устал, чтобы его искать и даже чтобы думать о нем. Инженер
отбыл вахту; он уже немного успокоился и опять жаловался в основном на
шурина, а уходя к себе (зевал он, как кит), сказал мне, что левый экран
радара, должно быть, испортился: там в одном месте какая-то зеленая искра.
Сообщив это, он удалился; я приканчивал холодную говядину из консервной
банки - и вдруг, воткнув вилку в неаппетитно застывший жир, окаменел.
Инженер разбирался в показаниях радара, как я в асфальте. Этот
"испорченный" экран... В следующее мгновение я мчался к рулевой рубке. Это
так говорится, а на деле я двигался с той скоростью, какая возможна, если
ускорение получаешь, только хватаясь за что-нибудь руками либо
отталкиваясь ногами от выступов стен или потолка. Рулевая, когда я наконец
до нее добрался, была словно выстужена, огни на пультах погасли,
контрольные сигналы реактора еле мерцали, как сонные светлячки, и только
по экранам радаров неустанно вращались водящие лучи; я уже с порога
смотрел на левый экран.
В верхнем правом его квадранте светилась неподвижная точка;
собственно, как я увидел вблизи, пятнышко величиной с мелкую монету,
сплюснутое, как линза, идеально правильное по форме, светящееся зеленым
фосфорическим светом, словно маленькая, лишь с виду неподвижная рыбка в
океане пустоты. Если б это увидел нормальный вахтенный, - но не теперь, не
теперь, а полчаса назад! - он включил бы автоматический позиционный
передатчик, известил бы командира, запросил бы у этого корабля данные о
курсе и назначении, но у меня не было вахтенных, я опоздал на полчаса, я
был один, так что делал, ей-богу, все сразу - затребовал данные у корабля,
зажег позиционные огни, включил передатчик, начал разогревать реактор,
чтобы можно было в любой момент дать тягу (реактор был холодный, словно
давным-давно окоченевший покойник), - ведь время не ждало! Я успел даже
пустить в ход подручный полуавтоматический калькулятор, и оказалось, что
курс того корабля почти совпадает с нашим, разница была в долях минуты,
вероятность столкновения, в пустоте и без того исчезающе малая,
практически равнялась нулю.
Вот только корабль этот молчал. Я пересел на другое кресло и начал
сверкать на него морзянкой из палубного лазера. Он находился за нами на
расстоянии около девятисот километров, - значит, невероятно близко, и я
уже, по правде говоря, видел себя в Космическом трибунале (конечно, не за
"доведения до катастрофы", а просто за нарушение восьмого параграфа
Кодекса космолоции, именуемого ОС - опасное сближение). Думаю, что и
слепой увидал бы мои световые сигналы. Корабль этот вообще так упорно
торчал у меня в радаре и все не оставлял в покое "Жемчужину", а, наоборот,
даже понемногу к ней приближался, лишь потому, что мы с ним имели
сходящиеся курсы. Это были почти параллельные трассы; он передвигался уже
по краю квадранта, потому что шел быстрее. На глаз я оценил его скорость
как гиперболическую; действительно, два замера с десятисекундным
интервалом показали, что он делает девяносто километров в секунду. А мы
делали от силы сорок пять!
Корабль не отвечал и приближался; он выглядел уже внушительно, даже
слишком внушительно. Светящаяся зеленая линза, видимая сбоку, острое
веретенце... Я глянул на радарный дальномер: уж очень что-то вырос этот
корабль. Оказалось - четыреста километров. Я захлопал глазами: с такого
расстояния любой корабль выглядит как запятая. "Эх, чтоб ей, этой
"Жемчужине ночи"! - подумал я. - Все здесь не как положено". Я перевел
изображение на маленький вспомогательный радар с направленной антенной.
Корабль выглядел все так же. Я обалдел. "Может, это, - вдруг подумал я, -
тоже такой "поезд Ле Манса", как наш? Штук этак сорок ракетных остовов,
один за другим, отсюда и размеры... Но почему он так похож на веретено?"
Радароскопы работали, автоматический дальномер отстукивал да
отстукивал: триста километров... двести шестьдесят... двести...
Я начал еще раз пересчитывать курсы на приборе Гаррельсбергера,
потому что это уже попахивало опасным сближением. Известно, что с тех пор
как на море начали применять радар, все почувствовали себя в безопасности,
- а суда продолжают тонуть. И опять получилось, что он пройдет у меня под
носом, на расстоянии этак тридцати-сорока километров. Я проверил оба
передатчика - автомат, работающий на радиочастотах, и лазерный. Оба они
были исправны, но чужой корабль молчал.
