.. Груша смотрит, как луна дрожит в луже, и припоминает, что ей приходила в голову глупая мысль вернуться домой, в свою деревню... Что же ей там делать? Там хуже, здесь веселее, здесь все лучше, даже эта луна здесь иначе рябит в темной луже. Только вот ее кто-то вывел из впечатления... Это - женщина с ребенком на руках, - она просит "Христа ради"... Вот это, значит, как надо, - в сумерки, когда не видно лица... Груша ей ничего дать не может... Она бы охотно подала, но у нее ничего нет, она сама готова точно так же протянуть свою руку... Домой, в деревню, она не поедет. Нет, ни за что на свете! Там станут ее упрекать, будут над нею смеяться, а здесь... здесь, по крайней мере, ее не знают... здесь можно все, потому что никто не увидит... И опять ее выводит из ее забытья голос... Это иной человек: этот ее жалеет, называет ее "бедным ребенком" и кладет ей что-то в руки... Она берет и держит, что ей дали, в каком-то онемении... Голос говорит ласково: "Возьмите эти деньги. Я вижу, что вы расстроены. Вернитесь домой и через день, в этот час, выйдите сюда снова: я об вас подумаю". Добрый человек! Счастливый случай! Она шла посмотреть в окна дома, где она жила смирною, счастливою девочкой, но не дошла... И она уже и не дойдет туда никогда... Зачем? Добрый человек ее не забудет. Он ее встретит, и она не ошиблась: он, действительно, ее встретил, но только он не совсем так бескорыстно добр, как она думала... Он скоро и совсем перестал ее встречать, и доброта его кончилась... Но она зато одета, она уже не живет у извозчиков. Серое привидение, впрочем, ее везде находит в сумерках, и она от него бежит и попадает на новые встречи... Перед ней разостлалась скатертью дорога... Она пропала... Да, она теперь не девочка Груша, а она - "барышня". Извозчик "со своей стороны", который так недавно и так наивно приглашал ее в "матки" для своей артели щи варить, теперь не сделал бы ей такого предложения. Теперь он говорит: "барышня", "сударыня". А что он о ней думает? О, она поднялась в его глазах ровно настолько же, насколько упала. Если бы разговор довести до задушевной откровенности, то предложи она сама себя теперь ему в стряпки - он с мужичками простодушно ответит: - Куда ты нам кстати!.. Кто твои щи хлебать станет? Она погибла. У нее в свое время является дитя. Его относят в воспитательный дом. Она над ним плачет, берет на него "номерок"... и метит ему ляписом ноготки на ручке, чтобы его не переменили. Она непременно хочет воспользоваться правом "взять его на свое попечение", и она его, может быть, возьмет. Это будет, может статься, ужасным несчастием для младенца, но она сама о том не подумает. Теперь ей уже некогда думать, в ее голове вздор. В мамки ее никто не возьмет, да она и сама не станет особенно искать этого. Она знает, какое у нее прошлое. В том учреждении, где дитя ее увидело свет и впервые вскрикнуло от ощущения воздуха, всегда есть такие, кто знает средства, как помочь себе в этой жизни. Они уже были искушены таким же горестным положением и знают, как помочь искушаемой. Они ей укажут адрес, где ее приютят и не станут справляться ни о чем в ее прошлом. Все, что там нужно, она принесет туда с собою. Это - ее молодость и некоторая милота ее наружности. Нужда, привычка и слабость ума и воли решают выбор... Она теперь пойдет со ступеньки на ступеньку ниже и ниже и со временем дойдет до житья в "Вяземской лавре" и до торговли гнилыми яблоками. Позже еще протянет изнеможденную руку и, скрывая свое обезображенное лицо, попросит милостыни "Христа ради"... И только разве тут, только на этих последних ступенях ее оставит домашнее попрошайничество. Да, до сей поры ее все будут просить прислать им "чаю и сахару, кофию, и платья, и денег"... Это попрошайничество не пощадит несчастную во всех пройденных ею положениях и притупится разве только с сознанием, что с дочери уже "взять нечего, потому что она нищая"... Но пока она находится в барышнях и одевается в яркие платья, ей не дают покоя. Напротив, к ней во все это время приступают еще настойчивее; ее укоряют, ей пишут: "мы тебя так жить не благословляли, мы наставляли жить честно, а ежели у тебя такое произволение, то по крайности вспомни хоть про своих домашних и пришли домой чаю, кофию и денег и сестрам какое платье залишнее". И так далее - все в том же роде, и во все это время ее "навещают", и все видят, и понимают, чем она живет, и все тянут и тянут с нее, пока можно хоть что-нибудь у нее взять и увезти. Посещение "ночлежных", где сходятся петербургские нищие, не раз убеждало меня в том невероятном факте, что добрая сельская семья находит возможность вытягивать кое-что даже у нищенствующих. Разве уж те сами одеревенели от голода и, как издыхающие кошки, ищут не тепла, где согреться, а ямы, в которой протянуться и окостенеть. Тогда - конец. Конец! Да, таков более или менее конец этих обыкновенных историй, а их начало в той семейной и родственной жадности, в той деревенской глупости и безрасчетливости, с которой сами родители не дают детям окрепнуть на ногах и созреть в силах до способности принести семье в свое время действительную помощь, которая бы стала полезнее узелочков сахару и кофе, истощающих средства девочки, когда она еще еле-еле начинает зарабатывать на кусок хлеба. Деревенские родители, при своей жадности и непонимании жизни, сами, своим необдуманным и неразборчивым поведением подставляют детей влияниям людей дурных - сами часто дают первое направление, чтобы не ценить и не уважать в хозяевах людей доброй нравственности и хороших правил. Страшно сказать, но нельзя потаить, что истинными девичьими пагубниками у нас в наибольшей части являются жадные на подарки родственники и даже часто сами родители подрастающей девочки. И они с этим, конечно, ни за что не согласятся - они вам непременно скажут, что они наставляли "вести себя честно", и они действительно не видят и не понимают зла, какое они делали своим детям, портя их детское чувство и развивая в них изобретательность как достать чаю, кофию и сахару. Они не знают, что большие дела бывают от малых причин, и... Вот вам серьезный и основательный повод вмешаться в это дело, мой благосклонный читатель! "Не бывайте только свидетели, но бывайте и делатели, ко славе Божией и облегчению искреннего своего". Оглянитесь вокруг себя, припомните хотя бы одну из малых сих, о которых я раскрыл вам что мог и как умел, щадя вашу скромность и мир души вашей; проверьте мой рассказ через тех ремесленниц, у которых есть молодые ученицы, - и вы наверно услышите подтверждение моих слов. Русская простонародная семья только в очень редких, исключительных случаях представляет те простые, достойные уважения добродетели, которым украшает ее тенденциозно настроенная фантазия беззаветных поклонников деревни. Русская простонародная семья нравственно больна в деревне так же, как и в городе. Разница между ними только в понимании. Городской простолюдин более знает так называемые "городские обстоятельства" и обращается с ними умнее и осторожнее, чем поселянин, который о тех же "городских обстоятельствах" имеет понятие недостаточное и неверное. Он, по простонародному же выражению, - "летит, как ворона", т. е. берет все слишком прямо, не соображая ничего, в чем благоразумие и опыт горожанина видит опасность и старается обойти ее. В обществе много зла и соблазнов, которые, может быть, не совсем правильно слагают на вину одной "городской культуры", но от чего бы оно ни шло, несомненно зло есть, и всего вероятнее - оно есть от того, что в несовершенной природе человека есть наклонность ко злу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10