До тех пор меня все еще терзали угрызения совести: ведь некоторое
время мы летели вслепую - пока инженер рассказывал мне о своем шурине и
желал спокойной ночи, а я поглощал говядину, - потому что некому было
работать и я все делал сам, но теперь у меня будто пелена с глаз спала.
Охваченный праведным гневом, я уже видел истинного виновника опасности в
этом глухом, молчаливом корабле, который пер себе на гиперболической
скорости через сектор и не изволил даже отвечать на прямые настойчивые
обращения!
Я включил фонию и начал его вызывать. Я требовал то того, то другого:
чтобы он зажег позиционные огни и пустил сигнальные ракеты, чтобы сообщил
свое название, место назначения, фамилию арматора - все, конечно, в
условных сокращениях; а он летел себе спокойно, тихо, ни на йоту не меняя
ни скорости, ни курса, и был уже всего в восьмидесяти километрах от меня.
Пока он держался по бакборту, но все заметнее обгонял меня - ведь он
шел вдвое быстрее; и я знал, что, поскольку при подсчетах на калькуляторе
не принималась во внимание угловая поправка, мы при расхождении окажемся
на пару километров ближе, чем вычислено. Менее чем в тридцати километрах
наверняка, а чего доброго и в двадцати. Мне следовало тормозить, потому
что нельзя допускать такого сближения, но я не мог.
1 2 3 4 5 6
говорю об этом, чтобы придать дополнительный оттенок колориту нашего
путешествия.
В пространстве тем временем шло усиленное движение; многие
пассажирские корабли на всякий случай в соответствии с правилами изменяли
трассы. Луне было с ними немало возни; автоматические передатчики, которые
морзянкой передают орбитальные и курсовые поправки, рассчитанные на
больших стационарных вычислительных машинах, без устали строчили сериями
сигналов в таком темпе, что на слух не воспримешь. Да и фония была
переполнена голосами - пассажиры за бешеные деньги сообщали встревоженным
родственникам, что отлично себя чувствуют и никакой опасности нет; Луна
Астрофизическая передавала очередные сведения о зонах сгущения в
метеоритном рое, о его предполагаемом составе - словом, программа была
разнообразная и скучать у репродуктора особенно не приходилось.
Мои космонавты со свинкой, уже узнавшие, разумеется, о
гиперболическом рое, то и дело звонили в радиорубку, пока я не отключил их
аппараты, заявив, что опасность, а именно пробоину или потерю
герметичности, они легко распознают по отсутствию воздуха.
Около одиннадцати я отправился перекусить в кают-компанию;
телеграфист, который, кажется, только этого и ждал, исчез, будто растаял,
а я слишком устал, чтобы его искать и даже чтобы думать о нем. Инженер
отбыл вахту; он уже немного успокоился и опять жаловался в основном на
шурина, а уходя к себе (зевал он, как кит), сказал мне, что левый экран
радара, должно быть, испортился: там в одном месте какая-то зеленая искра.
Сообщив это, он удалился; я приканчивал холодную говядину из консервной
банки - и вдруг, воткнув вилку в неаппетитно застывший жир, окаменел.
Инженер разбирался в показаниях радара, как я в асфальте. Этот
"испорченный" экран... В следующее мгновение я мчался к рулевой рубке. Это
так говорится, а на деле я двигался с той скоростью, какая возможна, если
ускорение получаешь, только хватаясь за что-нибудь руками либо
отталкиваясь ногами от выступов стен или потолка. Рулевая, когда я наконец
до нее добрался, была словно выстужена, огни на пультах погасли,
контрольные сигналы реактора еле мерцали, как сонные светлячки, и только
по экранам радаров неустанно вращались водящие лучи; я уже с порога
смотрел на левый экран.
В верхнем правом его квадранте светилась неподвижная точка;
собственно, как я увидел вблизи, пятнышко величиной с мелкую монету,
сплюснутое, как линза, идеально правильное по форме, светящееся зеленым
фосфорическим светом, словно маленькая, лишь с виду неподвижная рыбка в
океане пустоты. Если б это увидел нормальный вахтенный, - но не теперь, не
теперь, а полчаса назад! - он включил бы автоматический позиционный
передатчик, известил бы командира, запросил бы у этого корабля данные о
курсе и назначении, но у меня не было вахтенных, я опоздал на полчаса, я
был один, так что делал, ей-богу, все сразу - затребовал данные у корабля,
зажег позиционные огни, включил передатчик, начал разогревать реактор,
чтобы можно было в любой момент дать тягу (реактор был холодный, словно
давным-давно окоченевший покойник), - ведь время не ждало! Я успел даже
пустить в ход подручный полуавтоматический калькулятор, и оказалось, что
курс того корабля почти совпадает с нашим, разница была в долях минуты,
вероятность столкновения, в пустоте и без того исчезающе малая,
практически равнялась нулю.
Вот только корабль этот молчал. Я пересел на другое кресло и начал
сверкать на него морзянкой из палубного лазера. Он находился за нами на
расстоянии около девятисот километров, - значит, невероятно близко, и я
уже, по правде говоря, видел себя в Космическом трибунале (конечно, не за
"доведения до катастрофы", а просто за нарушение восьмого параграфа
Кодекса космолоции, именуемого ОС - опасное сближение). Думаю, что и
слепой увидал бы мои световые сигналы. Корабль этот вообще так упорно
торчал у меня в радаре и все не оставлял в покое "Жемчужину", а, наоборот,
даже понемногу к ней приближался, лишь потому, что мы с ним имели
сходящиеся курсы. Это были почти параллельные трассы; он передвигался уже
по краю квадранта, потому что шел быстрее. На глаз я оценил его скорость
как гиперболическую; действительно, два замера с десятисекундным
интервалом показали, что он делает девяносто километров в секунду. А мы
делали от силы сорок пять!
Корабль не отвечал и приближался; он выглядел уже внушительно, даже
слишком внушительно. Светящаяся зеленая линза, видимая сбоку, острое
веретенце... Я глянул на радарный дальномер: уж очень что-то вырос этот
корабль. Оказалось - четыреста километров. Я захлопал глазами: с такого
расстояния любой корабль выглядит как запятая. "Эх, чтоб ей, этой
"Жемчужине ночи"! - подумал я. - Все здесь не как положено". Я перевел
изображение на маленький вспомогательный радар с направленной антенной.
Корабль выглядел все так же. Я обалдел. "Может, это, - вдруг подумал я, -
тоже такой "поезд Ле Манса", как наш? Штук этак сорок ракетных остовов,
один за другим, отсюда и размеры... Но почему он так похож на веретено?"
Радароскопы работали, автоматический дальномер отстукивал да
отстукивал: триста километров... двести шестьдесят... двести...
Я начал еще раз пересчитывать курсы на приборе Гаррельсбергера,
потому что это уже попахивало опасным сближением. Известно, что с тех пор
как на море начали применять радар, все почувствовали себя в безопасности,
- а суда продолжают тонуть. И опять получилось, что он пройдет у меня под
носом, на расстоянии этак тридцати-сорока километров. Я проверил оба
передатчика - автомат, работающий на радиочастотах, и лазерный. Оба они
были исправны, но чужой корабль молчал.
До тех пор меня все еще терзали угрызения совести: ведь некоторое
время мы летели вслепую - пока инженер рассказывал мне о своем шурине и
желал спокойной ночи, а я поглощал говядину, - потому что некому было
работать и я все делал сам, но теперь у меня будто пелена с глаз спала.
Охваченный праведным гневом, я уже видел истинного виновника опасности в
этом глухом, молчаливом корабле, который пер себе на гиперболической
скорости через сектор и не изволил даже отвечать на прямые настойчивые
обращения!
Я включил фонию и начал его вызывать. Я требовал то того, то другого:
чтобы он зажег позиционные огни и пустил сигнальные ракеты, чтобы сообщил
свое название, место назначения, фамилию арматора - все, конечно, в
условных сокращениях; а он летел себе спокойно, тихо, ни на йоту не меняя
ни скорости, ни курса, и был уже всего в восьмидесяти километрах от меня.
Пока он держался по бакборту, но все заметнее обгонял меня - ведь он
шел вдвое быстрее; и я знал, что, поскольку при подсчетах на калькуляторе
не принималась во внимание угловая поправка, мы при расхождении окажемся
на пару километров ближе, чем вычислено. Менее чем в тридцати километрах
наверняка, а чего доброго и в двадцати. Мне следовало тормозить, потому
что нельзя допускать такого сближения, но я не мог.
1 2 3 4 5 6